– Мне показалось, он и в самом деле испугался…
– Отвертелся от работы самым примитивным образом – наверно, не успел заготовить речь… Ну ладно, – успокоившись, сказал Рей. – Больше у меня денег на гадания не осталось, так что придется отправляться, так сказать, в темноту или удовольствоваться сегодняшними байками. Хорошо хоть злодейка мне на пути не встретится. И кровавой тайны у меня в прошлом нет. Кстати, что за тайна-то?
– Понятия не имею, – небрежно ответил Ким.
Глава 10
Стрекозий остров.
Открываются адские врата
Мотылек проснулся среди ночи и некоторое время расслабленно лежал в полудреме, на грани сна и яви. Что-то его разбудило – то ли невнятный возглас, то ли тихий стон вдалеке… Он приоткрыл глаза, но в хижине было темно – хоть глаз выколи. И тихо до звона в ушах. Мотылек чуть не уснул снова, но что-то мешало, смущало его. Давила на уши тишина. Даже дыхания деда не было слышно. Мотылек, осознав это, протянул руку, чтобы нащупать Хару, тихонько прошептал:
– Дед, ты спишь?
Рука нащупала пустоту. Постель с дедовой стороны была холодной. Мотылек приподнялся в постели, сел и позвал в голос:
– Дед Хару!
Никто не отозвался. Мальчику стало не по себе. "Квисины украли деда!" – с готовностью пришла трусливая мысль. "Глупости! – строго сказал себе Мотылек. – Дед просто вышел… мало ли зачем, может, ему прогуляться захотелось. Сейчас он вернется…"
Мальчик лег в постель. Сон совсем пропал. Дед не возвращался. Издалека снова донесся тот странный звук. Далекий, тихий. Но Мотыльку вдруг стало жутко одному в хижине. Он встал, завернулся в одеяло и вышел на крыльцо.
И сразу окунулся в кромешную тьму. Только в небе сияли, громоздясь друг на друга, созвездия – такие роскошные и яркие, какие бывают только в конце лета. Мотылек невольно засмотрелся, восхищение на миг отвлекло его от поисков. Пока стоял, налетели комары, принялись вкрадчиво жалить. Мотылек завернулся в одеяло по самые уши и крикнул погромче:
– Да где ты?
Опять не дождавшись ответа, Мотылек спустился с крыльца и пошел к входу в храм. Каменные плиты, влажные от ночной росы, леденили босые ноги. Еще издалека он заметил в храме слабый свет – и обрадовался. На каменном крыльце стояли два фонаря. Дедов уже погас, второй едва теплился. Мотылек поднял свой фонарь, отодвинул занавеску и вошел в храм.
Посреди храма, на полу, стояла жаровня, в которой дотлевали угли. Рядом с жаровней на полу неподвижно лежал шаман.
– Дед, ты спишь? – тихонько окликнул его мальчик.
Шаман не отозвался. Мотылек подошел поближе, наклонился над дедом. Тот лежал неловко и неудобно, как небрежно сброшенная с плеч одежда, дышал тяжело, с усилием. Мотылек поставил на пол фонарь, заглянул шаману в лицо и испугался.
Лицо было чужое. Что-то случилось с Хару – как будто вынули из него главное, тот стержень, на котором держалась душа. Пропал легкий, подвижный шаман Хару с глубоким взглядом и ласковой улыбкой – осталось костистое, подобное мощам девяностолетнее тело, давно отслужившее свой срок в этом мире.
– Дед, не молчи! Что с тобой? – со страхом проговорил Мотылек, прикасаясь к руке шамана. Рука тоже была чужая – тяжелая, сухая и холодная. Этот холод шел как будто изнутри, и когда Мотылек его ощутил, ему захотелось отбросить руку, как ядовитую змею. Но вместо этого он сжал ее крепче и снова настойчиво окликнул учителя.
На этот раз Хару медленно поднял веки. Мотылек заглянул в его глаза – как в зимние омуты. Всё, что прежде плескалось и играло на поверхности, ушло в глубину, скрываясь от надвигающейся стужи. Хару смотрел куда-то сквозь Мотылька, дальше, в другой мир. У мальчика побежали мурашки по рукам, по спине, словно и его окатило этим нездешним холодом. Ему почудилось – явственно, почти зримо, – что за его спиной открывается огромная дверь, прямо посреди ночного неба распахиваются невидимые створки, за которыми – нечто такое, что чернее самой черной ночи. Из двери потянуло сквозняком, и Мотыльку показалось: этот сквозняк хочет выдуть душу из его тела.
Вдруг шаман пошевелился, и его глаза встретились с глазами мальчика.
– Мотылек, – прошептал он. – Хорошо, что ты пришел. Я пытался тебя позвать, но не хватало сил…
– Что с тобой? Ты заболел?
– Нет, я умираю. Давай попрощаемся.
Мотыльку показалось, что его руки стали такими же ядовито-холодными, как и у деда.
– Умираешь? Почему? Я не хочу, чтобы ты умирал!
Хару еле слышно вздохнул:
– Помнишь, о чем мы говорили с тобой на закате? Нельзя изменить то, что предрешено. Иногда можно только знать заранее. Я знал… Но не думал, что уже сегодня… Иначе не оставил бы тебя здесь…
Мотылек от страха и жалости к деду заплакал – сначала тихо захныкал, потом зарыдал во весь голос.
– Не бойся и не плачь. То, что сейчас происходит, – совершенно не важно…
– Я не хочу! – обливаясь слезами, причитал Мотылек.
– Есть еще одно дело, – с трудом прошептал шаман. – Передай бабушке… Пусть она поставит в известность… одного человека… Его зовут Вольгван Енгон. Запомнил? Повтори.
Мотылек, давясь слезами, пробормотал чуждое языку имперское имя.
– Неправильно… Ладно, не важно – она и так знает…
– Не умирай, я тебе не разрешаю!
– Прощай, Мотылек, – спокойно произнес Хару и закрыл глаза.
– Дед! – закричал Мотылек.
Старик не ответил, только вздохнул – и больше уже не дышал. Мотылек вцепился в его плечи, крепко обнял, словно пытаясь удержать уходящее тепло, поймать улетающую душу. Он стянул с себя одеяло и закутал в него шамана.
– Ты, дед, сам не знаешь, что говоришь, – всхлипывая, приговаривал он. – Просто заболел, испугался, вот и решил, что умираешь. Какие глупости, даже не думай! Дед, это тебя ночные квисины сбили с толку, а ты их не слушай. Ты же сам сказал – не сегодня. Не надо умирать в дни Голодных Духов, иначе угодишь прямо в преисподнюю. Бесы ведь только этого и ждут… И не спи!
Мотылек принялся щипать деда за руки и уши.
– Все равно не дам уснуть!
Как и все жители Кирима, Мотылек был твердо убежден – во сне душа покидает тело и бродит одним шаманам известно где. Если человек болен, то душа может и не вернуться. Поэтому, если кто-то заболел, лучший способ удержать в теле его душу – не давать ему спать.
Вскоре веки Хару дрогнули, и он еле слышно прошептал:
– Мотылек, ты мне мешаешь…
– И буду мешать! Не дам спать до утра!
Тут Мотыльку пришла в голову спасительная идея. Он повернулся к черным воротам в небе, ему одному видимым, сжал запястье деда и начал тихонько напевать древнюю песню – заклинание, стараясь подражать монотонному шаманскому распеву. Этой песней на островах Кирим с незапамятных времен знахари лечили от всех болезней. В исполнении сильного шамана она считалась самым действенным лекарственным средством. Мирянам ее знать, а тем более петь, не полагалось, чтобы не накликать себе серьезные неприятности. Мотылек выучил эту песню не нарочно, просто слышал ее много раз, когда шаман лечил больных; о неприятностях же он сейчас не думал.
Недужный, не уходи,
Зова предков не слушай!
Твой дом – здесь, в мире богов непобежденных.
Если околдовали тебя -
Здешний злодей или пришлый -
Своим словом чары снимаю.
Если квисины вселились в тебя -
Своим словом их изгоняю.
Мое слово крепко!
Мотылек пел и видел, как искажается от страданий лицо Хару, словно что-то терзает его изнутри, как пробегают судороги по его лицу, как сжимаются челюсти и мучительно кривятся уголки губ. Воздух сгустился, пахнуло жаром, под стропилами что-то загудело, завыло. Пламя в фонаре полыхнуло, вырвалось наружу пылающим столбом. Запахло сгоревшей бумагой и горячим маслом. Запястье Хару налилось жаром, стало горячим, как головешка.
– Отпусти мою руку, – прохрипел Хару.
– Не отпущу!
– Ты не понимаешь, чему противостоишь. Ты сам можешь погибнуть!
– Всё равно, – пролепетал Мотылек.
Ему было больно, запястье старика жгло, но он не разжимал пальцы. Потому что нутром чувствовал, как туго натянута нить жизни Хару. Шаман уже не здесь, он где-то там, в неизъяснимой высоте, куда его увлекает ветер из черных ворот, словно рвущийся в небо воздушный змей, бечева от которого – в руках Мотылька. Отпустит ее – и всё.
Иди сюда, дед,
Со своею душой!
От адских ворот отвернись,
Бесов не слушай!
Я стою на страже, не сплю.
Охраняю твое дыхание…
Что-то изменилось – и ледяной ветер вырвался из незримых ворот, с волчьим воем пронесся под стропилами храма. Пламя в светильнике опало, огонек замигал, забился. Запястье Хару превратилось в кусок жгучего льда. Мотыльку почудилось, что этот холод проник ему в самое сердце. Он уже не чувствовал своих пальцев и не знал, сжег он их или отморозил.
– Отпусти меня, иначе я тебя прокляну! Я достану тебя из могилы!
Голос шамана был чужой, низкий и хриплый. Мотылек собрался с силами и ответил:
– Это не ты говоришь, дед. Это голос беса. Не отпущу!
И снова запел речитативом:
Вернись из пределов смерти,
Да взойдет для тебя светило!
Да вернется живое дыхание!
Да возродится сила!
Не бойся – ты не умрешь!
Воздух в храме вдруг стал стоячим и спертым, как в склепе.
– Дурак! – прохрипел чужим бесовским голосом шаман. – Я уже мертв!
Мотылек посмотрел – и видит: глаза деда западают, губы проваливаются, обнажая редкие зубы, кожа расползается, стекает с кости, и вот уже перед ним не лицо, а голый череп. Запястье в его руке становится твердым, тонким и скользким – уже не рука, а кость, покрытая вонючей слизью.
– Отпусти меня наконец! – вылетает шепот из оскаленных челюстей черепа.
– Нет! – преодолевая себя, Мотылек еще крепче стискивает мерзкую кость, немеющими губами шепчет дальше целительные слова:
Да вернется душа,
Да заживет в согласии с телом!
Да не уйдешь ты сейчас,
Да не станешь тем, чей дом – земля!
Твой дом – мир богов непобежденных,
Ты родился здесь, дед, в этом мире,
Так не умирай до срока!
Закончил, сжался – но ничего не случилось. Мотылек сморгнул и видит – не кость уже в его руке, а живая плоть, и, кажется, запястье стало теплее, чем прежде, и лицо деда разгладилось, и дыхание стало легче. Поднял взгляд к потолку – ворот в небе нет, только темнеют стропила под крышей.
Тогда Мотылек наконец перевел дух и отпустил руку деда. Получилось не сразу, пальцы не хотели разжиматься.
Довольно долго Мотылек сидел на полу, повесив голову, рассеянно слушая дыхание деда. Потом встал, потянулся. Все тело словно одеревенело. Мотылек сам подивился, до чего же он устал. Так замучился с дедом, что хотелось упасть, где стоял, накрыться краем дедова одеяла и уснуть до утра.
– Дед, ты как? – хрипло позвал он.
Хару не ответил. Должно быть, спал. Ему ведь тоже несладко пришлось – душу вырвали из самых адских врат.
– Ладно, спи, – пробормотал Мотылек. – Завтра утром проснешься, и все будет хорошо…
Стены давили, хотелось на воздух. Мотылек вышел на крыльцо и сел на верхнюю ступеньку. Снаружи было всё то же – прохладная ночь, звездные россыпи, песни цикад. В темноте шелестели невидимки-деревья, кто-то возился в осоке, что-то капало, булькало. В глубине рощи гнусаво покрикивала ночная птица. Прилетел комар, сел на руку. Мотылек вяло согнал его. "Пить хочется, – подумал он. – Сейчас бы выпил два ковшика…"
Вдруг в осоке раздался треск, громко чавкнула грязь. Мотылек вздрогнул, всмотрелся в темноту, но ничего не разглядел. Тяжелый хруст повторился и приблизился – как будто кто-то ворочался в кустах, пер сквозь заросли напролом к дорожке и при этом тащил за собой что-то громоздкое.
Мотылек вскочил на ноги. "Что там еще за бес? – с тревогой подумал он. – Кого принесло среди ночи?"
Неожиданно близко плеснула вода и к треску добавился противный скрежет – как железом по камням. Мотылек завертел головой, нечаянно опустил взгляд на землю – и волосы на его затылке зашевелились. Прямо на него смотрели два огромных ярко-желтых глаза с вертикальными зрачками.
На дорожку выползал вани.
Огромный водяной дракон, с бугристой кожей, острым гребнем на спине и толстыми кривыми лапами, перебравшись через канаву, вытаскивал бесконечный хвост из осоки. Ужасная пасть приоткрыта, распространяя смрад, клыки тускло поблескивают в свете луны. Мотылек окаменел. Когда опомнился, первым порывом было – бежать сломя голову, куда глаза глядят, подальше от чудовища! Уже и рванулся с крыльца, но обожгла мысль – а как же дед?! Один, спящий, беззащитный?
"Вани пришел за дедом!" – неожиданно осенило мальчика.
Мотылек застыл в дверях храма, как натянутая струна. В голове у него все перемешалось от страха. Он не знал, что ему делать, – то ли сорваться и убежать, то ли запереться в храме – вот только остановит ли вани соломенная занавеска? Да и откуда здесь взяться водяному дракону? До океана – десятки ри. Это наверняка бес!
Вани подполз к крыльцу, остановился и распахнул пасть. Зрелище было настолько чудовищное, что Мотылек зажмурился. И тут, к своему изумлению, он услышал шипящий голос:
– Меня тут звали? Что, жертва готова?
Мотылек сначала ничего не понял. Отчасти от страха, а отчасти потому, что вани выговаривал слова неразборчиво и притом на какой-то странный лад, не так, как говорили на острове. Потом уж Мотылек догадался, что в речи вани не промелькнуло ни единого имперского словечка, которые пропитали весь киримский язык, как мед – слоеную булку. Так чисто могли бы говорить те, кто лежал под плитами и стелами в древних могилах святилища.
Голос вани окончательно убедил Мотылька, что он имеет дело с бесом.
– Ты ошибся, квисин. Здесь для тебя нет никаких жертв! – набравшись храбрости, ответил Мотылек. – Шаман заболел, но я его уже вылечил. Уходи!
– А, шаман! – прохрипел вани. – Давно я хотел с ним расквитаться! Он долго морил меня голодом, так теперь пусть утолит его! Уф, как же я мечтаю пожрать его душу! Отойди, дай пройти!
И вани пополз вперед, волоча толстый хвост по дорожке.
Мотылек выставил перед собой ладони.
– Это храм безымянного бога! – крикнул он. – Прочь отсюда, бес! Иначе я позову его!
– Отличная идея! – издевательски заметил вани. – Зови.
– Во имя безымянного – я тебе запрещаю входить! – Мотылек вовремя вспомнил формулировку изгнания злого духа и зачастил: – Ни в дверь, ни в окно, ни через этот мир, ни через иные…
Вани распахнул пасть и захохотал, словно кабан захрюкал.
– Не можешь ты мне ничего запретить моим именем! Это мой храм!
– Это храм безымянного бога!
– А я, по-твоему, кто?
– Врешь! Безымянный бог не голоден! Дед только вчера принес ему жертву!
Вани влез на крыльцо передними лапами, приподнял уродливую голову. Мгновение они стояли друг против друга, меряясь взглядами, разделенные только невидимой преградой дверного проема. Из пасти вани исходило одуряющее зловоние.
– Приди, о безымянный! – из последних сил воззвал Мотылек, чувствуя, что вот-вот потеряет сознание.
– Спасибо за приглашение, уже захожу, – ответил вани, вползая в храм.
Распахнутая пасть оказалась совсем близко. Волна смрада подкосила Мотылька, храм перевернулся, опрокинулся и исчез в темном облаке. Мальчик без памяти рухнул на пол.
…И снилось Мотыльку, что дед спит рядом с ним на полу, а он сидит и стучит в барабан, отгоняя квисинов. Стучит так давно, что каждый удар палочки отзывается болью, как молотком по пальцам. Мотылек знает – переставать стучать нельзя, иначе случится что-то непоправимое. Но силы иссякают, руки поднимаются с трудом, удары по натянутой коже все медленнее, все тише. И вот палочка выскользнула из пальцев – стукнула последний раз и укатилась на пол. Мотылек погружается в забытье, в душе понимая: он сделал всё что мог и даже больше, но этого оказалось недостаточно.
Мотылька разбудили лучи солнца, бьющего ему прямо в лицо. Он сел и сонно оглянулся по сторонам, не понимая, где он и почему он ночует не дома. Потом узнал храм безымянного, встрепенулся. Смотрит – занавеска отодвинута, на крыльце валяется фонарь. Неподалеку на полу лежит дед, укрытый его, Мотылька, одеялом.
Тут-то Мотылек всё и вспомнил. Вскочил на ноги, бросился на крыльцо, окинул священную рощу диким взглядом. На улице раннее утро, птицы распевают в зеленых кронах, квакают лягушки – хорошо! И никаких следов вани.
"Привиделось!" – с облегчением подумал Мотылек. Потом вспомнил – дед! – и кинулся обратно в храм, подбежал к Хару, сдернул с него одеяло. Шаман был мертв, и мертв давно. Тело его уже остыло, лицо было спокойно-безмятежное, как у спящих богов на могилах вокруг святилища. Да, может, никакие это были и не боги.
Мотылек несколько мгновений смотрел на него, потом вскрикнул, выскочил из храма и побежал к воротам.
Глава 11
Что можно увидеть в волшебном тазике
Около полуночи Кушиура в полном одиночестве поднялся на веранду для любования ночным небом. На этот раз он был без грима, в скромном домашнем халате. На его бледном лице с нездоровой кожей застыло выражение сосредоточенности. В руках он осторожно нес гадательный тазик, стараясь не расплескать воду.
Над верандой посвистывал холодный ветер, звезды сияли таинственно и равнодушно. Кушиура поставил тазик на полированный дощатый пол, опустился перед ним на колени. Стараясь унять дрожь в руках, вытащил из-за пояса бронзовый нож-лепесток и положил рядом с тазиком. Этот нож, неудобный, разукрашенный изгоняющими бесов клеймами, был отлит специально для незримых колдовских боев.
Бормоча подходящие заклинания, Кушиура достал из рукава "ключ" – пуговицу в виде агатового шарика на серебряной петельке. Эту пуговицу по его приказу незаметно срезал младший ученик с кафтана Кима. Кушиура поднес ее к губам, повторил вопрос Кима и бросил пуговицу в таз. Раздался всплеск, пуговица пропала в мерцающей воде. Кушиура склонился к воде, сжимая рукоять бронзового "лепестка". Теперь "ключ" проведет его туда, куда надо. А там уж…
Сознание Кушиуры, привычно-легко отделившись от тела, теперь следовало за агатовой пуговицей. Она опускалась в подводный мрак, на дно, которое все отдалялось и отдалялось. Когда погружение замедлялось или пуговица отклонялась от пути, Кушиура усилием мысли слегка помогал ей. Он даже примерно не мог предсказать глубины этого полета-падения. Но он был уверен – рано или поздно дно появится…
Наконец в колышущемся полумраке мелькнул просвет, завесы тьмы раздернулись, дунул холодный ветер – и ноги Кушиуры коснулись земли. Гадатель восстановил равновесие, выпрямился и с любопытством осмотрелся. Он стоял на безлюдной улице какой-то деревни. В небе набухли дождем серые тучи. Куда ни глянь – везде поднимались поросшие темным лесом горы. В воздухе кружились опадающие листья. Пасмурный вечер.
"Куда это меня занесло?" – подумал Кушиура.