Как обычно, он воспринимал иномирье как вихрь пламени. От ярко-жёлтого и до напоминающего цветом наичернейшую сажу. Но это по-прежнему было пламя. В большинстве своём смертельно опасное. Иногда в нём лежали многоногие ползучие существа, которые чаще всего быстро ускользали куда-то в пустоту, но иногда поднимались на задних ногах и вперивали в Ловефелла странный взгляд бестелесных, бесцветных глаз. Глаз, затопленных ненавистью ко всему живому. Никогда ещё не случалось, чтобы какая-либо из этих тварей напала на него, но инквизитор знал, что должен быть готов к подобной ситуации и уметь эффективно защититься в случае нападения.
Кусок материи, который он собирался использовать, поблёскивал, словно чистое серебро. Он сосредоточил на нём внимание. На лоскуте, оторванном от рубашки черноволосого. Теперь он должен был связать её астральный нитью с владельцем. Подобная попытка несла с собой большой риск. Если парень был мёртв, то созданной связью сможет воспользоваться кто-нибудь из существ, обитающих в иномирье. И, безусловно, сразу после этого не колеблясь напасть на инквизитора, желая захватить и забрать себе его силу. Для жителей Юнглинстера дело завершится тем, что они найдут полуголого Ловефелла с головой в ушате, наполненном водой, и будут задаваться вопросом, что заставило инквизитора принять столь смертоносную ванну. Но если молодой человек был жив, то астральная нить свяжет его с предметом, который принадлежал парню. Свяжет настолько сильно, что ещё как минимум два дня инквизитор будет в состоянии видеть её в реальном мире. Тонкую, почти прозрачную, словно паутинку бабьего лета, свисающую в залитом солнцем лесу.
Установление этой связи напоминало попытку протянуть конопляный канат через узкое игольное ушко. На первый взгляд это казалось невыполнимой задачей. Однако Ловефелл не только должен был её выполнить, но и сделать это действительно быстро. В противном случае он задохнётся от недостатка воздуха, его тело ослабнет, а он сам останется в ушате, с лёгкими, заполненными водой. Инквизитор сконцентрировал все силы, чтобы изменить реальность под свои представления. Вот перед ним толстая верёвка и ушко иголки, а он должен превратить их в нить и ворота. Когда он сосредоточился на этой задаче, то увидел, что пламя начинает опасно колебаться, и бьющий от него жар становится всё более невыносим. Ему нельзя было поддаваться слабости, он не мог отвлечься. В этом, как обычно, помогла молитва, способствующая успокоению разума. Пламя приблизилось, узким языком проехалось по плечу инквизитора. Ловефелл не позволил боли лишить его концентрации. И, в конце концов, ему удалось. Серебряная нить, напоминающая блестящую верёвку, протянулась в пространство. И как раз вовремя, ибо пламя снова скользнуло по руке мужчины.
Ловефелл вырвал голову из ушата, кашляя и отфыркиваясь. Он упал на пол, и его вырвало водой, лёгкие мучительно болели. У него не было зеркала, чтобы в него посмотреться, но он понимал, как выглядит в данный момент. Его глаза налились красным, словно глаза демона, а кожа приобрела оттенок пепла. Он ещё долго не поднимался с земли, но он знал одно: опять всё получилось, как он задумал. Он не только выжил, но и создал нить, которая приведёт его к цели. Когда он встал, то увидел её, блестящую в воздухе и проходящую насквозь через стену. Он также увидел, что у него обожжено правое плечо, так, будто кто-то минуту назад жёг его тело факелом. И только сейчас он почувствовал исходившую от него боль.
У него в дорожном мешке были холщовые бинты и фляга с водкой, так что, стиснув зубы от боли, он сначала залил рану жгучей жидкостью, а потом наложил повязку. Ему и так повезло больше, чем черноволосому парню, путешествия которого в иномирье были гораздо более опасны и изнурительны для здоровья. Ловефелл после каждого ритуала очень быстро приходил в себя, но приходилось также признать, что предел его возможностей был весьма ограничен. Найти пропавшего человека или предмет, связать в иномирье душу ведьмы или колдуна – на этом, собственно, и заканчивались способности инквизитора в этой области. Он не замечал, к сожалению, реального мира в его изменённом виде, а лишь оказывался посреди пламени.
Поэтому он не мог увидеть истинную суть вещей и предметов так, как после соответствующей подготовки мог бы это делать его недавний попутчик. Но и без того возможность создавать астральную нить не раз пригождалась ему как во время миссий, выполняемых им для Монастыря, так и в личной жизни. Когда-то он с удивлением подумал, что мог бы таким образом находить скрытые клады, но ведь наличие благ мирских находилось далеко не на первом месте в его списке желаний. Конечно, он сознавал тот факт, что большинство людей рождались, жили и умирали, одержимые жаждой золота. Он не осуждал эту жажду, ба, он даже хорошо её понимал. Беда лишь в том, что для него она ничего не значила. Он не искал богатства по той же причине, по которой гордый феодал не подбирал брошенный на дороге медяк: эта мелкая монета ему ни для чего не нужна, и наличие её или отсутствие ничего не изменит в его жизни.
Вечером он спустился в гостиную на первом этаже замка, где был подан сытный, хотя и простой ужин. Много хлеба, густой соус из винограда, тушёная в меду свинина, несколько жареных каплунов, и к этому много молодого сидра. Как видно, Людвиг не привык ублажать своё нёбо, впрочем, этому трудно было удивляться в тяжёлые времена, когда окрестные деревни были опустошены, а из замка было страшно высунуть нос, чтобы не попасть в лапы повстанцев. В зале собралось несколько десятков человек, и значительнейших гостей, в том числе и Ловефелла, Бастард пригласил за свой стол. Вечеря выглядела словно поминки. Каждый из присутствующих здесь потерял недавно кого-то из семьи или, по крайней мере, друзей или знакомых. Наверняка многие не имели вестей от близких им людей, хотя всё ещё верили, что им удалось пережить восстание. Выпит был только один тост, за Светлейшего Государя и его армию, было произнесено за это несколько молитв, но громче всего прозвучали слова "и дай нам силы не прощать должникам нашим".
"О, да", – подумал Ловефелл, – "прощения, по всей вероятности, не будет. А даже если бы и было, этот мятежный сброд воспринял бы его только как слабость. Толпе нужно будет дать столь страшный пример, чтобы сама память о грозной мести остановила её от бунта в будущем. Только так можно обеспечить спокойствие на этой земле. Хотя в течение нескольких следующих лет это будет мёртвое спокойствие. Но разве сам Иисус после полного славы сошествия с Креста не утопил Иерусалим в крови? Разве в те дни не бродили среди гор трупов, достигающих второго этажа? Страшную цену заплатил Иерусалим за то, что не принял своего Царя, Господа и Спасителя, осудил его и приговорил к мукам. Столь же страшную цену заплатит сейчас народ Мозеля..."
* * *
Инквизитор проснулся с рассветом. С удовлетворением он увидел, что ему уже почистили и оседлали лошадь, но удивился, что у дверей конюшни стоял сам Бастард. Ловефелл с уважением поклонился, Людвиг ответил милостивым кивком головы.
– Вы уверены, господин Ловефелл, что должны ехать? Вы не можете подождать несколько дней?
– Господин решает, слуга делает, – ответил инквизитор с улыбкой. – Спасибо вам за заботу, господин Людвиг.
– В не лучшее время вы туда доберётесь, – вздохнул Бастард. – Моя госпожа велела вам кое-что передать. – Он протянул на ладони золотой медальон с ликом Богоматери Безжалостной. – И наказала мне пожелать вам, чтобы он вдохнул в вашу душу мужество, а сердцу дал силы, чтобы оно позабыло о милосердии.
Ловефелл принял медальон с глубоким поклоном.
– Поблагодарите, будьте добры, благородную госпожу и заверьте, что я буду носить её дар у сердца. А о милосердии я давно уже забыл, – добавил он.
– Так же, как и все мы забудем, когда придёт час расплаты, – отозвался Бастард. – Скоро будет две недели тому, как я поклялся перед образом Иисуса Мстителя, что не успокоюсь, пока не надену на пики головы ста мятежников. – Он поднял голову и направил взгляд на щерящиеся со стен черепа. – Сейчас их у меня почти пятьдесят.
– Боже вам помоги, господин Людвиг, выполнить это достойное обещание, – сказал Ловефелл. – И спасибо вам ещё раз за спасение и гостеприимство. Если Бог даст, я вернусь через пару дней и заберу, с вашего позволения, ребёнка.
– Я сомневаюсь, что вы вернётесь, – честно ответил хозяин замка. – И если так случится, скажите мне, как я должен поступить с дочерью Лотара.
– Осмелюсь верить в лучший исход, чем вы, господин Людвиг, – бросил инквизитор весёлым тоном. – Но, если мне придётся сложить голову, подождите, пожалуйста, следующего посланника, и он заберёт девочку.
– Так и сделаю, – сказал Бастард, после чего повернулся и пошёл в сторону замка.
– Достойный господин, – крикнул Ловефелл и быстрым шагом подошёл к Бастарду, – почти совсем забыл...
Он полез за пазуху и вытащил драгоценности, которые черноволосый взял у убитого крестьянина.
– Может, это принадлежало Витлебенам, а если даже и нет, будьте добры, сохраните это для малышки.
Бастард долго разглядывал чётки и кулон.
– Вот и всё, что осталось от имущества Лотара... Хотя, можно также сказать, что другим повезло и того меньше.
Он принял драгоценности от инквизитора, и на этот раз протянул ему руку.
– Возвращайтесь скорей, – попросил он на прощание.
Стражники уже были извещены, поэтому Ловефеллу открыли ворота. Конечно, не главные, большие, прочные и усиленные железными плитами, а небольшую калитку в стене, достаточно широкую, чтобы через неё могла пройти лошадь.
– Боже вам помоги, господин, – сказал охранник, и когда Ловефелл уже стоял за стеной, захлопнул калитку с явным облегчением.
Блестящая ниточка вела в худшем из возможных направлений – на север. Худшем, ибо по всем прогнозам именно на севере, где-то на полях рядом с Шенгеном, должна была состояться битва между мятежной чернью и войсками Светлейшего Государя. Ловефелл не сомневался, каким будет исход этой битвы. Мятежников могло спасти только чудо или необыкновенное бессилие императорских командиров. Между тем, как следовало из того, что он слышал ранее, владыка поручил неформальное командование над всеми войсками молодому капитану Савиньону, который, несмотря на низкое происхождение и столь же низкую внешность, считался искуснейшим из тактиков. Инквизитор надеялся, что ему не придётся попасть в ловушку между двумя армиями, и рассчитывал на то, что те, кто захватил черноволосого, проявят хоть немного инстинкта самосохранения и сбегут туда, где Макар телят не гонял, видя надвигающуюся с севера бурю.
* * *
Ловефелл пересёк берёзовый лес, поднялся по скалистому склону холма и внезапно оказался на залитой солнцем вершине. Именно с этой вершины с восторгом и удивлением он посмотрел на простирающуюся под его ногами равнину.
– Вот это я нашёл себе театр, – прошептал он про себя.
Поскольку он действительно занял позицию, на которой, безусловно, к нему с радостью присоединился бы вождь любой из армий. Слева, далеко за лесом, он видел императорские войска. Видел ровные четырёхугольники пехоты, различал марширующих арбалетчиков, несущих на спине большие тяжёлые щиты. Удивило его только то, что он нигде не мог обнаружить рыцарских знамён, а перед фронтом пехоты было лишь несколько сотен всадников, собравшихся под красным императорским знаменем Хокенстауффов. Позже он заметил ещё линию фламандских аркебузиров, но и этих кавалеристов было немного – может, сто, может, сто двадцать. Когда он повернул голову направо, то смог взглянуть на бурлящую массу мятежников. И если ряды императорской армии напоминали тщательно выстроенные шахматные фигуры, то крестьянская армия казалась шахматной доской, на которой все фигуры опрокинуты и перемешаны как попало. В этом бардаке выделялся только лагерь, состоящий из соединённых цепями фургонов. Вокруг него собрались самые дисциплинированные отряды мятежников. На правом фланге стояла конница повстанцев – несколько сот человек, завербованных среди стоящих вне закона местных раубриттеров [рыцари-разбойники (прим. пер.)] и их людей. Уже на первый взгляд было видно, что крестьянская орава значительно превосходит числом войска императора. Но Ловефелл был уверен, что, несмотря на это, один бургундский полк бесконечно превосходит выучкой и вооружением даже втрое более многочисленного врага. Кроме того, с такой высокой точки было хорошо видно, что армия мятежников, хотя и многочисленная, неумело управляется. По полю, правда, сновали конные посланцы, пытаясь навести порядок среди отрядов, однако, несмотря на их усилия, армия Хакенкройца по-прежнему напоминала беспорядочную толпу, а не готовое к бою войско. Ловефелл даже изумлённо заметил, что некоторые бунтовщики развели костры и спокойно расселись вокруг них, будто они пришли на фестиваль или ярмарку, а не на поле боя.
Инквизитор знал, что Хакенкройц до конца пытался избежать вооружённого противостояния. Всем вокруг он объявлял, что выступает в защиту императорской власти, и именовал себя Защитником Императора, Наивернейшим Подданным и Подножием у Стоп Светлейшего Государя. Ба, его агенты распускали много противоречивых слухов. О том, что сам император во главе войска идёт им на помощь, о том, что дворяне держат Светлейшего Государя в плену, и задачей верных подданных является его освобождение, о том, что вероломные рыцари убили правителя и заменили его двойником. Так или иначе, Хакенкройцу удалось убедить многих бунтовщиков, и они свято верили, что император ничего не знал о судьбе своих несчастных подданных, угнетаемых налогами и казнями, умирающих от голода ранней весной и продаваемых в неволю.
Однако ему, как видно, не удалось избежать решающей битвы. И трудно было этому удивляться, учитывая, что Хакенкройц одновременно льстил и унижался, миловал и убивал, сжигал и грабил. Это вообще был странный человек. Бродяга, задира, автор распеваемых по тавернам песен о любви и, прежде всего, сумасброд. В один день он велел выносить из церквей статуи Христа и укладывать их под своими ногами, будто Спаситель склонялся перед ним, на другой день приказывал бичевать себя на алтаре и петь религиозные гимны, умоляя Христа о помощи и милости. Иногда он одевался в шелка и обвешивался золотом и драгоценностями, а иногда облачался во власяницу и валялся в грязи. Впрочем, о нём рассказывали столько историй, что одному Богу было известно, какие из них были правдивы, а какие выдуманы. Так или иначе, здесь, на полях под Шенгеном, должна была закончиться история Хакенкройца. А может, лучше будет сказать, что должен был начаться последний акт этой трагедии. Ибо последняя сцена последнего акта будет сыграна, когда голова и члены вождя мятежников будут прибиты на городской заставе Аахена. Если Хакенкройцу повезёт, он умрёт сегодня во время боя. Если счастье его оставит, то императорские войска возьмут его живьём. И тогда в Аахене не только украсят заставу его останками. Перед этим состоится шумное представление, в котором лидер восстания сыграет главную роль. И если он попадёт к опытному палачу, то эту роль он будет играть долго и так громко, что услышат даже в последних рядах. Действие, скорее всего, начнётся в полдень и будет продолжаться до наступления темноты, а палач не позволит, чтобы жертва хотя бы ненадолго потеряла сознание. Ха, долго ещё жители Аахена будут рассказывать об этой казни, и когда через много лет будут вспоминать какие-нибудь события, то скажут: "Ах да, это было в тот год, когда казнили Хакенкройца".
Ловефелл охотно остался бы на холме, и с этого безопасного отдаления смотрел бы на битву, тем более потому, что он не думал, чтобы ещё когда-нибудь в жизни ему довелось наблюдать такое зрелище. Но обязанности не ждали. Сейчас у него ещё был шанс добраться до парня прежде, чем начнётся бойня. А в том бардаке, который царил среди повстанцев, конечно, никто не будет спрашивать, кто он и чего ищет. Он посмотрел вниз, чтобы найти кратчайший и безопаснейший путь, ведущий в сторону равнины, после чего тронул коня. Вскоре он потерял из виду поле боя, ему заслоняли обзор высокие густо растущие деревья, и потому ему тем более приходилось смотреть под ноги и осторожнее выбирать путь, а не глазеть по сторонам.
Лес вывел его, в конце концов, на саму равнину, и снова Ловефеллу повезло увидеть то, что видели лишь немногие люди, не связанные с военным ремеслом. Вот с запада, как волна, двинулась толпа крестьян. Мятежники были вооружены копьями, пиками, топорами, косами, вилами, некоторые даже отнятыми у дворян мечами. Они мчались без всякого порядка, не удерживая строй, только чтобы побыстрее добраться до стройных рядов фламандских аркебузиров, которые ровной рысью направлялись в их сторону. В развевающихся красных плащах с императорскими орлами они выглядели, словно выкупанные в крови и обсыпанные золотом. Инквизитор увидел офицера, который в определённый момент поднял меч.
– Afhalen! – Ловефелл, конечно, не слышал команды, но мог догадаться, как она в этом случае прозвучит. Когда толпа приблизилась на расстояние выстрела, офицер опустил меч.
– Afshieten!
Грохот ста с лишним аркебуз прокатился по равнине. Серый дым затянул поле на сотни футов. День был безветренный, так что Ловефелл был не в состоянии почти ничего разглядеть, кроме того, что иногда из дыма появлялись человеческие фигуры и тут же снова в нём исчезали. На этот раз фигуры бежали уже не в сторону императорских войск, а во всех возможных направлениях. А ровный ряд фламандцев, плечом к плечу, лошадь к лошади, двигался им наперерез.
– Voorwaarts! Galopperen!
Инквизитор знал, что в этот момент кавалеристы взялись за копья и, глубоко склонившись, ринулись в смертоносную атаку. Сотня закованных в броню мужчин, восседающих на конях, которые в холке достигали высоты взрослого человека, эта чудовищная машина, состоящая из разгорячённых тел и железа, вонзилась в потрясённых грохотом и дымом крестьян и прокатилась по ним, втаптывая их в землю, как охотящийся феодал втаптывает в землю зёрна в погоне за убегающей жертвой. Потом всадники вынырнули из дыма и, описав дугу, вернулись на прежние позиции перед лесом.
– Laden! – Должна была прозвучать следующая команда.
Первое столкновение закончилось так, как должно было закончиться. Толпа бунтовщиков, или, скорее, те, кто уцелел, бегом помчались к своим позициям. Это, конечно, был не конец битвы, а всего лишь увертюра к ней. Когда над равниной развеялся пороховой дым, Ловефелл увидел, что на поле лежит только одна лошадь, зато мёртвые и раненые крестьяне покрывали его по-настоящему густо. Ту первую толпу отправили на верную бойню лишь для того, чтобы выяснить силу противника. И командирам Хакенкройца определённо не понравится тот факт, что сотня фламандцев разгромила по меньшей мере двухтысячную толпу, не понеся при этом никаких потерь. Инквизитор был уверен, что после этой демонстрации многие мятежники уже примеривались как можно скорее дать дёру с поля боя. Но только теперь должна была начаться настоящая атака императорских войск. На равнину вышли арбалетчики, за ними ровными четырёхугольниками шагала дисциплинированная бургундская пехота. По-прежнему не было видно рыцарских знамён, и Ловефелл задавался вопросом, какой сюрприз готовит врагам капитан Савиньон.