* * *
Академия Инквизиториума располагалась в пределах городских стен Трира, прямо у самых северо-западных ворот, называемых Воротами Ювелиров (потому как опеку над ними и прилегающей частью укреплений осуществлял именно цех ювелиров). Академия располагалась в большом двухэтажном здании из темно-красного кирпича, к главному зданию прилегали хозяйственные постройки: конюшня, склады, пекарня, курятник, полный домашний птиц и хлев, в которых, как было известно Ловефеллу, работали сами ученики. Ибо считалось, что не помешает, если кроме занимавших большую часть дня профессиональных занятий они помогут и в хозяйственных делах. В конце концов, умелый инквизитор должен быть человеком, умеющим справляться не только с пением религиозных гимнов...
Ловефелл хорошо знал Ульриха Куттеля, имеющего честь в течение уже без малого десяти лет занимать пост руководителя Академии. Это был человек жёсткий, суровый и даже несколько простодушный, но при этом хороший воспитатель молодых кандидатов в инквизиторы. Он был искренне привязан к своим ученикам, что проявлялось, в частности, в том, что он принуждал их к обучению, почти превышающему человеческие силы.
– Чем больше вы пострадаете здесь, тем меньше вам придётся страдать, когда вы отсюда уйдёте, – говаривал он.
Но он всегда заботился о том, чтобы ученики были хорошо одеты и сыты, а зимой не страдали от холода. Не позволял он также чрезмерно сурово их наказывать, что привело, среди прочего, к тому, что на протяжении десяти лет в Академии не был засечён насмерть ни один из мальчиков.
– Приятно видеть тебя в моих убогих стенах, Арнольд. – Куттель искренне обрадовался, увидев Ловефелла. – Ты как раз вовремя, сейчас будем садиться за ужин.
В Академии вековой привычкой было, чтобы все, как ученики, так и учителя, ели вместе в большой трапезной на первом этаже. Меню было разнообразным, а еда изобильной, и ученики отличались от учителей только тем, что вторым было разрешено пить вино во время еды, в то время как первым его приходилось сильно разбавлять водой. Ловефелл с удовольствием наблюдал аккуратно одетых, здорово выглядящих и дисциплинированных мальчиков. Младшему могло быть двенадцать лет, старший, наверное, приближался к двадцатому году жизни. Все они отличались естественной сдержанностью в словах и жестах и исполненной сосредоточенности серьёзностью.
Куттель представил гостя всем собравшимся (кроме Ловефелла за столом находился ещё один, одетый по форме, инквизитор), потом прочитали молитвы, а затем начальник Академии любезно попросил Ловефелла, чтобы он рассказал всем о крестьянском восстании и его поражении.
– Ибо и мы здесь жаждем новостей из внешнего мира, – пояснил он. – И, хотя мы уже много знаем об этих несчастных событиях, мудро будет услышать о них от очевидца, который имел честь быть на этой войне глазами и ушами самого Светлейшего Государя.
Куттель намеренно не стал представлять Ловефелла как инквизитора, зная, что тот слишком часто участвует в тайных миссиях, чтобы он захотел, чтобы его реальная профессия стала широко известна. Так что Ловефеллу в очередной раз пришлось рассказать о битве, но на этот раз он нарисовал картину гораздо шире, сосредоточив внимание на причинах и последствиях восстания. Позже пришлось ещё отвечать на многочисленные вопросы (самый глупый касался техники нанизывания Витлебена на вертел, а один из умнейших – связи между восстанием и спекулятивной торговлей зерном, которую вели венецианские картели), так что ужин затянулся до позднего вечера.
Потом Куттель пригласил гостя к себе в кабинет, где их уже ждала замшелая бутылка вина.
– Спасибо за занимательную лекцию, Арнольд, – сказал начальник Академии, усаживаясь и приглашая сесть Ловефелла. – Как ты нашёл вопросы моих мальчиков?
– В основном интересны, – ответил инквизитор. – Особенно приятно было услышать, что восстание вспыхнуло не по подстрекательству демонов, а в результате действий торговых компаний, которые довели деревенских до нищеты ростовщической торговлей плодами их труда.
– Правда? Я всегда говорю им: прежде чем вы начнёте искать наиболее сложные ответы, сначала поищите простейшие. Если вы видите, что кто-то движет предметы на расстоянии, не обвиняйте его в сделке с дьяволом, сперва проверьте, нет ли между пальцами нитки.
– Я рад, что ты именно таким образом формируешь умы этих мальчиков, – искренне сказал Ловефелл.
– Должны же мы чем-то отличаться от проклятых папистов, – буркнул Куттель.
Инквизиториум теоретически был подчинён власти Ватикана, но на практике ватиканские священники, включая самого Святого Отца, обладали влиянием, мягко говоря, иллюзорным. Поэтому они пытались создать конкуренцию действиям инквизиторов и посылали в мир стада фанатичных монахов и священников, часто необразованных и продажных, а взамен всегда болезненно амбициозных и облечённых неясными полномочиями, которые затем становились предметом юридических споров, следствий и исследований, а также темой для писем, курсирующих между Столицей Иисусовой и Хез-Хезроном, являющимся штаб-квартирой Инквизиториума. Поэтому, крайне мягко говоря, инквизиторы не любили папских посланцев, в простых умах которых для каждого вопроса хорош был ответ: "Это происки дьявола".
– Я стараюсь, как могу, хотя мы оба знаем, что фальшивые деньги вытесняют настоящие.
– Не дай нам, Боже, жить в мире, которым будут править эти падальщики из Ватикана. – Ловефелл покачал головой.
Здесь, в Академии Инквизиториума, он мог себе позволить такие слова. Впрочем, мнение, которое он выразил, было настолько распространено среди инквизиторов, что подобные опасения уже никого не останавливали.
– Я так понимаю, Арнольд, что ты прибыл в Трир не только для того, чтобы посидеть со старым другом за бутылочкой вина. Так скажи, чем я могу тебе услужить?
– Ты читаешь мои мысли, Ульрих, ибо и в самом деле есть проблема, которую я могу решить только с твоей помощью.
– Ха, приятно слышать, что старый провинциал может на что-то пригодиться такому светскому человеку, как ты!
Куттель наполнил кубки. Ловефелл попробовал и причмокнул от удовольствия.
– Красная альгамбра. Моя любимая.
– Восьмидесятого года, Арнольд. Некоторые говорят, самый лучший год.
Некоторое время они сидели в молчании, наслаждаясь вкусом напитка.
– Вернёмся к твоей проблеме... – нарушил тишину Куттель.
– Не найдёшь ли ты в Академии места для парня, который приехал со мной? Ты мог бы оказать мне любезность и принять его на пробу, пока сам не убедишься, что он соответствует требованиям столь славного учебного заведения?
– И столь прекрасно управляемого замечательными преподавателями, – закончил за него Куттель, усмехаясь себе под нос.
– Прямо с языка снял!
– Каждый год в течение недели мы открываем набор в Академию. Ты не представляешь, Арнольд, какие толпы ждут у ворот. Но всё это в подавляющем большинстве мусор. – Он махнул рукой. – А нам нужны мальчики с горячими сердцами и холодными умами. А твой именно таков?
– Смею так полагать, – ответил Ловефелл. – Хотя, сам знаешь, Ульрих, как бывает. Человек напоминает загородный дом...
– А почему? – Заинтересовался Куттель.
– Нужно в нём прожить хотя бы год, прежде чем ты узнаешь, что сделал хорошее приобретение. Каков он летом и каков зимой, не протекает ли во время грозы, не займётся ли он немедленно огнём, когда уронишь искру... И так далее, и так далее.
– И то верно, – согласился начальник Академии. – Многие мальчики не выдерживает первого года, ибо именно тогда мы давим на них сильнее всего.
– Мордимер выдержит, – заверил Ловефелл. – Он спас мне жизнь, Ульрих, а мало кто в мире может о себе такое сказать. Кроме того, он на моих глазах убил трёх бандитов, ну, – он засмеялся, – это не считая тех двух, которых он зарезал до того.
– Мы не приветствуем здесь людей, которые находят недостойную радость в лишении жизни других существ, – нахмурился Куттель.
– Ты меня неправильно понял. Он сделал то, что нужно было сделать. Я не вижу в этом бессмысленной жажды разрушения и того, чтобы он находил удовольствие в убийстве.
– Это хорошо, – кивнул головой начальник Академии. – Но я думаю, это не всё, что ты хочешь мне рассказать, правда?
Ловефелл рассмеялся.
– Ничто не ускользнёт от твоего чуткого взгляда, – сказал он. – Представь себе, парень обладает сверхъестественной силой. Он видит мёртвых и может спонтанно попадать в иномирье.
– Хо-хо.
– Вот тебе и хо-хо, – согласился инквизитор. – Нечасто нам попадается такой бриллиантик, не правда ли?
– Это не облегчит его обучения, – заметил Ульрих, поморщив губы.
– Я безгранично верю в ваши способности, мастер Куттель, – подмигнул ему Ловефелл.
– Попробовать не помешает, но не думай, что парень получит особые привилегии...
– Во-первых, я бы не осмелился просить о подобном, а во-вторых, не думаю, что наделение особыми привилегиями пошло бы ему на пользу. Устрой ему трудную учёбу, Ульрих. Как только ты сможешь.
– Ну, посмотрим, тростник он или дерево.
– Если он дерево, то годится только на дрова. – Ловефелл пожал плечами. – Ну, не в буквальном смысле этого слова, конечно! – Добавил он, смеясь.
Ловефелл знал, что Инквизиториум не оставляет без внимания даже тех, кто был не в состоянии пройти изнурительное обучение. Если не сработали все возможные способы, и ученика пришлось отчислить из Академии, то они старались найти ему место, более соответствующее его склонностям, соответственно оснастив его и ненавязчиво следя, как он справляется. И таким образом неудавшиеся инквизиторы становились торговцами, солдатами, ремесленниками, медиками или юристами. И чаще всего они всегда помнили, кому они обязаны успехом в жизни, и были в восторге, получая возможность погасить долг перед Инквизиториумом. Конечно, это не касалось юношей, которых отчислили за непослушание, строптивость или обычные преступления. Этих просто выставляли за ворота и не интересовались более их судьбой. Но подобные достойные сожаления случаи случались не слишком часто.
Ловефелл провёл половину ночи в беседе с Куттелем, который поделился с ним всевозможными анекдотами из жизни Академии, а также рассказал о подготовке молодых инквизиторов и о трудных испытаниях, которым подвергают их тела и разумы, чтобы после окончания обучения они смогли достойно сражаться со всеми угрожающими святой вере. Ловефелл знал, что, несмотря на искренние усилия начальника Академии, часть этих ребят встанет на неправедный путь. В лучшем случае, они забудут о назначенной им миссии, накапливая материальные блага, будут принимать взятки, прислуживать сильным мира сего в обмен на поддержку или деньги. В худшем случае, они отступят от заповедей Божьей службы и из защитников Иисуса станут Его врагами. Этих ренегатов ожидал Амшилас. Именно в Монастырь отправляли всех, кто решил заключить союз с сатаной. Там терпеливые следователи тщательно их изучали, искали причины и пытались найти средства, способные других инквизиторов спасти от подобных ошибок. А сами заблудшие обретали, наконец, покой среди восторженно-болезненного пламени костра и умирали, полные Божьей любви. Но этого типа чёрные овцы попадались крайне редко, и о каждом случае подобной слабости искренне сожалели.
* * *
Утром следующего дня Ловефелл велел позвать парня к себе в комнату.
– Начальник Академии Инквизиториума решил оказать мне услугу и с испытательным сроком принять тебя в число учеников. Так что настало время прощаться, Мордимер, – сказал он. – И знай, что я с удовольствием буду вспоминать путешествие в твоей компании.
– Спасибо вам, господин. – Черноволосый низко склонил голову.
– Учись хорошо, но помни, что не раз и не два придёт момент, когда ты захочешь очутиться как можно дальше от стен Академии. Тогда сожми зубы и скажи себе, что если ты выдержишь, то будешь принадлежать к самому элитному братству на свете. К людям, которых Господь создал по своему образу и подобию.
– Я запомню, господин.
– Обычный человек подобен одинокому дереву, Мордимер. Искривлённому бурями и изъеденному паразитами. Инквизиторы напоминают лес с кронами деревьев, гордо протянутых к небу. Но инквизитором становятся не для того, чтобы носить чёрный плащ со знаком сломанного креста. Не становятся им также и для того, чтобы получить власть над жизнью и смертью людей. Инквизитор действует из чистой потребности сердца, целью которого является нести в мир Божью любовь. Понимаешь, мальчик?
– Я думаю, что понимаю, господин.
– Думаешь, что понимаешь? – Засмеялся Ловефелл. – Нет, нет. Пока не понимаешь. Но когда-нибудь обязательно поймёшь.
Эпилог
Ловефелл всегда, когда приближался к Монастырю Амшилас, чувствовал себя так, будто возвращается домой. Ибо это на самом деле был его единственный дом, безопасная гавань, в которой он мог отдохнуть, чтобы набраться сил для новых задач. Конечно, не каждое возвращение в Амшилас заканчивалось спокойным отдыхом. Иногда Ловефелла просили ознакомиться с некоторыми книгами или документами или принять участие в допросе или целом цикле допросов, иногда ему даже поручалось руководство ими. Обычно, однако, в Монастыре главенствовал принцип, гласящий, что инквизитор, который выполнил особенно трудную миссию, имеет право полностью восстановить силы, и на выполнение следующего задания его может направить скорее чувство долга, чем приказ начальства.
Монастырь возвышался над текущей в долине рекой, его башни и бастионы гордо возносились в небо. Стены, опоясывающие сооружение, были по меньшей мере двадцати футов высоты. Но на стенах, у бойниц и в башенках Амшиласа не видели ни одного стражника. Ибо это святое место охраняли не полчища солдат, а мощь Господнего имени. Когда конь уже поднялся по крутой дороге, ведущей к воротам, Анна-Матильда вдруг дёрнулась в седле.
– Где мы? Куда ты меня везёшь, человече? – Её голос звучал уже не как мелодичный голос хорошо воспитанной девочки. Он звучал, скорее, так, будто взрослую женщину заставили разговаривать детским голосом. – Сейчас же разворачивай!
Он посмотрел на дочь Витлебенов и увидел то же самое, что видел далеко на мозельских полях. Лицо Анны-Матильды было стянуто гневом, в глазах горела злоба.
– Ты слышишь, что я говорю, солдат?! Разворачивай.
– Маленькая госпожа... – Сопровождающая их девушка, изумлённая этим неожиданным поведением, хотела обнять ребёнка, но Анна-Матильда повернулась к ней и хлестнула её ручкой по лицу.
– Замолчи, девка! – Крикнула она.
А потом из её рта полились слова, которые Ловефелл хорошо знал. Слова одного из страшных ведьмовских заклинаний, направленных на подчинение воли другого человека, превращение его в послушного голема, смиренно выполняющего команды. Инквизитор позволил ей договорить заклинание до конца (он заметил, что с последним словом горничная застывает как камень), а когда она обратила лицо в его сторону, уверенная, что может приказывать, сказал:
– Мне жаль, госпожа, но не так легко подчинить своей воле инквизитора из Амшиласа.
Тогда она закричала. Криком, который по замыслу должен был не только напугать, но и парализовать жертву. Это было не заклинание, а особое умение хорошо обученных ведьм, которое инквизиторы в шутку называли песней сирены. И хотя Анна-Матильда, по-видимому, знала, как использовать эту способность, детское горло не хотело издавать желаемых звуков. Поэтому крик прозвучал не пугающе, а, скорее, жалобно и отчаянно, как будто котёнок пытался издать рёв взрослого льва.
– И что дальше? – Спросил он спокойно.
Девочка продолжала смотреть на него с ненавистью в глазах, а её лицо покрылось кровавым румянцем. Ловефелл задумался, с кем он имеет дело. Ну, конечно, не с демоном, который превратился в ребёнка и устроил себе дом из его невинного, крещёного тела. Это он уже проверил гораздо раньше, и такую возможность со стопроцентной уверенностью исключал. Оставались две возможные ситуации. Анна-Матильда могла быть окутана заклинанием иллюзии, но Ловефелл никогда в жизни не слышал про ведьму настолько сильную, чтобы создать заклинание столь реалистичное и столь долговременное. Если бы ведьма подобной мощи существовала, то она смела бы Ловефелла одним движением мизинца. Или движением брови. Оставалась вторая возможность. Скорее всего, Анна-Матильда была ведьмой, которая провела чрезвычайно сложные ритуалы, позволяющее ей в момент смерти удержать душу от падения в адские бездны. Сведущие в искусстве ведьмы знали способы, позволяющие им вернуться в мир живых. Ценой за это была необходимость созревания в теле сначала младенца, потом ребёнка, а также временная потеря контроля над телом жертвы, которая, однако, постепенно проходила с течением лет. Но вместо этого в них росла ненависть к роду человеческому и всем творениям Господа. Когда Анна-Матильда, а, скорее, эта бывшая, настоящая ведьма, ушла из мира живых? С равной вероятностью это могло быть как шесть лет назад, перед зачатием ребёнка, так и семь столетий. Она могла жить в Империи, но с той же вероятностью в Риме, Персии, Британии или Африке. Это было безразлично, ведь её обучили речи и обычаям, какие полагается знать благородной госпоже. Так или иначе, она была приобретением невероятно ценным. Сказать о ней "стоит столько золота, сколько весит" это как назвать императорский замок в Аахене курятником.
– Я знаю, что вы хотите со мной сделать, – прорычала она злобно, и это рычание было тем более страшно, что исходило от девичьих розовых губок. – Я знаю, что здесь делают с такими, как я. Вы думаете, что я вам это позволю?
– И что же, по-твоему, мы делаем, госпожа?
Спокойный тон и смирение в голосе Ловефелла должны были её озадачить. Но они не сбили её с толку.
– Вы сжигаете их на кострах и топите в реках. Вы заставляете их отречься от тёмных искусств...
– Действительно, так поступают многие люди в Империи. Таковы законы нашей Святой Матери-Церкви, единой и всеобщей, – честно и откровенно ответил инквизитор. – Но эти законы и меры не распространяются на тебя, госпожа. Уверяю, тебя встретят с уважением и окружат любовью.
Она зыркнула на него, и её лицо снова исказилось в гневной гримасе.
– Ты хочешь меня запутать? Обмануть? Ты думаешь, я не чувствую в тебе чада пламени, которое ты разжигал? Думаешь, не слышу криков, стенаний и стонов тех, кого ты мучил?
– Женщина, столь великой силы как ты, госпожа, должна уметь распознать правду или ложь в моих словах, – прервал он её.
Она уставилась на него, а её зрачки расширялись, занимая радужку, пока, наконец, не превратились в чёрные, блестящие круги. Она выглядела сейчас поистине нечеловечески, золотоволосая девочка с нежным личиком, на котором выделялись лишь эти чудовищные, блестящие чернотой глаза.
– Ты был таким, как я, – сказала она с внезапным удивлением. Инквизитор улыбнулся.
– Быть может, нас объединяло некоторое сходство, – согласился он.