– В суп тоже можно насыпать перца, – вмешался черноволосый. – Говорят, он тогда придаёт сил, и человек голода не чувствует весь день. Хорошо, что у меня этот мешочек. Пригодится.
"Ишь ты, обормот", – подумал Ловефелл, одновременно изумлённый и восхищённый хитростью парня. – "Как Бог свят, сейчас всех их потравит!"
– Что значит у тебя? – Рявкнул рябой. – Ты, шлюхино отродье, наш перец хочешь забрать? Давай мне его мигом сюда, сейчас сыпанём в суп.
– А ты скорее этого отведаешь! – Волколицый силач протянул кулак, с сердитым лицом угрожая парню. – Живо давай мне эту ерунду!
Черноволосый с расстроенной миной подошёл к котелку и протянул мешочек бандитам. А на прощанье получил ещё и пинок под зад.
– Всё сыпать? – Поинтересовался бунтовщик, держа руку над котелком.
– А сыпь, сколько влезет, господского перца! Теперь мы господа! И перемешай хорошенько.
– Ладно!
"Весь шерскен мне изведут", – мысленно вздохнул Ловефелл, зная, что другую порцию сможет получить только в Инквизиториуме. Но игра стоила свеч.
Волколак перемешал похлёбку, а потом поднёс к губам деревянную ложку. Облизал её дочиста.
– Как будто, и впрямь немного вкуснее, – сказал он через некоторое время.
– Дай-ка и мне, – проворчал рябой и зачерпнул себе солидную порцию. Громко проглотил, потом облизнулся. – Суп как суп. – Он пожал плечами.
– Потому что ты не из вельможных господ. – Старик просунулся между ними и почти вырвал у рябого ложку из рук. – Это не про твою хамскую морду!
– О, о, господин граф пожаловал! Брюкву тебе жрать, а не перцем лакомиться, – ухмыльнулся рябой, однако послушно отодвинулся.
Лысый начал хлебать суп так быстро, что силач оттолкнул его со всей силы от котелка. Старик упал и разразился проклятьями.
"Ну, сейчас начнётся", – подумал Ловефелл и посмотрел на парня, который сидел под деревом и с равнодушным лицом наблюдал за всей этой сценой. Когда он почувствовал взгляд инквизитора, искривил губы в почти незаметной улыбке. В тот же миг старик перестал кричать, и его крик перешёл в хриплый, задыхающийся кашель. Он стоял на коленях и хрипел, как будто хотел выплюнуть на землю лёгкие. Его глаза выпучились, с разверстых в муке губ стекали струйки крови. Вначале никто не обратил на него внимания, видно, думали, что он подавился от жадности. Но когда старик выгнулся как эпилептик и упал, взрывая траву ногами, тогда монах что-то понял.
– Не жрите! – Завопил он.
Его предупреждение, однако, уже слишком запоздало. Черноволосый подскочил к нему и размахнулся. С расстояния в несколько шагов это выглядело так, будто он хотел дать противнику пощёчину, но на самом деле он бросил ему в лицо шерскен. Ту горсточку, которую он сжимал в руке. Монах заорал и сделал то, что всегда делают люди, которым шерскен попал под веки. Начал яростно тереть глаза, не пытаясь даже схватить парня, не обращая уже ни на что внимания, кроме того невероятного, ужасного зуда, который, казалось, разъедал не только глаза, а вскипал даже под черепом.
Черноволосый подбежал теперь к Ловефеллу и перерезал верёвки на его руках и ногах. Инквизитор вскочил, разминая запястья и ища глазами свой меч. Но, слава Богу, меч теперь был ему ни к чему. Оба бандита лежали на земле, терзаясь в предсмертных муках. Они съели меньше похлёбки, чем старик, так что шерскен подействовал на них немного медленнее, но зато они больше страдали от него.
Рябой задыхался, вырывая траву ногтями. Из уголков его рта текла густая, смешанная с кровью слюна. Ловефелл прижал коленом его грудь.
– Ну что, перестали жать? – Спросил он вежливым тоном, а затем провёл бандиту лезвием по горлу, выпуская из артерии фонтан крови.
Мятежник в последний раз захрипел, вытаращил глаза, дёрнул несколько раз ногами и умер. В сущности, инквизитор оказал ему услугу, ибо волколицый бандит всё ещё умирал. Он ползал по траве весьма комичным образом, напоминая пловца, который забыл, что у него под брюхом нет воды. Или рыбу, выброшенную на берег, трепещущую в беззащитном ужасе и в отчаянии разевающую рот.
– Сейчас точно перестали жать, – подытожил Ловефелл и принялся стаскивать обувь с ног мертвеца. – Поди, растянул их мне, засранец, – добавил он.
Когда он обул сапоги, всё было уже кончено. Трое бандитов лежали мёртвыми, с лицами, искривлёнными от боли, глубоко зарывшись ногтями в землю или в собственную кожу, с окровавленными подбородками. А монах, единственный, кто не имел удовольствия ознакомиться со вкусом господского блюда, только что налетел на дерево, врезался головой в ствол и лежал, оглушённый, на земле. Но, однако, не забыл о том, чтобы по-прежнему тереть пальцами глаза. Ловефелл подошёл к черноволосому, который спокойно водил скребницей по конскому боку.
– Я не забуду твоей помощи, карапуз, – сказал он. – Бог мне свидетель: я прослежу, чтобы ты был щедро вознаграждён.
– Вы мне ничего не должны, – гордо бросил парень. – Я заплатил вам долг, и мы теперь квиты.
– Я видел великие долги, которые были преданы забвению, – спокойно сказал Ловефелл. – Видел и такие, которые охотнее всего оплачивались кровью кредиторов.
– Я запомню эти слова, господин, – отозвался черноволосый. – Для того, чтобы обо мне никто не мог так сказать.
– Откуда ты знал, что лежит у меня в мешочке? – Ловефелл посмотрел ему прямо в глаза.
– Вы – посланник императора, господин. Как было сказано: шпион. Что там могло быть, если не яд?
Инквизитор решил, что примет этот ответ за чистую монету, хотя он и не устроил его ни в малейшей степени. Он был уверен, что парень уже имел дело с шерскеном, и спрашивал себя, кто мог показать ему этот яд и объяснить его действие. Откуда он знал, что его следует бросить в лицо, чтобы ослепить врага? Откуда он знал, что его нельзя слишком долго держать в руке? Но он не собирался давить. Если его помощник хотел сохранить свои дела в тайне, пусть хранит. До поры до времени, конечно. Теперь Ловефелл не хотел его спугнуть, ибо если бы испуганный расспросами парень дал дёру, то оказалось бы, что инквизитор напрасно трудиться и рисковал своей жизнью, чтобы его найти. Так что он лишь похлопал черноволосого по плечу.
– Как твоё имя? – Спросил он душевным тоном, а потом махнул рукой. – Впрочем, неважно. Там, куда я тебя пошлю, ты получишь новое. – На минуту он задумался. – У меня был когда-то слуга, далеко отсюда, в Британии, которого звали Морти. Так я буду тебя звать так же, как и его, – решил он.
Он заметил, что парень слегка поморщился.
– Это от Мортимера, – пояснил он ему. – Хорошее валлийское имя.
– Мордимер? – Неправильно повторил черноволосый. – Мне даже нравится, господин. Пусть будет Мордимер, если вы так хотите.
– Мордимер. – Инквизитор кивнул. – Тоже неплохо.
* * *
"Уже два раза мне пришлось уничтожать эти человеческие отбросы", – подумал Ловефелл. – "И что-то мне подсказывает, что я мог исчерпать лимит везения, выделенный мне на это путешествие".
В конце концов, он избежал смерти, пыток, и даже малейшей царапины (не считая ожогов – сувениров из путешествия в иномирье). Впрочем, ему не надо беспокоиться из-за ран, так как он мог недоступным для обычного человека образом восстанавливать силы и лечить любые травмы. Много лет назад он потерял пальцы на левой руке, но напряжённая молитва помогла ему восстановить их в течение всего лишь месяца. Хотя к числу приятных этот процесс не принадлежал. Так что Ловефелл отдавал себе отчёт, что добраться до замка Бастарда будет совсем не детской задачей. Бунтовщики, правда, были разгромлены, но ведь это не означало, что их остатки не скрывались где-нибудь в лесах. А конь инквизитора мог быть для них очень ценной добычей, давая надежду на спасение головы от бойни. Столь же опасна, вероятно, окажется встреча с императорскими солдатами, которые, распалённые победой и резнёй, могли скорее действовать, чем думать. И вопрос был в том, успеет ли Ловефелл в случае встречи с каким-нибудь из преследующих мятежников отрядов крикнуть, что он императорский посланник, или его быстрее застрелят. Так или иначе, он решил, что разумнее будет поступить так же, как хотел сделать монах. То есть переждать до ночи. А затем, под покровом темноты, направиться в сторону замка Бастарда.
"И когда, наконец, это приключение закончится", – мысленно вздохнул он. – "Ибо если оно ещё немного затянется, то я начну чувствовать себя старым и усталым". Инквизитор никогда не одобрял задачи, требующие кровавых боёв и погонь по бездорожью. Вместо того, чтобы размахивать мечом, он предпочитал пользоваться разумом, и вместо того, чтобы ночевать под деревом в кольчуге и сапогах, он предпочитал проводить ночи в уютной комнате, на удобной постели. Предпочитал не перерезать людям глотки, а обманывать их разум, не угрожать, а убеждать. К сожалению, его вкусы имели мало общего с реальностью повседневной жизни...
"Какую историю рассказать Бастарду, чтобы он не приказал содрать с этого парня кожу?" – Задумался Ловефелл, поскольку знал, что Мордимеру не помог бы даже рассказ о том, что он по собственной воле покинул мятежников и собственными руками отправил нескольких из них в ад. Он участвовал в восстании, и этого было достаточно, чтобы его осудить. Может, в виде особой милости Бастард велел бы просто повесить черноволосого... И вдруг инквизитору пришла в голову отличная идея.
– Мы скажем, что ты недавно стал послушником, – решил он. – Ты знаешь латынь, а это более чем хорошо, ибо её мало кто знает даже среди монахов и учёных.
– Я и монастырские обычаи тоже хорошо знаю, потому что в Кобленце... – начал было Мордимер, и вдруг замолчал.
Ловефелл притворился, что ничего не заметил, но, конечно, сохранил в памяти неожиданное признание парня. Итак, он жил в одном из кобленецких монастырей. По какой причине он там оказался? Может, его родители умерли, и его отдали в святую обитель на воспитание? Так случалось достаточно часто, особенно если ребёнок был сообразителен, достаточно образован и подавал надежды на будущее.
– Помалкивай, когда тебя не спрашивают, а если тебя о чём-то спросят, отвечай кратко и по существу. Не вдавайся ни в какие подробности. Наша история звучит следующим образом: месяц назад тебя приняли в монастырь в Винтранге...
– Простите, господин, осмелюсь вас прервать, но разве эти крестьяне не говорили, что в Винтранге находится женский монастырь?
Ловефелл с удовлетворением принял эти слова, которые свидетельствовали о том, что парень не только запоминает сказанное, но ещё и умеет использовать приобретённые знания.
– В Винтранге два монастыря, – пояснил он. – Женская обитель, в честь Святой Урсулы, и мужская, Братьев Меча Господня.
– Понятно.
– Единственные на свете эти монахи ходят в буро-красных одеяниях, опоясанных белой верёвкой. Знаешь, почему?
– Красный цвет означает кровь, пролитую во славу Господа, в то время как белый – невинность этого поступка, – быстро ответил парень. – Аббат мне объяснял.
– Очень хорошо, Мордимер, – похвалил его Ловефелл, довольный также и тем, что вновь получил очередную информацию о подопечном. – Кроме того, у них достаточно свободный устав, позволяющий им выходить из монастыря, толковать Слово Божие и так далее, и так далее. Впрочем, этого ты знать не должен, поскольку ты всего лишь недавно принятый послушник.
– Так точно, господин.
– Когда мятежники заняли монастырь, ты сбежал и прятался в лесу, пока я тебя не подобрал. Не думаю, чтобы кто-то захотел тебя слишком подробно об этом расспрашивать, но лучше, чтобы на всякий случай ты был к этому подготовлен. Понимаешь?
– Да, господин.
– Лучше держи рот на замке и не лезь людям на глаза. Помни, мальчик, что человек разумный всегда предпочитает стоять в стороне, ибо свет гораздо лучше виден, когда мы сами сокрыты во тьме.
Мордимер кивнул головой.
– Я запомню ваши слова, господин.
– Ну, тогда закончим урок, – улыбнулся Ловефелл. – И если всё пройдёт как надо, то ты, может, сохранишь голову на плечах...
* * *
В замке Юнглинстер царила уже совсем другая атмосфера, чем та, которую инквизитор запомнил по предыдущему вечеру. Наряду с горем, наряду с трауром по погибшим родственникам и друзьям появилась радость, полная глубокого, озлобленного удовлетворения. Ибо двора Бастарда уже достигли вести о победе императорских войск и о разгроме мятежников. Однако Ловефелл был первым, кто мог так точно описать битву, и Бастард попросил его, чтобы он рассказал собравшимся в зале гостям обо всём, что видел. Инквизитор, когда хотел, был замечательным рассказчиком, так что теперь своими словами он рисовал перед глазами собравшихся пластичное изображение боя, особое внимание уделяя описанию прекрасной атаки фламандских аркебузиров и хваля их за то, что они вели себя так спокойно и были так дисциплинированы, что внешне создавалось впечатление, что они участвуют не в бою, а в параде. Инквизитор увидел полные удовлетворения улыбки на некоторых лицах, когда красочно описал бегущих в панике крестьян, топчущих друг друга бунтовщиков, кричащих от ужаса и без пощады уничтожаемых преследующей их кавалерией.
– А вы, господин? Зарубили какого-нибудь хама? – Поинтересовался один из сидящих за столом рыцарей.
– Я признаю, что это посредственный повод для гордости, но мне были назначены другие задачи, а не сражение, – спокойно ответил Ловефелл, хотя сразу увидел, что это утверждение не снискало ему признания в глазах гостей Бастарда. Но это признание ему ни в малейшей степени и не было нужно.
– Ну что ж, не у каждого в сердце играет военная нота, – констатировал рыцарь и, не обращая уже внимания на инквизитора, повернулся к соседу.
– Если позволено спросить, господин Людвиг, не знаете ли вы кое-что ещё? – Ловефелл обратился к хозяину замка. – Пойман ли Хакенкройц?
– А как же! – Бастард плеснул в ладоши. – Имперские медики, кажется, заботятся сейчас о нём, миленьком.
Ласковое слово пугающе прозвучало в его устах. По-видимому, он сам отдал бы часть своего здоровья, лишь бы только Хакенкройц попал на аахенскую площадь для казни, будучи здоров и полон сил.
– Тут в замке уже бьются об заклад, когда его светлость император велит его освежевать. Я думаю, что седьмого июля.
– В канун Иисуса Римского – пробормотал Ловефелл. – Я думаю, что вы можете оказаться правы, ибо это, в конце концов, через месяц.
– А завтра в полдень я приглашаю вас на спектакль, – радостно сказал Бастард. – Правда, Хакенкройца у меня нет, но зато два десятка этих жуликов нам удалось схватить живьём. И каждый из них сыграет свою роль в этом театре. Там мои люди уже ломают головы, что и как сделать, чтобы они умерли в таких муках, чтобы ад, куда они отправятся, показался им сущим раем.
– Точно! – Крикнул один из гостей. – Представьте себе такого хама, господа, как он стоит перед адскими вратами, и, искренне благодарит Господа, что наконец там оказался.
Ловефелл покачал головой.
– Мне до боли жаль, что я не смогу увидеть это своими глазами, – сказал он, – но служба не ждёт. Не мешкая, я должен отправиться в Аахен.
– Ну, ну, как по вам видно, не очень-то легка императорская служба, – проворчал Бастард. Инквизитор прижал ладонь к груди.
– Но зато благодарна, – ответил он с улыбкой, – ибо какую можно иметь в жизни мечту прекраснее, чем смиренно служить Светлейшему Государю?
– Если кто-то любит мыкаться по бездорожью среди мятежников, то, наверное, и благодарна, – подытожил Бастард.
– У меня к вам только одна горячая просьба, господин Людвиг, чтобы вы отдали под мою команду несколько человек и выделили припасов хотя бы на пару дней.
Хозяин замка пренебрежительно махнул рукой.
– И только-то? Я бы вам небо под ноги бросил за занимательную историю, которой вы поделились. Тем более что и я сам смог добавить столь удачное её окончание. Моя госпожа приготовила также скромный гардероб для девочки Витлебенов.
– Покорнейше благодарю, господин Людвиг.
– Не за что благодарить. Там лишь кое-какие платьица, ибо сам я никогда не имел дочери, так что даже и поделиться было нечем.
Когда Ловефелл вместе со слугами уже следил подготовкой к поездке, выяснилось, что гардероб не так скромен, как представил это Бастард. По-видимому, слуги перешили женские платья, приспосабливая их к росту ребёнка, так как их набралось два больших сундука. А сама девочка была одета для путешествия в достигающий лодыжек шитый золотыми нитями адамашковый плащик с капюшоном, сколотый на груди золотой брошью. Светлые волосики были искусно уложены, руки обтянуты шёлковыми перчатками, а на ногах у неё были застёгнутые золотыми пряжками ботиночки из мягкой кожи. Инквизитор посмотрел с удивлением, когда увидел Анну-Матильду готовой к поездке, ибо она выглядела сейчас словно маленькая принцесса, изображённая императорским художником.
Седельщик Бастарда также подготовил специальной конструкции седло, в котором она могла спокойно сидеть на спине скакуна, ведомого одним из слуг. Девочка, по-видимому, узнала инквизитора, поскольку она улыбнулась и присела перед ним в реверансе, как подобает себя вести благородной госпоже. Ловефелл помог ей поудобнее усесться в седле, и затем они неторопливо, шагом, выехали через ворота. На этот раз уже через главные ворота замка, которые теперь никто не боялся открывать. Инквизитор увидел ещё крестьянина, закопанного в землю по самую шею, на котором сидели три откормленных вороны. Все они держали в клювах какие-то кровавые клочья, и вырывали их друг у друга со сварливым карканьем. Ловефелл сначала подумал, что крестьянин уже мёртв, поскольку тот не стонал и не кричал, но потом, когда одна из птиц поднялась в воздух, он увидел, что жертве зашили рот толстой сапожной нитью. "А интересно, почему стражники не захотели послушать, как он поёт", – подумал инквизитор.
Хозяин замка не только пожертвовал Ловефеллу пять человек хорошо вооружённой охраны, обязанной сопровождать его до самого Аахена, но подумал и о том, чтобы выделить Анне-Матильде служанку, поэтому вместе с ними ехала молодая весёлая девушка, которая, видимо, любила детей и умела с ними обращаться. Инквизитор не ожидал по дороге неприятных приключений. Недобитки, унёсшие голову от разгрома, могли напасть на человека, путешествующего в одиночку или лишь с одним спутником, но атаковать пятерых кавалеристов, одетых в кольчуги и вооружённых мечами и луками, не могло прийти в голову никому в здравом уме. Ну, разве что они наткнулись бы на какую-нибудь особенно большую толпу мятежников, однако таких толп, благодаря напряжённым усилиям имперских войск, уже, безусловно, не было. Приходилось сделать небольшой крюк и заехать в Трир, где Ловефелл хотел доверить Мордимера попечению начальника Академии Инквизиториума, потом их ждала долгая поездка до Аахена, а затем инквизитора втроём с девочкой и служанкой – дальнейшая поездка до расположенного в долине реки Эльба Амшиласа.