– Имя? – Повторила девушка. – Да, моя госпожа, обратилась к одному из них по фамилии. Сказала: "Вы не имеете права этого делать, мастер Ийдоф", или как-то так.
"Зеедорф", – подумал Ловефелл, который знал имена всех инквизиторов в Кобленце. – "Рупрехт Зеедорф, назначенный недавно руководителем Инквизиториума в Кайзербурге. Он ещё не уехал из города, но готовится к переезду".
– Потом обнаружили комнатку... Я даже не знала, что в доме есть что-то подобное. – Ирмина беспомощно пожала плечами, как будто надеялась, что, зная о тайнике, могла бы что-то исправить. – Вход в неё был за стенкой шкафа. Да, умная была моя госпожа... Я всегда хотела быть такой как она. – Она посмотрела на опухшие руки. – А теперь? Кто меня захочет?
Она поднялась, расшнуровала платье и без стыда обнажилась перед Ловефеллом до пояса. На груди и животе у неё были застарелые широкие шрамы и дыры, по-видимому, от раздирания щипцами. Её тело выглядело как неровно смятое тесто.
– Вы видите, что они со мной сделали? Сажали меня и на козла, всё мне поразрывали внутри. До сих пор у меня иногда так болит, что пальцы грызу от этой муки. – Она махнула рукой и начала медленно одеваться. – Старая история.
– Я думаю, они прекрасно знали, что ты не была ведьмой, – сказал Ловефелл.
– Вы думаете, им было до этого дело? Они хотели узнать, где я спрятала ценности из дома госпожи. И узнали, сволочи. Такой старый, с бородой, всё время спрашивал и спрашивал. Потом меня мучили, чтобы я сказала больше, но я уже всё отдала. Всё, что имела. – Она отчаянно зарыдала.
– И, в конце концов, тебя оставили в покое?
– Почти полгода лечилась. Да и что им теперь с меня? В руках ничего не могу удержать, да и хожу как утка. Сами видели...
– Не знаешь, что случилось с парнем? С её сыном?
– Дьявольское отродье! – С ненавистью зашипела Ирмина. – Собственную мать выдал на погибель! Всё как на ладони выложил чёрным плащам.
Ловефелла не удивило это признание. Когда он только начал слушать Ирмину, он уже был уверен, что это не она сообщила Инквизиториуму о преступлениях Катерины. А если не она и не Гриен, то кто ещё остался? "Может, когда-нибудь я узнаю, зачем ты это сделал, Мордимер", – подумал он. – "Или уже когда ты был ребёнком в тебе горел столь пылкий огонь святой веры, или ты хотел отплатить матери за какие-то обиды? Мнимые или действительные. А может, ты просто хотел, чтобы тобой заинтересовалась? Может, ты хотел, чтобы она заметила тебя, чтобы убедилась, что ты вообще существуешь?"
– Рассказывай дальше, – попросил он Ирмину.
Девушка жалобно вздохнула, и её лицо прояснилось.
– Но это, в конце концов, был её щенок, – добавила она тихо. – Поэтому я отправила его в монастырь, где мой крёстный был монахом. Брат Себастьян. Он принял его в домочадцы, хотя обо всём знал.
Теперь у Ловефелла все кусочки сложились в полную мозаику.
– А значит, это была ты, – сказал он. – Это ты отправила мальчика к Братьям Меча.
– Ну, а что было делать? В конце концов, это её щенок, – повторила она. – Я знала, что госпожа Катерина хотела бы этого. Ведь она любила парня, но знаете, как бывает... Молодая была, хотела развлечений.
"Ты тогда была намного моложе неё", – подумал Ловефелл. – "А теперь ты говоришь так, будто она была ребёнком, а ты пожилой женщиной. Впрочем, может, так оно и есть", – вздохнул он, зная, что допросы в Инквизиториуме могут весёлого юношу превратить в тоскливого старика. И в очень короткий срок. – "Такую цену мы платим", – подумал он, – "за то, что мы вступили в беспощадную битву с тьмой. За то, что на эту битву мы отправили армию. А ведь когда армия идёт, бывает, что под сапогами солдат гибнут муравьи, которые свою смерть должны воспринимать как ничем не заслуженное проклятие судьбы. Только если мы будем пытаться спасти жизнь каждого муравья, тогда, скорее всего, потеряем всю армию".
– Ты никогда не видела, чтобы она занималась колдовством?
– Нет, господин. Она смеялась надо мной, когда я рассказывала ей про заклинания. Потому что я узнала одно заклинание, которое творят, когда парень хочет завоевать любовь девушки. Но она сказала, что достаточно иметь доброе сердце, чтобы завоевать чью-то любовь.
– Доброе сердце, говоришь? Может, и так.
– Ну, ходила она к одной ведьме, но к ней многие дамы ходили.
– Какой ведьме?
– Она думала, я не знаю. – Девушка неожиданно улыбнулась, хотя это нисколько не украсило её обожжённое лицо. – Она прятала волосы и лицо под капюшон, надевала серенькое платье и шла туда, аж под стену.
– Под стену?
– Недалеко от церкви Святого Макрона, – пояснила она. – Все там знали старуху. Я там не была, только один раз видела её издалека.
Ловефелл решил, что проверит этот след, хотя и не ждал от него многого. Зачем могла понадобиться красивой, богатой и образованной ведьме какая-то живущая в нищете старая сумасшедшая?
– А они приказали, чтобы она надела жёлтое платье. – Ирмина снова воскресила в памяти тот день, когда к её хозяйке пришли инквизиторы. – Как худшая блудница, как шлюха, пойманная на улице. Так они поступили с моей прекрасной госпожой...
Ловефелл, пожалуй, именно в этот момент решил, что делать. Эта девушка потеряла здоровье, и, в какой-то степени, и жизнь по вине своей хозяйки-ведьмы. И, тем не менее, даже сейчас она испытывала к ней чувство привязанности. Ба, она даже помогла её сыну. Редко встречались столь чистые примеры бескорыстной верности.
– Раздевайся, – приказал он.
– Что вы, господин? Вы что, хотите меня такую? Простите, но мне больно, когда...
– Тс-с-с –мягко велел Ловефелл. – Я не только юрист, но и искусный медик, Ирмина, и я осмотрю твоё тело. Если Бог даст, может, мне удастся чем-нибудь тебе помочь.
– Но у меня нет...
– Я не возьму с тебя платы, – прервал он её. – Раздевайся, дитя.
Ловефелл не был медиком, но анатомию и физиологию человеческого тела он изучил весьма глубоко, за пределами понимания любого врача в мире. Гораздо чаще ему случалось использовать эти знания, чтобы нести муки, а не облегчение, но на самом деле он умел лечить, и, вдобавок, лечил отлично.
Он приказал девушке лечь на кровать и осторожно провёл пальцами от кисти до плеча, по груди, животу и бёдрам. Закрыл глаза, чтобы лучше видеть, и тогда под его веками появились внутренности тела, так подробно, как будто бы он смотрел анатомические рисунки. Кости, вены, сухожилия, мышцы. Он положил руку на лоб Ирмины и сконцентрировался, погружая её в спокойный крепкий сон. Он тихо шептал что-то, что девушке могло показаться мелодией печальной песни, но было словами силы. Когда она заснула, он сначала занялся рваными следами от клещей на коже. Разгладил дыры на её теле, убрал шрамы и привёл в порядок надорванные мышцы. Теперь его ждала гораздо более сложная задача. Придётся вновь сломать плохо сросшиеся кости пальцев и умело сложить их обратно. Эта процедура стоила инквизитору много усилий, так что он на долгое время погрузился в молитвенную медитацию. Затем он должен был справиться с травмами, которые нанёс девушке козёл, и аж зашипел, когда увидел, как у неё внутри всё было перемешано. Ничего удивительного, что физическая близость доставляла Ирмине невыносимую боль, а не наслаждение. Когда он закончил этот этап, ему осталась только работа над вывихнутым бедром и повреждённой коленной чашечкой.
– Гвозди и тернии, – прошептал он про себя. – Убьёт меня эта девка.
Наконец он смог открыть глаза и с удовольствием посмотрел на результаты своей работы. Он ещё положил ладони на лицо девушки, чтобы удалить шрамы от ожогов и разгладить глубокие морщины, которые перепахали её лоб и щёки.
– Вот сразу и помолодела, – выдохнул он. – Выглядит, как должна выглядеть двадцатилетняя. Свежая, как роза после дождя. Ха, я бы даже сказал, страстная. Ой, что-то мне кажется, дитя, что теперь не будет отбоя от женихов. Ну и дай тебе Бог здоровья за эти четыре года страданий.
Для верности он ещё раз провёл руками по всему телу Ирмины и вдруг увидел кое-что тревожное, затаившееся в её печени. Ловефелл уже видел подобных существ, они напоминали ему крыс, сотканных из дыма. Часто эти крысы спокойно спали, но, когда их будили, уничтожали всё, что было в пределах их досягаемости. А они могли скрываться, в принципе, везде. В мозгу, в лёгких, в костях, в почках или хотя бы, как в этом случае, в печени. Человек, которого начали пожирать, не имел шансов на выживание и умирал в долгих, ужасных мучениях.
– Что ж, вытащим из тебя эту пакость, – сказал он спящей девушке. – Какой был бы смысл в лечении увечий, если бы ты всё равно должна была умереть?
Вдруг Ловефеллу пришла в голову одна мысль, которая понравилась ему настолько, что он решил её реализовать.
– А знаешь, моя маленькая, что эта крыса может даже пригодиться? Ты не против, если я возьму её себе, не так ли? Посчитаем её моим гонораром за операцию, и поверь мне, что величиной этого гонорара я буду более чем доволен.
Он осторожно проник в печень и приблизил пальцы к крысе, но не коснулся её, а лишь приказал своим подушечкам выпустить светлую пряжу и окутать ей чёрную сущность. Крыса даже не дрогнула, так что Ловефелл спокойно извлёк кокон и поместил его под кожу собственной ладони.
– Только, смотри, не помри, – приказал он. – Ибо ты мне нужен живой, сильный и здоровенький.
Он улыбнулся собственным мыслям, а потом осторожно вывел Ирмину из сна. В течение следующих нескольких молитв он имел возможность наблюдать, что на самом деле означает понятие счастья. Девушка была без ума от радости. Невзирая на присутствие Ловефелла, она даже не думала об одежде, но всё ещё касалась своего тела. Лица, груди, живота, лона, колен. Танцевала, подпрыгивала, плакала и смеялась. Наконец, устала и упала на кровать.
– Я сплю. Я сплю, сплю, сплю. О, Боже, не дай мне проснуться! Прошу тебя, Господи...
Ловефелл коснулся её плеча.
– Дорогое дитя, уверяю тебя, что это не сон. А теперь, будь добра, одевайся, я хочу ещё кое-что тебе сказать.
Девушка вскочила, как будто с новыми, неистощимыми силами.
– О, нет! – крикнула она. – Не оденусь! Хочу видеть, и вы, господин, смотрите, ибо это дело ваших рук!
Вдруг её лицо исказилось в гримасе ужаса. Она рухнула перед Ловефеллом на колени.
– Это не пройдёт? Не закончится? Я больше не буду такой, как раньше? Это были заклинания, правда? Вы ведь не юрист и не лекарь. Господин колдун, как моя госпожа. Вы заберёте меня с собой? Пожалуйста!
Он закрыл ей рот ладонью. Она его укусила. Правда, слегка, но всё же.
– У меня все зубы! – Воскликнула она радостно.
Ловефелл не знал, как с ней поступить, поэтому прошептал слово силы. Слабое, но такое, чтобы немного охладить энтузиазм Ирмины.
– Послушай, дитя. Послушай меня очень внимательно. Это не пройдёт, не закончится, ты больше не будешь такой как раньше. Но это не колдовство, а горячая молитва в сочетании с опытом в лечении тела.
Ирмина выдохнула с облегчением, хотя, услышав, что это не колдовство, она была явно разочарована.
– Столь заметное изменение твоей внешности может вызвать подозрение завистливых людей, – продолжал инквизитор. – Они один раз уже обвиняли тебя в колдовстве, обвинят и второй, чтобы объяснить твоё внезапное исцеление. Поэтому я расскажу тебе, что делать, а ты слушайся моего совета в каждой детали. Ты понимаешь, что я говорю?
– Да, господин, – прошептала она, и было видно, что радость теперь борется в ней с ужасом.
– Оденься, как ты обычно одеваешься, а я думаю, ты старалась не показывать людям лицо. Плащ с капюшоном?
Она кивнула головой.
– Именно так одевшись, иди в церковь. Лучше Петра Римлянобойцы, ибо я слышал, что когда-то эта святыня славилась своими громкими чудесами. Ляг крестом у подножия алтаря и громко возгласи, что ты невинна, и если Господь Бог верит в твою невиновность, то молишь его, чтобы он избавил тебя от страданий.
– Пресвятая Богородица, – прошептала девушка.
– Помни, говори настолько громко, чтобы люди в церкви тебя услышали. Полежи крестом ещё немного, а потом вставай. Далее повтори то, что ты уже делала в моём присутствии. Наслаждайся, плачь от счастья, трогай здоровые конечности и в восторге благодари Господа за милость. Постарайся, чтобы это выглядело естественно.
– Иисус Немилосердный, – прошептала она снова. – Я ужасно боюсь.
– Всё будет хорошо. – Ловефелл встал. – Будь здорова, Ирмина. И будь счастлива. Хорошо проживи жизнь, которую ты получила.
– Господи, как мне вас отблагодарить? Да благословит вас Бог и Ангелы Его. Вы само добро!
"О да, Ирмина", – подумал Ловефелл, – "я само добро. Хотя я не доказал это здесь, сейчас и тебе, но пытаюсь доказать всей моей жизнью". А потом он вышел, видя образ прекрасной обнажённой девушки, которая снова начала танцевать.
* * *
У Рупрехта Зеедорфа было изборождённое морщинами длинное лицо, которое придавало ему вид поседевшего мула.
– Арнольд Ловефелл, – сказал он, как только увидел инквизитора. – Я ожидал тебя, не скрою.
– Здравствуй, Рупрехт. Я вижу, новости разносятся быстро.
Зеедорф указал ему на стул.
– Прекрасная Катерина, не так ли? – спросил он и провёл рукой по редким седеющим волосам.
– Ты её арестовывал?
Зеедорф кивнул.
– Да, я, – ответил он.
Ловефелл услышал в тоне его голоса какую-то странную ноту. Стыда? Сожаления?
– Как это произошло?
– Я забыл, что не грешника должен ненавидеть, но совершённый им грех, – признался он, склонив голову. – Когда я увидел её такой гордой, уверенной в себе, красивой...
– Ты хотел её унизить, не правда ли?
Зеедорф вздохнул.
–Она ужасно грешила, Арнольд. Она причиняла людям страдания, наводя проклятия на их подобия, в её мастерской был такой арсенал ядов, что она могла перетравить половину города. А книги? В жизни не видел подобных...
– И поэтому тебя обуял гнев?
– Гнев? Да, может, это был гнев... – печально ответил Зеедорф.
Безусловно, это был не гнев, подумал Ловефелл, но я здесь не затем, чтобы судить или учить самопознанию. Важно, чтобы ты понял, в чём заключается дело, важно, чтобы ты понял суть нашего призвания, которые суть не что иное, как призвание любви. Ибо мы созданы именно для распространения любви, хотя многие не в состоянии этого понять.
– Что ты с ней сделал?
– Я оставил её...
Ловефелл не понял, но ждал, поскольку, видимо, хозяин ещё не закончил предложения.
– Я оставил её с этими кабанами. Надолго. Я подумал, что остановлю их, когда услышу крик. Но она не кричала. Потом, когда она спускалась по лестнице, я видел, что каждый шаг причиняет ей боль. Но она шла с таким гордым лицом. Будто... Будто...
– Будто её это не касалось?
Зеедорф покивал головой.
– Будто её это не касалось, – повторил он. – Она прошла мимо и даже не взглянула. У неё были взъерошенные волосы, синяки на лице и это позорное жёлтое платье, всё в лохмотьях. И знаешь что, Арнольд? Знаешь, как она выглядела?
– Как знатная дама, – тихо ответил Ловефелл.
– Именно так. Как знатная дама.
– И что было дальше?
Зеедорф довольно долго молчал, но Ловефелл решил не прерывать этого молчания. Он знал, что рано или поздно всё узнает.
– Я препроводил её к нам, но вернулся на следующий день. Утром. Я принёс ей расчёску. У неё были такие красивые волосы... Я подал её ей через решётку, а она даже не двинулась. Она смотрела на меня, как будто я не существовал. Даже не как на говно, Арнольд. Просто как будто меня не существовало. – Он вздохнул, и Ловефелл был уверен, что у него перед глазами стоит образ этой прекрасной униженной женщины, которая смотрела на него, как королева на пастуха.
– Поэтому ты попросил у неё прощения...
– Поэтому я попросил у неё прощения, – подтвердил Зеедорф.
– Она простила тебя? Как ты думаешь?
– Моё сожаление было искренним, так что, может, и простила. Я молюсь за неё, брат Ловефелл. Как и за себя, чтобы больше мой разум не поддался подобному затмению.
– Она что-нибудь сказала?
– Ничего, а скорее... – Он задумался. – Что-то вроде этого... "Может быть, придёт время, когда вы сожжёте долг", так она сказала. Бог мне свидетель, я не знаю, что это могло значить.
– Ты видел её после этого?
– Нет. Меня отстранили от следствия, так же, как и всех наших из Кобленца. Катерину допрашивали инквизиторы из Хеза, потом я видел только, как её сжигали.
– Она всё ещё была красива?
– Через город её везли в капюшоне, – сказал Зеедорф, подумав, и таким голосом, будто сам удивлялся собственным словам. – Да, вспомнил! Шонгауэр сказал, что у ведьмы дурной глаз.
– Можно было её ослепить...
– Да, наверное, ты прав, именно так и нужно было сделать. Тем не менее, на ней был капюшон. Капюшон, – повторил он.
– Спасибо, Рупрехт. Можешь мне рассказать, что произошло с расчёской? – Он увидел, что лицо Зеедорфа покрылось румянцем. – Можешь мне её дать? – Ловефеллу не пришлось ждать ответа, чтобы задать второй вопрос.
– Конечно, Арнольд. – Зеедорф повернулся и отошёл в сторону стоящих у стены сундуков. Из одного из них достал деревянную коробочку. – Прошу, – сказал он.
Инквизитор открыл крышку и увидел лежащую в ней расчёску. Простую вещицу из дерева и конского волоса. По-видимому, Зеедорф подумал о том, чтобы вручить Катерине такой подарок, который охранники сочтут бесполезным и не захотят украсть. Между ворсом расчёски Ловефелл увидел длинный чёрный волос. По всей вероятности, он принадлежал Прекрасной Катерине.
– Спасибо, Рупрехт, – повторил он, закрывая крышку. – И ещё одно, если позволишь. – Ловефелл вспомнил, о чём рассказала ему Ирмина. – Вы никогда не занимались делом одной старухи? Ведьмы, которая жила под стенами, недалеко от церкви Святого Макрона?
Зеедорф молчал очень долго. Но не потому, что он вспоминал события прошлых лет. Он, видимо, размышлял, что ответить. Наконец он поднял голову.
– Шонгауэр запретил кому-либо заниматься этим делом.
– Тебе это не показалось... странным?
– Сначала да. Потом нет, потому что я понял, что приказы исходили... – он замолчал на секунду, – не от него.
– Понимаю, – ответил Ловефелл, ибо и в самом деле всё понял. – А эта ведьма ещё жива?
– Насколько я знаю, нет. Она исчезла в то же время, когда арестовали Катерину.
Ловефелл направился к выходу.
– Желаю счастья в Кайзербурге, Рупрехт.
– Я думаю, она меня простила, – добавил Зеедорф, когда Ловефелл уже переступал порог.
– Да?
– Потому что если бы не простила, я, наверное, кончил бы как те стражники.
– А что такое случилось со стражниками?
– Два года спустя они заболели проказой. Все трое. Какой-то странной вариацией, которая быстро разрушила их тела. Их, конечно, прогнали из города и закрыли в колонии прокажённых, где-то, вроде, под Триром. Все трое. – Он покачал головой. – Разве это не странно, Арнольд? Как она могла наслать проклятие в подземельях Инквизиториума?