– Но когда придёт время, мы охотно перекинемся с ним парой слов. Посидим, поболтаем в Амшиласе, так, как мы привыкли говорить с людьми, у которых мы можем многому научиться и которых мы можем многому научить. Так же как когда-то мы беззаботно беседовали с тобой, Арнольд. – На лице толстяка появилась улыбка.
– Не помню, – спокойно и искренне ответил Ловефелл.
– Я знаю, – кивнул ван Бохенвальд, что далось ему с заметным усилием, так как опухшая шея и жирные подбородки не позволяли ему подобные манёвры. – Но это не относится к делу. Важно, что ты пришёл к нему по собственной воле, и ты дал ему, независимо от собственных взглядов, надежду, что вернётся мастер Нарсес. Чего Арсанес, наверное, в равной степени как боится, так и жаждет.
– А чего он хочет на самом деле? К какой цели стремится? – Решил спросить Ловефелл, на самом деле лишь для того, чтобы ван Бохенвальд подтвердил его подозрения.
– И ты знаешь, и я знаю, о чём мечтает Арсанес, и о чём мечтаем мы все. Шахор Сефер, конечно.
– Эта Книга принадлежала мне, – задумчиво проговорил Ловефелл. – Я её написал? – Тихо спросил он через некоторое время.
– Нет, Бога ради! – Искренне рассмеялся Мариус и встряхнулся, обдавая инквизитора капельками пота. – Ты даже на пике своей власти не был настолько силён, чтобы написать Чёрную Книгу. Хотя я признаю, что, как нам известно, ты включил в неё несколько весьма интересных комментариев.
Ловефелл не спрашивал, кто в таком случае написал Шахор Сефер, потому что знал, что ван Бохенвальд скажет ему об этом сам в тот момент, когда посчитает нужным это сказать.
– Если я знал содержание Чёрной Книги, – продолжил Ловефелл, – почему вы его не знаете? Мне казалось, что Нарсес поделился с вами всеми своими знаниями...
Он произнёс эти слова совершенно равнодушным тоном, и на самом деле ответ интересовал его не из-за того, что он сам когда-то был Нарсесом, но лишь из-за того, что ему показалось поразительным, что в Амшиласе не попытались извлечь всё, что знал персидский волшебник. Бохенвальд кивнул.
– Это правда, мастер Ловефелл. Нарсес изучал знания, содержащиеся в Чёрной Книге. Мы не думаем, однако, что он до конца изучил её секреты. Шахор Сефер – это как лабиринт, в котором может заблудиться даже искушённейший разум. Хуже, что в потайных комнатах этого лабиринта спрятаны бесценные сокровища, так искусно смешанные с бесполезной рухлядью, что часто не удаётся разобраться, что есть что. Разговаривая с Нарсесом, мы не изучили Чёрную Книгу. Мы изучили лишь то, что он из неё понял. А это может быть огромной разницей, мастер Ловефелл. Ба, мы уверены, что это огромная разница.
Инквизитор понимал эту точку зрения. Произведения колдунов или алхимиков часто действительно напоминали не столько, может быть, лабиринт, сколько разбросанные кусочки мозаики. Из них можно было составить много картин, но лишь некоторые становились настоящими произведениями искусства.
– Быть может, это сокровище не столь ценно, как все думают... – буркнул инквизитор.
Тот факт, что все уделяли так много внимания Шахор Сефер, ба, даже тот факт, что он сам, будучи ещё Нарсесом, по-видимому, ценил это произведение, не сбивало Ловефелла с толку. История знала много примеров, что даже мудрецы совершали дорого стоящие ошибки, давая себя обмануть подделками и фантасмагориями.
Мариус похлопал его по плечу.
– Об этом уже не волнуйся, Арнольд, – сказал он с широкой улыбкой. – А решения о том, что является зерном, а что плевелами, оставь принимать другим.
– Конечно, Мариус, – немедленно согласился Ловефелл.
– Есть те, кто ищет Шахор Сефер, чтобы её уничтожить, как также есть и те, кто охотно похитил бы парня, если бы они только знали, что он является хранилищем для Чёрной Книги. Поэтому нам нельзя никоим образом показать, что бастард Катерины интересует нас сильнее, чем это было бы в случае одарённого молодого инквизитора.
– А если он умрёт? Что будет с Книгой?
Бохенвальд развёл руками.
– Признаюсь честно, Арнольд, что в этом вопросе нас обуревают споры и сомнения. Я считаю, что Книга не исчезнет, ибо она слишком сильна, чтобы просто испариться, словно плевок на песке. Есть также люди, которых я считаю умными и достойными, утверждающие, что Шахор Сефер погибнет вместе с последним ударом сердца бастарда Катерины.
Ловефелл вспомнил, что когда он задал вопрос, должен ли он убить Мордимера, чтобы добыть Книгу, ведьма пришла в ужас. Она кричала, что Книга пропадёт вместе с хранилищем. Было ли это правдой, или Роксана всего лишь верила, что именно так и произойдёт?
– Почему бы не закрыть парня в Амшиласе? – спросил он. – Пусть сидит в келье, пока мы не найдём способ добыть Шахор Сефер.
– Найдём? – Злобно фыркнул ван Бохенвальд, сильно акцентируя последний слог. – Я не слышал, чтобы тебя приглашали к участию в раскрытии этой тайны.
– И люди, и вещи меняются, – поучительно ответил Ловефелл.
– Наверное, – сказал толстяк без убеждённости в голосе. – А что касается твоего вопроса, Арнольд, то, к сожалению, так поступить мы не можем. Мы можем только позволить ему жить нормальной жизнью. Обучить его настолько, чтобы он мог позаботиться о собственной безопасности, и издалека наблюдать за его поступками. Иногда ему помогать, если ситуация действительно этого потребует.
Ловефелл понял, а может, скорее, ему показалось, что он понял, что на самом деле имел в виду ван Бохенвальд. Мордимера не хотели закрыть в Монастыре, потому что, видимо, люди, желающие уничтожить Шахор Сефер, принадлежали также и к Внутреннему Кругу. Инквизитора не волновали внутренние разногласия в самом сердце Амшиласа, но он знал, что такие разногласия есть. Ему было плевать, пока они не препятствовали осуществляемой им миссии.
Толстяк посмотрел на Ловефелла, как будто читал его мысли. Инквизитор не думал, чтобы это было возможно, но не мог избавиться от ощущения, что во время каждого разговора с ван Бохенвальдом в его разума что-то пытается проникнуть. Что-то столь юркое и незаметное, как змея, скрытая в зарослях. Он не видел саму змею, а о его присутствии мог предполагать только по тому, что заметил почти неощутимое движение листков и стеблей. Это не было приятным ощущением, но Ловефеллу было нечего скрывать, ибо он выполнял свои обязанности так, как ему приказывали разум и совесть. Может быть, он зашёл слишком далеко, поддавшись любопытству, но разве не в раскрытии секретов в числе прочего заключалась его миссия?
– Ты помнишь наш разговор? О башне, которую напоминает Инквизиториум? – заговорил ван Бохенвальд.
Он даже не ждал ответа, будучи уверен, что Ловефелл не забыл этих слов.
– Так я вежливо приглашаю вас на немного более высокий этаж, мастер Ловефелл. – Он встал со стены с громким пыхтением и протянул инквизитору жирную, унизанную перстнями руку, и тот схватил её после почти незаметного колебания. Краем глаза он заметил только, что губы ван Бохенвальда шевельнулись, будто толстяк произносил какие-то слова, но потом не смог уже больше ничего увидеть, ибо почувствовал удар крови в голову и потерял сознание. Сознание вернулось вместе с кислым вкусом рвоты и головокружением.
Он стоял на коленях под стеной, и как раз на эту стену вываливал остатки съеденного сегодня завтрака.
– В первый раз всегда проблемы, – услышал он сочувствующий голос Мариуса.
Ловефелл повернул голову и увидел толстяка, который стоял всего в нескольких шагах от него, вгрызаясь в сочную грушу. Инквизитор увидел сок, текущий по пальцам ван Бохенвальда, и ему опять стало плохо, однако на этот раз он удержался от рвоты. Он встал и, вероятно, рухнул бы обратно на колени, если бы его не поддержала сильная рука товарища.
– Должен признать, ты и так хорошо это перенёс, Арнольд, – сказал ван Бохенвальд с признанием. – Я знал таких, которые выблёвывали собственные внутренности.
– Наверное, – Ловефелл услышал, как слаб его голос, – от них потом было не слишком много пользы.
Толстяк от души рассмеялся.
– В точку, мастер Ловефелл. Какую пользу мы могли бы извлечь из слабых, и как, предводительствуемые слабыми, мы могли бы победить в вечной и священной войне, которую ведём?
Инквизитор огляделся вокруг. Они стояли посреди небольшой пустой комнаты, пол которой был выложен квадратными плитами цвета песка. Через окна, составленные из цветных стёклышек витражей, пробивался тусклый дневной свет. Он поморгал веками, чтобы обострить зрение, и увидел, что изображённые на витражах сцены представляют горящих на кострах женщин. Произведение было сделано так искусно, что пламя, казалось, бушует под поверхностью стекла, а тела ведьм, казалось, корчились в муке.
– С возвращением в Амшилас, Арнольд, – сказал ван Бохенвальд.
– В Амшилас, – повторил оторопевший Ловефелл. – Как это в Амшилас? – Он пытался собраться с мыслями. – Мы перенеслись в Монастырь?
– Это не ковёр-самолёт, мастер Ловефелл, – фыркнул толстяк. – Но у нас ещё будет время на объяснения что, как и почему. Хотя, наверное, ты не сразу всё поймёшь. Теперь, однако, речь не об этом. Спешу сообщить тебе, Арнольд, что твоё любопытство будет удовлетворено. Скоро я приглашу тебя, чтобы ты познакомился с госпожой Катериной. Но сперва у нас есть одно дельце...
Он подошёл к двери и распахнул её настежь. Ловефелл увидел коридор с арочным сводом, по обе стороны которого стояли скульптуры. Та, что слева, изображала рыцаря в полной броне, вознёсшего над головой двуручный меч, та, что справа, инквизитора, держащего крест со сломанными перекладинами.
– Будь моим гостем, Арнольд. – Ван Бохенвальд вежливым жестом пригласил Ловефелла переступить порог.
Инквизитор двинулся вглубь коридора. Никогда раньше он не видел, чтобы какая-либо стена в Монастыре (не считая часовни и катакомб) была покрыта барельефами. Те, на которые он смотрел теперь, производили как минимум интригующее впечатление. Он бросил взгляд через плечо, чтобы убедиться, что толстяк идёт вслед за ним. Шёл. Но не это обеспокоило Ловефелла, а тот факт, что, насколько он помнил, в Амшиласе статуи не могли двигаться с места и стоять на страже дверей. Он резко развернулся, чтобы увидеть, как инквизитор с рыцарем становятся плечом к плечу, а крест прикасается к острию меча. Каменные глаза смотрели на него равнодушно. Это не было хитрой уловкой искусного механика. Движение статуй имело такую гладкость, какой обладают только живые тела, приводимые в движение сухожилиями, мышцами и костями, а не системой зубчатых колёс и рычагов. Не были они и големами, бездумно и послушно выполняющими любой приказ того, кто их оживил. Это были живые, чувствующие и мыслящие существа. Только вместо кожи, мышц, мяса и крови созданные из камня.
– Где мы на самом деле? – спросил он ван Бохенвальда, стараясь, чтобы его голос прозвучал твёрдо и уверенно.
Мариус развёл руками.
– Как я уже и говорил, Арнольд. На втором этаже башни. Посмотрим, понравится ли тебе вид, который ты увидишь из его окон.
Ловефелл ничего не ответил, только пошёл дальше вдоль коридора, а фигуры с настенных барельефов провожали его изучающими взглядами.
Эпилог
Ловефелл знал Монастырь Амшилас так, как мог узнать это огромное сооружение человек, для которого в течение многих лет оно было домом. Но домом особого рода, ибо часть помещений оставалась для инквизитора закрыта. Как фигурально, так и буквально. Теперь, когда он шёл в сопровождении Мариуса ван Бохенвальда по коридорам Амшиласа, он не мог избавиться от впечатления, что это неизвестное ему здание. Потому что вот, казалось, он поднимается по лестнице, ранее пройденной десятки раз, но вдруг оказывалось, что ведущий от неё коридор ведёт не направо (как он помнил), а налево. Вот его ожидал переход, протянувшийся над двором монастыря, а дорога вдруг вела вдоль массивной каменной стены. Вот памятная дверь в подвалы, которая здесь неожиданно открывалась на крутые ступени, сглаженные временем и подошвами обуви. Однако это по-прежнему был Монастырь Амшилас.
– Ты спускался в подземелья, в которых у тебя была возможность, – возможно, Ловефеллу показалось, или уголки губ ван Бохенвальда слегка приподнялись, – допрашивать подозреваемых. Взбирался на монастырские башни, чтобы с высоты взглянуть на землю, которую мы защищаем. Ты провёл много дней в наших библиотеках и лабораториях, где углублялся в секреты тёмных искусств, чтобы получить возможность более эффективно бороться с врагами веры.
Ловефелл не подтверждал слова Мариуса, ибо в этом не было необходимости.
– В конце концов, как один из немногих ты удостоился величайшей благодати и величайшей чести, получив возможность собственными глазами увидеть нашего Господа.
– Я храню в сердце этот образ, – ответил в соответствии с истиной Ловефелл.
– Как и мы все, – согласился с ним Мариус. – Так могу ли я сказать, что ты узнал Амшилас в глубь, в высь и в ширь?
На этот раз ван Бохенвальд ожидал от него ответа.
– Насколько мне было позволено: да, – ответил он.
– Амшилас не только здание, ширину, высоту и длину которого можно измерить. Это не только строение, архитектурные планы которого мы можем разложить на столе. Это много, много больше, мастер Ловефелл. Когда я открою эту дверь, и когда ты выйдешь на балкон, окружающий башню, в которой мы находимся, ничто уже не будет таким, как было. Готов ли ты, Арнольд?
– Не знаю, – честно ответил Ловефелл после долгого раздумья. – Думаю, что стоит, если ты думаешь, что я готов.
– Именно так я и думаю, – серьёзно сказал толстяк и толкнул дверь.
Инквизитор сделал шаг вперёд и, стоя на балконе, огляделся вокруг, ошеломлённый простирающимся перед ним видом. Бохенвальд был прав. С этих пор ничто уже не могло было быть таким, каким было до сих пор.