- А? Подожди (кто-то вмешался в разговор). Катя кричит, что ты нужен в байдарочном походе. Оказывается, мы уже почти точно плывем, только я еще ничего об этом не знаю.
- У меня нет байдарки.
- Ну и что? Главное не байдарки, а мужики, чтобы их таскать. (Бет рассмеялась.)
- А когда мы плывем?
- Когда, куда, кто, насколько - ничего не знаю. И, по-моему, никто еще не знает. Катя говорит, чтобы ты позвонил через два дня, тогда наверняка будет ясно, стоит ли тебе срываться с места. Но не пропадай.
- Хорошо. Через два дня позвоню. Передавай Кате привет.
- Договорились. Передам. Пока.
Мы с Бет вышли на улицу, вернулись к домику, спустились к морю - все молча. Откладывать главный разговор больше не имело смысла. Наконец мы остановились у края бухты, возле скального ребра. Глядя в море, Бет разрешила:
- Спрашивай.
К этому времени я уже все обдумал и знал, о чем спрошу "во-первых". Но мне не нравился отвлеченный взгляд, которым Бет смотрела в море.
- Скажи, пожалуйста, - спросил я осторожно, - почему, едва дело доходит до серьезных разговоров, ты не хочешь на меня смотреть?
- Я обещала отвечать на все вопросы? - проговорила Бет, все так же глядя в море.
- Если не хочешь, не отвечай. Но посмотри на меня прямо.
Она медленно повернула голову и подняла глаза. Лицо у нее было встревоженное, очень юное и очень бледное.
- Ну что ты, в самом деле, - начал я как можно мягче и спокойней. - Я ведь только хотел сказать, что люблю тебя, и спросить, можешь ли ты выйти за меня замуж… и хочешь ли.
Бет коротко вздохнула и зажмурилась.
- Ты… ты хоть понимаешь, что ты сделал? - спросила она шепотом. - Кто тебя научил?
- Мне кажется, я сделал предложение руки и сердца. Или как там оно называется? Я не уверен, что меня кто-нибудь этому учил, так что прошу прощения за форму, если что не так. Значит, все-таки "нет"?
Глаза у Бет широко раскрылись, и уж теперь они были по-настоящему испуганными.
- Ты же знаешь… давно знаешь, что "да". Разве я стала бы тебя просто так морочить? Если я выйду замуж, то лишь за тебя. Но ты не знаешь, что тебя ждет. Я не смогу с тобой уехать. Если ты меня любишь, тебе придется остаться здесь.
- Это я как раз понял. Ты в самом деле королева?
- Я в самом деле королева, - вздохнула Бет. - Это как раз нестрашно. У нас тут сказочное королевство. Ты сам видел: никто не мешает мне жить по-человечески. А уж тебе и подавно мешать не будут…
Она говорила, будто думая о другом.
- Тебе можно совсем не заниматься королевскими делами. Вот, например, заменишь меня в университете. Мое ли дело - учить студентов?
- Какой-то день сегодня странный, - пожаловался я. - Шел объясняться с девушкой, попал на заседание кафедры… Студенты, между прочим, будут крайне недовольны. Мало того, что их лишат возможности на тебя любоваться, ты же и в математике сильней меня…
- Да не сильнее я, - ответила она с отчаяньем в глазах и голосе, - а старше! Неужели ты не видишь? Сильней-то как раз ты.
- Это какой-то бред, - сказал я честно. - Ну и намного ли ты меня старше?
И вдруг понял, что намного. Так сразу все и понял, хотя, наверно, сам себе сначала не поверил, что говорю даже не просто с королевой - с бессмертной вечно юной вилой.
- Нет, ненамного. Лет на пятьдесят, - ответила она сердито, закрыла лицо руками и заплакала.
В таких случаях разговоры бесполезны. И бессмысленны. О чем тут говорить? Без лишних слов я сгреб ее в охапку и попытался успокоить. Все было напрасно. Бет продолжала плакать, так что моя рубашка вымокла от слез и на губах осталась соль, как будто я утешал море. Я начал ее уговаривать:
- Ну, пять лет, пятьдесят или пятьсот - какая разница? Для тебя это время все равно не существует, разве нет?
- Так ведь и для тебя оно больше не будет существовать. Время уйдет, а ты останешься. И все люди вокруг тебя уйдут… Для человека это очень трудный дар… Лучше бы я сразу тебе рассказала…
- Но я же не спросил. А мог бы не поверить… И все равно уже поздно отступать. За долгую жизнь, конечно, всякое может случиться - жить вообще очень трудно. Но раз все так сложилось, я постараюсь, чтобы тебе было со мною хорошо.
- А мне не может быть с тобой плохо, - ответила Бет с торжествующей уверенностью. - Как и тебе со мной. Нам это на роду написано.
- Ну и чего ты тогда плачешь?
- Не знаю… не могу остановиться. Не обращай внимания.
- Угу. Не буду, - согласился я.
В конце концов, Бет все же успокоилась. Из пустой каменистой бухты мы перебрались в следующую, более живую. Там тек ручей, вдоль него росла всякая зелень. Нашлось уютно устроенное костровище (мы там с ребятами крабов варили) и лежала перевернутая лодка, но никто, кроме нас, в тот вечер туда не забрел. Бет умылась, и мы пристроились возле потухших угольков лицом к закату, который только начинался: солнце еще не докатилось до моря.
- Теперь ты можешь рассказать, при чем тут глаза? - задал я вопрос, с которого уже пытался начать разговор.
- Теперь могу. А ты действительно не знаешь? Ты объяснялся очень… грамотно. Даже не верится, что без подсказки. По глазам сразу видно, кто ты мне: суженый или просто человек - как все. Если бы мы встретились на Круге, тебе даже не пришлось бы ничего говорить - лишь поймать и удержать мой взгляд. А здесь, внизу, считается, что нужно, глядя в глаза, сказать то, что ты мне сказал. Только я думаю теперь, что это формальность. Ты и здесь удержал меня первым же взглядом. Если б ты знал, какой ты синеглазый…
- Что ж тут поделаешь?.. Но это очень страшно: вот так живешь себе, и вдруг является какой-то неизвестный человек - и все? И у тебя нет права выбора?
- А зачем оно мне?
- Но если бы я оказался, например, каким-нибудь уж совершенно отвратительным мерзавцем?
- Ты? Нет, исключено. Ты очень хороший, это сразу видно.
- В меру хороший, Бет, не обольщайся.
- Очень хороший. Я разбираюсь в людях. У меня большой жизненный опыт.
- Ну, пусть я хороший. Но мог же быть и плохой?
- Нет, не мог. Так не бывает. Ты знаешь хоть одну сказку, где бы вила досталась мерзавцу?
- А сказки - это достоверно?
- Более чем. Вилам везет на суженых.
- Но если ты просто меня не любишь?
- То есть как - не люблю? Ты серьезно так думаешь?
- Ну… я допускал, что такой вариант возможен.
- Совершенно невозможен. Если бы я тебя не любила, я бы не стала привязывать тебя к себе. А я вообще-то очень постаралась…
- Бет, я не о том. Ты тоже все сделала грамотно и очень красиво. Но я не понимаю, как можно полюбить без права выбора.
- Можешь считать, что это, наоборот, очень точный выбор. Люди, к примеру, часто ошибаются: думают, что встретился любимый и единственный, потом оказывается, что все не так. А мы не ошибаемся, мы ясно видим, кто для нас любимый и единственный.
- С другой стороны, мне ведь тоже было достаточно тебя увидеть… Да, но почему же ты тогда не захотела меня сразу выслушать? Да еще столько слез и страха? Чего было тянуть, если мы оба знали, чем дело кончится?
Бет покачала головой.
- Ты должен был выбрать свободно, чтобы потом не раскаяться. Свободно и осмысленно.
- Как я могу раскаяться, если ты моя судьба?
- У людей нет судьбы, - вздохнула Бет, - есть только свобода. Я могла оказаться для тебя не главным. Ты мог быть связан каким-то долгом (я очень этого боялась: ты как раз из тех, на кого долг прямо-таки охотится). Или вдруг тебе надо жить именно там, где ты родился. Твой народ не умирает на чужой земле?
- Нет, мы живучие. А твой?
- Мой умирает, - тихо согласилась Бет. - Лет пять мы еще можем как-то выдержать, а потом задыхаемся. У вас действительно очень трудно жить. Все это еще полбеды. Но если тебе покажется, что выбора нет, тебя загнали в угол и ты разлюбишь меня, я умру с горя. Поэтому я и хотела, чтобы ты решал свою судьбу с открытыми глазами.
- А ты напрасно думаешь, что я решал вслепую. Мне почти все было понятно, кроме некоторых деталей. Хочешь послушать нашу сказку в моем изложении?
- Хочу.
- Ну, слушай. В сказке два сюжета: один про задачу, другой про любовь. Ваша задача прилетела, как стрела, и выбила меня из "большого мира". Причем стрела на редкость точная. Нашла того, кто задачу решил, промолчал о ней, рискнул к вам приехать и может легко перебраться сюда насовсем. То есть чья-то рука использовала меня как щит. Задача не принадлежит "большому миру", там она в самом деле станет катастрофой - я теперь в этом уверен. Вот я ее оттуда и убрал. Зато я сам стал представлять опасность, и меня тоже потребовалось убрать. Надо сказать, что эту партию играет очень добрая рука. Во-первых, есть простейший способ кого-нибудь "убрать": нет человека - нет проблем. Во-вторых, если бы я встретил здесь не тебя, а старичка-отшельника, который объяснил бы мне правила игры, я бы и спорить не стал: оставил бы все свое на другом берегу. Я, в общем, был готов к такому повороту - что надо будет отдать все. Очень опасная игра с этой задачкой. Но добрая рука, взяв все, дала взамен тебя. Это уже второй сюжет, про любовь. Он тоже построен, как полет стрелы: к тебе явился тот единственный, кого ты ждешь. Так?
- Да.
- Но ведь не ты меня вызвала сюда?
- Нет, мне такое не по силам. Странно. Я думала, у вас там все неверующие.
- А у вас?
- У нас наоборот - у нас неверующих нет. Так ты еще в Москве это обдумывал?
- Ну, как один из вариантов.
- И решил принять все это как судьбу?
- Да. Как ты меня принимаешь.
- Но я действительно тебя люблю.
- Так ведь и я тебя люблю. И менять ничего не собираюсь. Знаешь, мне сейчас в голову пришло, что ни один Иванушка ни разу не задумался, на сколько сотен лет он младше своей Василисы. И ни один об этом не пожалел. И королевством их не запугать, и к вечной молодости они относились философски. Все-таки мы, люди, мельчаем.
- Те Иванушки особенно хороши были тем, - сказала Бет серьезно, - что свободно считали в пределах трех. А дальше - на пальцах. Сто лет для них - просто абстракция, непостижимая уму.
- И правильно. Провались они, эти абстракции, куда-нибудь подальше.
Бет рассмеялась. К тому времени солнце уже село и почти стемнело. Поднялся ветер. Он дул настойчиво и ровно, будто куда-то шел.
- Может быть, на сегодня уже хватит думать? - спросил я и вдруг замер, застигнутый непрошеной идеей.
- Вот-вот, - кивнула Бет. - О чем же ты еще подумал?
- Когда я уезжал сюда, я все-таки предполагал вернуться. Если я вдруг исчезну…
- Это будет очень плохо, - подтвердила Бет.
- Есть несколько серьезных дел, которые касаются других людей. Я бы не хотел никого подводить, а чтобы все уладить, я должен вернуться не меньше чем месяца на три. Это возможно?
- Не меньше чем на полгода. У вас никакие дела быстро не улаживаются, а исчезать нужно плавно. Заодно еще раз подумаешь, правильно ли ты выбрал.
- У тебя превратное представление о человеческой свободе.
- Почему?
- Потому что человеку свойственно однажды выбрать, что ему нужнее: жена или свобода. Тут уж кому что больше нравится. Но если брак заключен, то свобода отменяется. Я правильно понял, что он заключен?
- Да. Ты сегодня привязал меня к себе навсегда. Считается, что такой брак не только по закону, а по сути заключен. Но - не обижайся, пожалуйста, - если мы сейчас поженимся… по-человечески, то я тебя никуда не отпущу. Да ты и сам не уедешь. Потом когда-нибудь, когда твой сын тебя запомнит…
Я оценил мужество Бет, решившейся на этот монолог, и закрыл тему:
- Ладно. Я понял. Ты права. Свадьбы всегда откладывают для какого-то порядка. Наверно, в этом что-то есть.
Я встал с остывшего песка и протянул Бет руку, чтобы помочь подняться.
- Поздно уже, - сказал я. - Пойдем домой, поставим чайник.
Глава 8
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Это было почти московское чаепитие на кухне с приступами беспричинного смеха и мирно выкипавшим чайником. Я задавал легкомысленные вопросы. Серьезных с нас уже довольно. Спросил, к примеру, как ее подданные смотрят на такое нарушение этикета и всех правил, как наше чаепитие (не говоря о других приключениях).
- Никак не смотрят, - удивилась Бет. - А зачем им смотреть?
- Чтобы посплетничать, как водится.
- Нет. Так не водится. Сплетничать о чужой семейной жизни - это свинство на грани уголовного преступления. Так ведь и сглазить можно.
Я расхохотался, а Бет добавила серьезно:
- О вилах никогда не сплетничают, только рассказывают сказки. Сплетня для нас неподходящий жанр.
Потом я спросил, какие нас ждут церемониальные мытарства.
- Никаких, - сказала Бет. - В нашем королевстве свадьба - не повод для народных развлечений. Но я должна буду тебя представить… И есть еще одно условие: по всем законам жанра мы с тобой должны были встретиться на Круге. Ты там охотился, к примеру, на оленя.
- Белого с золотыми рогами? Который от меня удрал?
- Вот-вот. На Круг нам надо будет подняться, и это как раз не формальность.
- Вот как? А почему?
- Это моя земля. Там я могу быть вполне собой - больше, чем здесь.
- А я?
- Мне кажется, и ты. Ведь ты же ходишь в горы, чтобы быть собой?
Я поразился точности формулировки и не нашелся, что ответить. Уже перед тем как идти провожать Бет, я спросил:
- А где твоя охрана? Почему ее никогда не видно?
Бет очень удивилась:
- Охрана? У меня?! Ты шутишь?
- Я не шучу. Кого же охранять, как не тебя?
- Меня не нужно охранять. У меня есть щит. Я не показывала?
- Нет.
- Ну, значит, надо показать. Брось в меня чем-нибудь.
Я скатал хлебный шарик, запустил им в Бет, и шарик отскочил, как от невидимой стены. Протянул руку и наткнулся как бы на твердый воздух.
- А если "стрингером" запустить? - спросил я.
- Да хоть атомной бомбой. В каком-то смысле между нами сейчас граница двух миров.
- Это техника или твое свойство?
- И так, и так. Для меня это свойство, мне ничего не нужно, чтобы поставить щит. Махну рукой - и готово. Но можно сделать щит или даже "колпак" искусственно. Он защитит не хуже, но будет брать энергию, а это значит, что его сумеют поймать приборами - если, конечно, знать, куда и как смотреть.
- А тебя приборы не фиксируют?
- Нет. Я вполне невидима. Могу закрыть хоть дом, хоть город, хоть всю страну. И, думаю, никто ничего не заметит. Сейчас страна как раз закрыта по всем границам: и в горах, и в море.
- А пограничники спокойно отдыхают…
- У нас нет пограничников в обычном смысле.
- То-то я удивился, что нам никто не мешал ловить ночью крабов! И если мы с тобой сейчас пойдем по берегу, а не по улице, то нам никто не будет светить в лицо фонариком и требовать документы?
- Фонариком в лицо? Но это оскорбление! Никому в голову такое не придет.
- А документов у вас не бывает, - закончил я.
- Ну, если кому-то зачем-то очень нужен документ, его, конечно, сделают. Только я не припомню, кому он тут в последний раз понадобился. Разве что когда приходится иметь дело с внешним миром. Дон Пабло - господин советник - умеет их сочинять и даже как-то облагораживать.
Бет задумалась.
- Мне пришло в голову, что хорошо бы сделать для тебя щит в дорогу. Совсем небольшой - например, кольцо. Ребятам больше нравятся ремни, но это уже целый арсенал.
- А что, здесь тоже есть от кого защищаться?
- Есть. Границы редко перекрыты. Но это долгий разговор.
- Потом расскажешь, - согласился я. - Но, знаешь, мне лучше ничего с собой не брать. Украсть колечко легче легкого. И кто-нибудь поймет, как оно устроено.
- А если это будет колечко для ключей?
- Не стоит рисковать. Ключи при аресте все равно отберут. И кольцо отберут, и ремень. А на серьгу в ухе я не согласен.
- Зря, - улыбнулась Бет. - Это так стильно.
- Что, твои детки носят?
- Нет, не додумались еще… А знаешь, давай действительно пойдем по берегу.
- Куда?
- А вот в тот самый домик в старом городе. Сколько можно держать его закрытым?
- Не знаю. Тебе виднее, но ты уверена, что мы дойдем туда по берегу? Мы не упремся в порт?
- Зачем нам сейчас порт? - Бет легко рассмеялась. - Мы пойдем той дорогой, которая нам больше нравится, и придем туда, куда нам надо.
- Вот и вся география, - подвел я для себя итог. - Я представлял себе несколько более громоздкую систему: что-то вроде пространственных тоннелей.
- Ты строишь очень точные модели, - кивнула Бет. - Конечно, и тоннели тоже есть, но мне они не нужны. Я просто иду, где хочу.
Когда мы вышли, было уже очень поздно. Пригород угомонился, и даже ветер утих, зато на небе разгорелись звезды. Море едва плескалось возле берега, и звезды в нем горели так же ярко, как на небе: вверху золотые, внизу - серебряные.
- Это тоже твоя работа? - спросил я у Бет.
- Нет. Это август. Как странно: я сто лет не видела ночного моря. Мне кажется, я в самом деле проспала сто лет и лишь сейчас проснулась. Как хорошо, что ты пришел!
Сказку про спящую красавицу я пересказывать не буду. Я вообще плохо помню, как и где мы шли и как нам удалось добраться до старинного особнячка на площади. Домой я брел в сером рассветном сумраке и чувствовал себя мальчишкой, впервые провожавшим девушку.
Дома я даже не подумал наводить порядок после ночного чаепития. Устроил себе лежбище в саду и под утренний шелест деревьев заснул блаженным сном.
В таком же радужном и безмятежном настроении я провел несколько оставшихся от сна дневных часов и, как условились, отправился к пяти на "явочную квартиру". Я был готов встретить хоть полк придворных и лакеев - мне было все равно.
И вот я в первый раз открыл дверь парадного входа и поднялся по пологой лестнице с широкими ступеньками. Это оказался просто дом, нисколько не дворец. Ни ковров, ни цветов - только цветные стекла в окнах лестничных пролетов, угловатый и мрачноватый модерн. Одна-единственная дверь на площадке, массивный пожилой звонок.
Бет встретила меня сама и провела в небольшой зал, смотревший окнами на площадь. Первое впечатление от явочной квартиры (то есть от зала: вся квартира, как я потом узнал, состояла из множества разных миров) казалось настолько ясным и живым, но при этом неуловимым, что я встал на пороге и почти принюхивался к ощущению другого времени, которое витало в звонком кубике пространства.
Наверно, дело в том, что я привык видеть такие интерьеры уже состарившимися, поблекшими и потемневшими, а вещи - сбившимися в неповоротливые кучи. А тут я вдруг шагнул в раннее утро века, по-девичьи собранное и строгое, свежее, умытое, с глубокомысленными шкафами, качалками, крахмальной скатертью и розами в простой прозрачной вазе. Возможно, то, что мне сначала показалось то ли призвуком, то ли запахом времени, было запахом этих белых некрупных роз.