Он внимательно начал читать ее сначала. Несмотря на витиеватый слог, рассказ в тетради был кратким и информативным.
Заклинает человека берендей, который не только хочет отомстить ему одному, но и всему роду человеческому. Для заклятия надо произнести лишь одно слово: "Заклинаю". Но заклятие произойдет, если берендей при этом действительно хочет мести, а не просто рассержен или подавлен. Его ненависти должно "хватить" на превращение человека в медведя. Чем больше его желание отомстить именно людям, а не конкретному человеку, тем крупнее получится заклятый в медвежьем обличии, и тем труднее будет людям убить его. Известен случай, когда заклятый оказался неуязвим для удара рогатины, настолько крепкой была его шкура – лезвие соскальзывало и не могло ее проткнуть. Этого заклятого убили ударом рогатины в глаз, и только через год после того, как на него началась охота.
Если заклятие удалось, берендей умирает. Он вкладывает в заклятие всю жизненную силу, и, едва превращение произойдет, падает замертво. При заклятии берендей использует не только свою силу, которую отдает до капли, но и силу рода, отнимая от каждого берендея понемногу. Именно поэтому другой берендей по крови не может убить заклятого. Заклятый имеет над ними власть, и преодолеть эту власть никому из берендеев еще не удавалось.
"Что ж, – подумал Берендей, – значит, я буду первым".
Но и сам заклятый находится во власти берендеев. Его притягивает территория другого берендея, он стремиться к ней и не может ее покинуть, если находит. Если он хотя бы один раз увидит берендея, то захочет занять его место во всем – поселиться в его доме, владеть его вещами, перенимать его привычки. Происходит это потому, что заклятый понимает свое отличие от берендея по крови, и старается стать таким же, как берендей. Убив берендея, он занимает его место окончательно, но это не приносит ему желаемого результата. Люди, познав его кровожадность, рано или поздно все равно его убивают.
Очень редки случаи, когда берендей прогонял заклятого со своих мест. Берендей должен либо уйти и искать себе новое пристанище, либо погибнуть. Но способы обороны от заклятого все же есть. Нужно получить кровь заклятого и добавить к ней крови берендея, и из их смеси сделать оберег. Чем больше крови пролилось, тем надежней этот оберег будет действовать. Оберег дает возможность берендею, застав заклятого в человеческом обличье, не дать ему возможности обернуться, но только ненадолго. Надо только сжать его в кулаке и сказать "На час", и заклятый не сможет в течение часа превращаться в бера.
Оберег следует делать осторожно – если кровь заклятого попадет в кровь берендея, даже через маленькую ранку, берендей становится его побратимом.
Если кровь берендея и заклятого перемешалась в бою, когда оба они находились в облике беров, тогда заклятый теряет власть над берендеем, а берендей напротив, приобретает эту власть. Потому что кровь берендея сильней в беровом обличие. Берендей может заставить заклятого оборачиваться по своему усмотрению, и на любое время. Надо только сказать: "Обернись" – и заклятый станет медведем, или "Оборотись", и он снова превратиться человека. А после этого обязательно нужно добавить: "На час", или "На день", или "На месяц". И заклятый не сможет поменять свой облик, пока не истечет названный срок. Но обычно берендей превращает заклятого в человека и убивает его, поскольку заклятый уже не имеет власти над ним.
Если же кровь их перемешается, когда они оба были людьми, напротив, заклятый приобретает власть над берендеем, а берендей ее теряет. Поскольку человеческая кровь в заклятом сильней. После этого заклятый может уйти с участка берендея по своей воле, но может и остаться.
Берендей дочитал тетрадь до конца. Он не понял только, что означает стать побратимом Заклятого. А этот вопрос его сильно волновал, потому что он вовсе не был уверен в том, что их кровь не смешалась во время охоты. Во всяком случае, рукава его ватника были насквозь пропитаны кровью Заклятого. А попала она в его рану или нет, он определить не мог.
Зато получить драгоценный оберег для него не составит труда – пропитанный кровью свитер заботливая Галина Павловна уложила в полиэтиленовый мешок и дала Берендею с собой. Вот только он не помнил, куда его забросил, когда приехал домой.
Берендей приоткрыл дверь и выглянул в комнату отца. Михалыч громко храпел, и Берендей прошел мимо него на цыпочках. В кухне пакета со свитером не было. Берендей отлично помнил, как он выглядел – белый с красными полосками. Он выглянул в сени, но и там пакета не нашел. На крыльце его не было тоже.
"Неужели я его в машине оставил?" – удивился Берендей. Тогда следовало немедленно ехать в больницу, разыскивать водителя Мишу и смотреть его машину. Слишком дорогой ценой досталась ему кровь Заклятого, чтобы повторить этот подвиг.
Берендей вернулся в кухню, поискал пакет повнимательней. И нашел. Пакет благополучно лежал на буфете, вместе с остальными. Пустой и аккуратно сложенный.
"Неужели, Михалыч его постирал?" – эта мысль ужаснула его. Одно дело потерять, потерянное можно найти. Но если Михалыч его выстирал, то надежды не остается вообще. Берендей кинулся в комнату отца и растолкал Михалыча.
– Михалыч! Михалыч! Проснись!
– Что, медведь? – Михалыч подскочил.
– Да нет, – рассмеялся Берендей.
– А… Мне медведь снился. А че тогда орешь?
– Ты мой свитер не брал, коричневый, в крови который?
– Который посередь кухни на полу валялся? В мешке?
– Да.
– В сени я убрал, в корзину с грязным бельем.
Берендей вздохнул с облегчением.
– А че?
– Да нет. Ничего. Спи.
Берендей прикрыл к нему дверь, чтобы не мешать, и зажег свет на кухне. Свитер и вправду валялся в корзине с грязным бельем. Он был толстый, грубоватый, связанный из темно-коричневых ниток. Кровь засохла, и определить, где она есть, а где ее нет, можно было только на ощупь.
Правый рукав пропитался кровью весь. Сверху донизу. И как определить, где на нем смешалась их кровь? И смешалась ли вообще? Берендей принюхался. Обоняние у него было много лучше, чем у людей, но не настолько чуткое, как в обличье бера. Пахло кровью. Обернуться зимой, да еще и с Михалычем в соседней комнате, ради того, чтобы понюхать свитер? Можно было вырезать большой кусок, а лучше взять весь рукав. Но носить это на груди представлялось несерьезным. И потом, опять же, не было гарантии, что кровь их все же смешалась.
Берендей вздохнул. "Только спасая свою жизнь", – говорил отец. А разве он не спасает свою жизнь? Он вышел на крыльцо, прихватив с собой свитер и замок, и надежно запер дверь снаружи. Если Михалыч проснется, он не сможет выйти во двор. А если он что-то увидит в темном окне, то наверняка подумает, что обманулся.
Берендей вдохнул ночной воздух. Он никогда не оборачивался зимой. Но, кроме Михалыча, никого вокруг не было, и он посчитал, что за несколько минут ничего не произойдет. Берендей выпрямился – он любил оборачиваться стоя. Посмотрел вверх и спустился с крыльца: однажды он обернулся на крыльце и пребольно стукнулся головой о балку, поддерживающую крышу. Он не на много прибавлял рост – сантиметров на тридцать-сорок. С Заклятым не сравниться. Но иногда и тридцати сантиметров хватало. Он снова вдохнул, собираясь с духом и… обернулся.
Ночной зимний воздух не был неподвижен. В нос ударили запахи. Скудные зимние краски померкли, но все вокруг заострилось и сделалось выпуклым. Он как будто глянул на мир через одноцветную линзу – зрение обострилось, но потеряло цвет.
И его залил восторг. Как и всегда, когда он становился бером. Чувства его в медвежьем облике были намного сильней – и страх, и радость, и любовь. И мыслям справится с чувствами было намного сложней. Но этому-то он и учился с раннего детства. Этим-то и отличался от Заклятого – сохранять ясность мыслей, когда чувства стараются их заглушить.
Ему непременно захотелось зайти в зимний лес – принюхаться, осмотреться. Лес манил, звал, обещал много интересного и приятного. Он был еще медвежонком – любопытным и игривым. А через минуту пришел голод. Голод грызущий, мучительный, непреодолимый. А вслед за голодом – злоба. Берендей опустился на четыре лапы и осмотрел двор – чего бы съесть? Из-за стены дома доносился храп Михалыча.
Берендей мотнул головой и поднялся на крыльцо. Его дело обнюхать свитер и вернуться домой. Он нагнулся над правым рукавом: пахло бером, и кровью бера. И его собственной кровью. А еще овечьей шерстью, и мылом, и потом. Он тщательно вынюхал рукав сверху донизу. Кровь смешалась, в этом не было никаких сомнений. И при этом в нее вплелся какой-то новый запах, не присущий ни крови Заклятого, ни крови Берендея по отдельности. Ниже локтя и до середины предплечья.
Берендей поднял тяжелую голову и снова глянул в лес. И вернулся в человеческий облик. Ему не понравилось оборачиваться зимой. И голод не оставил его. Он вспомнил, что завтракал сытно, но легко, потому что собирался на охоту. А после этого съел только гранат, очищенный Михалычем.
Он открыл замок и вернулся в кухню. Оберег подождет. Михалыч говорил что-то про пирог с мясом.
Юлька вернулась домой поздно. Она оставляла записку, что уехала к Людмиле готовиться к экзамену, поэтому рано ее никто и не ждал. Ей просто повезло, что Людмила ни разу не позвонила ей на домашний телефон. Верней, повезло ее родителям.
– Юлька, это ты? – спросила мама из комнаты. Она опять сидела за компьютером и рисовала свои дурацкие картинки. Впрочем, нет, не совсем дурацкие. Некоторые Юльке очень нравились. Но, в общем и целом, она считала мамино увлечение напрасной тратой времени.
– Да.
– Иди посмотри, я нарисовала медведя.
– Сейчас, разденусь, – ответила она, стаскивая сапоги.
Она сняла шубку и глянула в зеркало. Губы ее еще горели, хотя прошло почти два часа с того времени, как они расстались с Егором. Но, вроде как, в глаза это не бросалось.
Юлька зашла в комнату к маме.
– Ну, где медведь?
Мама торжественно повернула к ней монитор. Медведь был похож. Можно сказать, как живой.
– Ну, он же совсем не страшный! – разочарованно протянула Юлька.
– Это добрый медведь. Это не тот медведь, который приходил к нам на дачу.
– А знаешь, мне недавно снился добрый медведь, – сказала Юлька.
– Правда? Если девушке сниться медведь, это к появлению у нее жениха.
– Мама. Жених – это не модно.
– Знаю-знаю. Но от слова "бой-френд" меня с души воротит.
– Меня тоже, – согласилась Юлька, – пойдем попьем чаю, я тебе что-то расскажу.
Едва она вышла на свет, мама тут же всплеснула руками:
– А что у тебя с лицом?
– А что? – испугалась Юлька. Неужели так заметно, что она целовалась?
– Посмотри, щека оцарапана, губы обветрились…
– Как оцарапана?
– Очень просто, посмотри! – она толкнула Юльку в ванную, к зеркалу. И точно. И как это Юлька не заметила сразу? Царапина была длинной, скорей даже не царапина а ссадина.
– Ну и? – спросила мама.
– Пойдем на кухню. Я все расскажу, – сдалась Юлька. Сперва она не собиралась рассказывать маме подробностей, но поняла, что соврать все равно не сможет. А поделиться с кем-то ей было просто необходимо.
– Мама, я была у Егора, – начала она, собравшись с духом.
– Ну ты даешь! – мама откинулась на стуле и хлопнула ладонью по столу.
– Мамочка, все же хорошо закончилось!
– А что, могло закончиться плохо? И потом, что по твоему "хорошо"?
– Ты не перебивай меня. Я же сказала, что все расскажу.
– Поехала без приглашения к человеку. К мужчине! Он живет один, что он про тебя должен был подумать? И чем это, по-твоему, должно было закончится? Ты книжек не читаешь и телевизора не смотришь, можно подумать!
– Мамочка, он не такой.
Мама рассмеялась.
– Мне очень понравился Егор, он хороший парень. И я не сомневаюсь, что "он не такой". Но, видишь ли, ребеночек, он нормальный мужчина. Совсем взрослый. Ты ставишь его в неловкое положение, оказываясь с ним наедине.
– Мама, я чуть не замерзла, пока его ждала. Я уснула у него на крыльце. А он… Он меня спас.
Мама вдруг побледнела, как полотно и прикрыла рукой рот.
– Он раздел меня догола, положил перед печкой, и растирал спиртом, пока я не согрелась.
– Юлька! Ты с ума сошла! Как ты… Да ты понимаешь, что ты говоришь? Ты мне это говоришь? Как это ты чуть не замерзла? Ты что, холода не чувствовала? Ты что, не знаешь, что на морозе надо двигаться?
– Я случайно. Я сидела-сидела, и уснула… – прошептала Юлька виновато.
Мамины глаза наполнились слезами.
– Да я теперь… Я… – она заплакала. Юлька никогда не видела, как мама плачет. Ей стало так неловко, и в то же время так грустно. Если бы она умерла, чтобыло бы с мамой? С папой?
Она тоже разрыдалась и кинулась к маме на шею.
– Мамочка! Мамочка, я не хотела! Я честное слово не хотела! Я больше никогда так не сделаю, я тебе обещаю!
Мама всхлипнула и прижала ее к себе.
– Девочка моя, да ты представляешь себе, чтобыло бы с нами? Да я даже подумать боюсь о том, что с тобой может что-нибудь случиться!
– Мамочка, не плачь, пожалуйста! Все же хорошо! Я живая и здоровая! Я даже не простыла.
– Точно? – мама подняла ее подбородок и улыбнулась сквозь слезы.
– Точно, совершенно точно. Смотри, какая я здоровая и веселая!
Мама снова улыбнулась и усадила ее рядом с собой.
– Ну, тогда рассказывай дальше. Значит, бедный мальчик вынужден был тебя растирать спиртом, а ты валялась вся такая расслабленная и томная на кровати перед ним?
– Мама! – Юлька покраснела, – я ничего не помню. Верней, помню, но очень смутно. Что меня куда-то несут, раздевают, потом трут, очень больно, между прочим.
– Так тебе и надо. Надо было еще отшлепать как следует.
– И потом, когда я поняла, что происходит, я сразу его выгнала и велела дать мне одежду.
– Тоже неплохо. Человек жизнь тебе спасает, а ты пришла в себя и выгнала! – мама рассмеялась.
– Ну… – Юлька запнулась, – мне стало стыдно. Но, мама, ты поняла, что он не такой?
– Да поняла, поняла. Я это давно поняла. Просто некрасиво пользоваться его порядочностью, вот и все. Он видит, что ты хорошая, чистая девочка, поэтому ничего плохого без твоего согласия не позволит. Но, скажи мне, как он должен понимать твое поведение? Если бы на его месте был кто-то другой, он бы подумал, что ты хочешь… ну, как бы это правильно сказать…
– Интима? – спросила Юлька, подобрав самое мягкое слово для того, о чем говорила мама.
– Да. Вы сейчас, конечно, к этому свободно относитесь… Но…
– Мамочка, ты сама говорила мне, что этим можно заниматься по любви.
– Да, но… Ты что, Юлька? Уже?
– Нет, нет… Все в порядке. Просто, если бы он мне это предложил, я бы согласилась…
– А не рано?
– Мама! Мне уже восемнадцать лет!
– Нет, я не о возрасте. Ты не боишься, что это разрушит ваши с ним отношения? Так бывает очень часто. Это ведь не так просто, как кажется. Это шок. Для тебя в первую очередь. Нужно очень сильно любить человека, чтобы это не стало шоком. Ты уверена, что любишь его так сильно?
Юлька мечтательно закатила глаза.
– Мамочка, я очень-очень его люблю. Он самый лучший…
– А он тебя?
Тут Юлька помрачнела.
– Он мне, конечно, ничего не говорил… Но он купил мобильник, чтобы мне звонить. И он… целовал меня. Он ни разу меня даже не обнял, когда мы были у него дома, и я думала, что я ему совсем не нравлюсь, и что я напрасно приехала. Но когда он привез меня на станцию, то там меня поцеловал.
Мама вздохнула.
– Ну, если целовал, значит все в порядке. Это все равно, что говорил. У него что, машина? Раз на станцию привез.
– У него мотоцикл. Только не такой, как сейчас у всех, а старый, с коляской. Огромный такой. Мам, а почему он поцеловал меня только на станции? Как ты думаешь?
Мама усмехнулась и покачала головой:
– Потому что он "не такой", как ты изволила выразиться. В отличие от тебя, он прекрасно понимает, чем может закончиться ваша встреча, если он позволит себе расслабиться.
Засыпая, Юлька подумала, что не доживет до девятого числа. И что можно попробовать выучить все билеты за завтрашний день, чтобы освободиться к седьмому.
А шестого под вечер ей стало очень грустно. Она вспоминала Егора не затаив дыхание и обмирая от счастья, а с болью и тоской. Как будто они больше никогда не увидятся. Как будто произошло что-то непоправимое. Или произойдет. Ей было так грустно, что она поплакала, бросила учебники и сидела за столом, положив голову на кулаки. И вспоминала Егора – его голос, его улыбку, его руки. И от этих воспоминаний было еще горше, еще страшней – а вдруг с ним что-нибудь случилось?
Она вынула из сумочки мобильник и посмотрела на сообщение, которое он ей прислал, когда тренировался. "Я буду ждать". Он ее ждет, а она тут сидит со своими гнусными беспозвоночными – вот ведь мерзкие твари – и не едет.
Юлька подумала секунду, а потом набрала SMS: "Я приеду 7. С е д ь м о г о". И отправила. Но сообщения о доставке не пришло ни через пять минут, ни через час.
Она вернулась к учебникам, сжала зубы и решила, что выучит все билеты сегодня. Потому что если она плохо сдаст экзамен, мама с папой будут думать, что это из-за Егора. А ей не хотелось, чтобы ее родители подумали про него плохо. Тем более что он ни в чем не виноват, она сама не может так долго без него прожить.
Юлька просидела над билетами до трех часов ночи, но сообщения о доставке так и не пришло. "Ничего, – решила она, – завтра утром Егор наверняка его получит. Не может не получить". Почти все вопросы она выучила, ну, или просмотрела. Кроме тех, которых не нашла в учебниках. Все вопросы вообще знать невозможно, нужно надеяться, что они на экзамене ей не попадутся.
Она проспала до половины девятого и вскочила в ужасе: проспала! Последняя электричка перед перерывом уходила в девять, а следующая – только в три часа. Она и забыла, что седьмое выходной, и электрички ходят по воскресному расписанию. Поэтому быстро собралась, оделась и выбежала из дома, пока мама не заметила, что она уходит. Но оставила маме записку: "Я поехала к Егору". Ей было стыдно врать.
Она вбежала в последнюю дверь последнего вагона за пару секунд до отправления и перевела дух. Сообщения о доставке так и не было. Юлька написала еще одну SMSку: "Выехала на 9-15" и снова подождала. Сообщения о доставки опять не пришло.
Всю дорогу она рассматривала телефон, но он молчал. Сеть то пропадала, то появлялась снова, а сообщений так и не было.
"Ну и что! – решила Юлька, – теперь я знаю, где он живет. И замерзать не собираюсь. Тем более что сегодня теплей, чем позавчера. И если он не в сети, то наверняка дома".
Она вышла из электрички уверенно и спокойно. Послала еще одну SMSку: "Я приехала. Иду к тебе". Зашла в магазин и купила свой любимый медовик к чаю – в прошлый раз у Егора были только сушки и борщ.
Когда вдоль дороги потянулись детские сады, навстречу ей попалась женщина, которая пристально на нее посмотрела, а потом решилась и окликнула ее:
– Не ходи туда, детонька. Медведь-людоед по лесу ходит, а ты одна идешь.