- Это она, - похлопал Унэн по обложке. - Нет никаких сомнений. Всё сходится - чёрточки на переплёте, неровность вот здесь и здесь, цвет бумаги. Либо точная копия, либо она же. Сейчас мы…
Он попытался открыть книгу на том месте, где была оставлена закладка, но не смог. Даже потянув изо всей силы (с риском порвать книгу пополам), ошеломлённый монах не смог даже сдвинуть с места ни обложку, ни единую страницу.
А прикладывая полную силу, Сунь Унэн мог сдвигать с места огромные скалы, рвать прочные железные цепи и вообще творить немало необычного. Этот раз, однако, был исключением.
- Я сказала бы, что мне всё ясно, если бы я поняла хоть что–нибудь, - покачала головой жрица. - Сунь, отложи книгу до лучших времён и вернись к своим обязанностям. В первый день лета мы вернёмся к этому вопросу. В смысле, порталу. До той поры им займутся другие.
Она встала. Встал и монах, слегка поклонившись. Попрощавшись с собеседниками, Айзала покинула кабинет. На лице её была написана тревога - но такая, увидеть которую смог бы только очень зоркий.
- Ты ведь не собираешься оставлять книгу в покое, - обличительным тоном заявил целитель, заглянув в глаза Унэна. Трудно выдерживать взгляд флосса.
- Если она будет думать, что я следую всем её указаниям, иметь с ней дело будет сплошным удовольствием, - невинным тоном заметил Унэн, изображая на лице почтительность и уважение. - Весьма полезно давать человеку возможность чувствовать свою значимость.
Кроме того, - добавил он, усаживаясь за столик, - мы с ней друзья.
Шассим хотел было сказать, что всякий раз Унэн понимает под дружбой нечто новое, но передумал.
* * *
Корабль вышел из Лерея в указанный срок. То был торговый корабль среднего класса, не очень подвижный и не приспособленный к ведению сражений. Тем не менее, его пассажиры чувствовали себя в безопасности.
Наверное, потому, что одним из них был Пятый. Рядом с ним стоял его слуга - коренастый низкорослый человек, с лицом, изборождённым многими шрамами. Пятый звал его Альмрином, но сопровождавший Пятого молодой человек никогда на слышал, чтобы Альмрин (или как его там звать на самом деле) произносил хоть слово. Тенью следовал он за своим хозяином, и, хоть лицо его не оставалось совсем бесстрастным, говорить с ним было бесполезно.
Молодого человека звали Хиргол (на Тален всё равно невозможно точно воспроизвести то имя, которое дали ему родители); был он подающим надежды алхимиком, неплохим бойцом для своих двадцати двух лет и умел держать язык за зубами.
- Пятый… - обратился он шёпотом к "купцу", что с благодушной улыбкой смотрел на берега Большой Земли, что им предстояло огибать долгие недели.
Тень неудовольствия скользнула по лицу Пятого.
- Здесь меня можно звать по имени, - ответил он, не оборачиваясь, - а зовут меня Тнаммо.
- Тнаммо? - удивлённо переспросил Хиргол. - То есть вы родом не…
- Не из Лерея? Правильно. Моя родина довольно далеко от Империи… надеюсь, достаточно далеко, чтобы подольше оставаться независимой, - и Пятый испытующе взглянул в лицо своего спутника.
Хиргол долго смотрел в глаза одному из величайших специалистов по искусственным формам жизни и старался не выказывать своих чувств. Подобное проявление неуважения к Империи стоило бы головы простому человеку - а то и всей его семье. Многие из высокопоставленных чиновников Лерея также не отважились бы произносить подобное прилюдно. Пятый же не только щеголяет своим варварским происхождением, но ещё и… Ага! Ясно. Он просто проверяет своего напарника (который, что бы там ни говорили, всегда будет шпионить за ним) и ждёт, что тот предпримет. И если первым донесением отсюда будут слова о неблагонадёжности самого Пятого…
Тут Хиргол припомнил ещё одну странность экспедиции. У Пятого был обширный штат помощников. И вот, буквально за день до отправления, всем им был дан отпуск, а его, сравнительно слабого ученика, включили в команду. И только его. К чему бы это?
- Почему нас только двое? - спросил юноша. Пятый одобрительно посмотрел на него. Быстро соображает. Это может ему помочь… а может и свести в могилу до срока.
Будь, что будет, подумал Пятый неожиданно. Скажу ему правду.
- У нас с тобой весьма секретное задание, - пояснил он, глядя в сторону. Хиргол, без сомнения, побелел от этих слов. - Наш начальник хочет отыскать какую–то вещицу… не то свиток, не то книгу. Никто посторонний об этом знать не должен.
И поглядел в глаза вновь нанятому помощнику. Тот едва сумел выдержать взгляд.
"Наш начальник", отметил Хиргол. Не "нам необходимо", а "наш начальник хочет". Теперь понятно, отчего ему, Хирголу, дали такие странные (и жёсткие) инструкции, отчего этот… "начальник" так хочет знать всё о планах Пятого.
Уж не подозревает ли он Пятого в… чём–то?
Да что я, в самом деле, подумал Хиргол с раздражением. Они, там у себя, прекрасно знают друг друга. Так что в эту ловушку я не попадусь, решил он и позволил себе лишь усмехнуться. Пятый кивнул и отвернулся. Хиргол сделал лёгкое движение в сторону Тнаммо кистью правой руки (от привычки жестикулировать при беседе было очень трудно отвыкнуть) и заметил, как Альмрин тут же сдвинулся с места, чтобы не позволить ему, в случае чего, прикоснуться к своему хозяину.
В глазах слуги при этом ничего не промелькнуло. Ещё и телохранитель, потрясённо подумал юноша, сделав шаг в сторону. Ай да Пятый! Он ведь никому не сообщил, что берёт с собой ещё кого–то. А может быть, это одно из его "произведений"? Вряд ли, амулет на присутствие Альмрина никак не отреагировал, а был тот амулет весьма чуток к любым проявлениям магии - неважно, ныне действующей или рассеявшейся.
А вот об этом я напишу, подумал напарник–соглядатай. Это уже интересно. Только надо всё же попытаться поговорить с Альмрином с глазу на глаз.
Тнаммо наблюдал за бурей чувств, проносящейся по лицу его спутника, и потешался про себя. В шпионы тот не годится, это точно. Совсем не умеет прятать свои мысли. Наверняка захочет потолковать с Альмрином наедине. Пятый представил себе эту сцену и едва не захохотал вслух.
- Куда мы направляемся? - спросил Хиргол в конце концов. - Мне ведь так и не сообщили маршрута.
- Сначала в Алтион, - охотно пояснил Пятый, - затем в Венллен. Затем в Оннд.
Он наслаждался выражением недоумения на лице юноши.
- Что мы там забыли? - выдавил тот наконец.
- В Оннде? Ничего, разумеется, - и лицо Пятого потемнело. - Но советую не думать об этом. Подлинную цель нашего путешествия знают немногие, и не стоит понапрасну разузнавать о ней. И в Алтионе, и в Венллене найдутся желающие "послушать" твои мысли.
Хиргол удивлённо приподнял брови, но тут же всё понял и кивнул головой в знак благодарности. Действительно, раз они пробираются куда бы то ни было инкогнито, проявлять любопытство неуместно.
Так они и прибыли в Алтион, где очень удачно продали большую партию шкур. А также болотного мха, ценного алхимического реагента, скудными запасами которого владел почти исключительно Лерей. Алхимики обязаны проявлять уважение к Империи хотя бы поэтому.
После того, как "Меттенлиан" (так звался корабль, и будь Хиргол проклят, если это название хоть что–нибудь говорило ему) отчалил, чтобы сделать следующую остановку в Венллене, ему предстояло быть сбитым с курса неожиданно налетевшим штормом.
Который и налетел, подтверждая высказывание о том, что ничего случайного в мире не происходит.
* * *
Зуд от надвигающейся опасности (ибо так проявлялось шестое чувство) не давал монаху покоя уже которую ночь. Зуд был, в данном случае, неощутимым. Он не впивался в те места, чесать которые при людях не принято (как это бывало в решающие моменты жизни). Нет, всё было и проще, и неприятнее.
Ему казалось, что нечто важное - возможно, жизненно важное - проходит мимо. Проявляясь способом, который не привлекал его, Унэна, внимания. Хорошо ещё, есть кому замещать его на занятиях: такие ключевые обязанности, как внешняя политика монастыря и братства вообще, а также денежные вопросы были, разумеется, под его личным контролем. Всё остальное могли и его собратья. Такие же, как и он - и родом, и видом (скрытым от глаз подавляющего большинства жителей Ралиона), и талантами.
Впрочем, нет, поправил себя Унэн. На нашего великого предка я похожу более всех остальных. Тут двух мнений быть не может.
Оттого, наверное, и чешется у него место повыше хвоста чаще, чем у остальных. Надо сказать, чешется всегда некстати.
Монах стремительно ходил по кабинету, пытаясь понять причины своего беспокойства. Книга, по–прежнему закрытая и неприступная, мирно лежала у него на столе. Он несколько раз прикоснулся к потёртой коже… ничего особенного. Кожа как кожа… только превращается в нечто, крепче стали, лишь попытаешься её открыть.
Открыть…
Открыть…
Сунь Унэн сел, положив руки на переплёт - тем же движением, каким сделал это незнакомец с длинным лицом - и попытался представить себя на его месте.
Вот он (незнакомец) подходит к возвышению, на котором покоится книга. Вот прикасается к фолианту кончиками пальцев. Ощущает мягкую прохладу кожи, выделанной так, чтобы многие века не превратили её в пыль, в лохмотья, в ничто…
Слышит скрип открываемой двери и машинально поворачивает голову в ту сторону… Что за чувства тогда скользнули по его лицу? Шассима не было поблизости, и Унэн попытался вспомнить сам. Память долго не отворяла своих тёмных кладовых, а затем картинка выплыла на поверхность и была она чудовищна.
* * *
Впервые в жизни Норруан проснулся от кошмарного сна. Во сне его преследовало чудище, с двумя головами - косматой, принадлежавшей какой–то ужасной разновидности обезьяны и птичьей - с блестящими жёлтыми глазами, посмотрев в которые, было невозможно отвести взгляд.
Во сне он был беспомощен. Куда только девалась его могущество, способное по мысленному приказу осушить моря, превратить камень в воду, придать подобие жизни чему угодно и отобрать жизнь у кого бы то ни было! Во сне он был совсем иным. Затравленным и беспомощным, бегущим по лабиринту просторных комнат, где некуда было скрыться от двухголового демона.
Тот же, грохоча могучими лапами, неутомимо преследовал его, и из обеих пастей доносились звуки, вгонявшие Норруана в холодный пот. Было в них что–то жалобное; слова не имели смысла, но разум застывал от ужаса, стоило загадочным звукам просочиться в него. В довершение всего, воздух то сгущался в кисель, не позволяя оторваться от преследователя, то разрежался - и стоило немалых усилий не упасть в очередной провал, которыми изобиловал лабиринт.
Другие существа, не менее жуткие, бродили вокруг, но были гораздо медлительнее двухголового противника. Однако, запутавшись в очередной раз в вязких волокнах воздуха, Норруан с разбегу натолкнулся на целый отряд нежити и беззвучно закричал, ощутив, что цепкие липкие пальцы не позволяют сдвинуться с места - а топот за спиной становится всё громче…
Он сел в постели, слыша отзвуки своего собственного отчаянного вопля. Долго не мог унять трясущиеся руки. Весь Зивир повиновался каждому его жесту (кроме разве что Иглы), а совладать с собственными страхами…
Нет, тут необходима иная магия.
Владыка Моррон долго сидел перед растопленным камином и пытался унять непрекращающуюся дрожь. Сидел в одиночестве; созданные его собственной волей музыканты и танцовщицы вряд ли успокоили бы своего повелителя этой ночью.
Во всяком случае, так ему казалось.
…Утром прилетела Морни и отметила про себя, что повелитель замка выглядит бледнее обычного.
- Засиделся за книгой, - хмуро пояснил он и ворона поняла, что впервые на её памяти Норруан солгал.
Зачем ему это? Да, конечно, Зивир считал его отцом лжи и коварства… но легенды в данном случае сами лгали. Норруан был единственной мощной силой в современном Зивире - и этой силе не было нужды лгать.
* * *
Шассим–Яг сидел в одном из почётных рядов внутреннего круга Храма Вестницы и слушал–воспринимал происходящий ритуал. Обряд соблюдался до последней детали с того самого момента, как множество пернатых существ осознали своё "я" и услышали первые слова–образы, с которыми обратилась к ним разлитая в искорках их сознания богиня.
Шассим наслаждался всей полнотой ощущений.
Среди людей ему было невероятно трудно. Вовсе не потому, что они были совершенно другими - практически во всём. Флоссы не испытывали к двуногим ни ненависти, ни презрения - скорее сочувствие к тем, кто прикован к земле, и без помощи магии либо техники не в состоянии взмыть в воздух и ощутить один из величайших даров крылатого божества.
Таффу, что делят воздушное пространство с флоссами, придерживаются сходной точки зрения. Кстати, и с ними флоссы прекрасно ладят. Когда люди, ольты и их родичи сжигали жилища и опустошали природные сокровищницы, оспаривая право владеть тем или иным клочком земли, флоссы и таффу - совместно, как ни странно, с подземными рептилиями - старались ослабить тот чудовищный ущерб, что наносили войны двуногих.
…"Кто смотрит на меня из глубины вселенной, кто открывает мне дороги в воздухе, кто мчится к цели быстрее мысли?.."
В Храм давно уже позволялось впускать не–флоссов. Не всем, понятное дело, такое послабление было по душе. Существуют меньшие Храмы, по–прежнему закрытые для всех иных рас. Культ должен возобновляться и поддерживаться: искажение его губительно. Трижды одаривала Вестница свой народ, всякий раз напоминая о себе в годы, казалось бы, значительного ослабления своей мощи. Впрочем, флоссы, привыкшие проживать свою короткую жизнь стремительно, в объятиях непостоянной воздушной стихии, вовсе не зависели всецело от своей богини.
Она лишь присматривала за ними, охраняя своих детей от губительной опасности, предвидеть которую они сами не смогли бы.
"…Кто останавливает силы, потревоженные незнанием? Кто видит все дороги и всех, кто идёт по ним?.."
Так или примерно так излагался этот гимн - тем, кто привык думать словами. Именно они, цепочки звуков, открывающие людям всё богатство мира, были для флоссов хуже любого физического насилия. Слушать и понимать человеческую речь - всё равно, что пытаться увидеть изображение на мозаике, частички которой нанизаны на длинную нить и как следует перемешаны. Флоссы говорили не словами; людям не дано было это понять, - как невозможно слепому объяснить, что такое зрение. Флоссы воспринимали свою речь, ангваи, как поток образов - сжатый, красочный и живой. С тех пор, как они научились запоминать его и передавать своим потомкам, они и получили право называться разумными.
По их собственному мнению.
Пожалуй, только в речах некоторых из людей изредка проскальзывали краски, удивительно похожие на текучее полотно ангваи. Такие люди и становились чаще всего переводчиками флоссов - поскольку помогали сократить отчасти тот разрыв, что создавали между расами различные способы воспринимать окружающую вселенную и передавать знания о ней.
"…Пусть течёт вода мимо меня, пусть ветер несётся над моей головой…"
Разве могут эти упрощённые образы дать точное представление о священных текстах? А раз не могут, опасно ли присутствие не–флоссов в пределах Храма? Лишённые возможности точно воспринять некогда высказанное Ангваи, чей узор вмещает весь мир, они были бессильны обратить узор во зло.
Это было самым весомым аргументом - конечно же, не для всех - за то, чтобы открыть мудрость богини остальным расам. Впрочем, Вестница не требует полного и абсолютного подчинения. Руки им заменяют паранормальные свойства; животные строят им дома и защищают от когтей и клыков природы. Которая, так же легко может отнять жизнь, как и одарить ею…
Шассим вздрогнул. Он вспомнил Сунь Унэна и его странно звучавшие тексты, именуемые сутрами. Вероятно, потому он так стремился находится в обществе монаха, который, казалось, задался целью быть вечным нарушителем спокойствия.
Поскольку звуки его сутр выглядели особенно ярко для того "зрения–слуха", которым воспринималась ангваи. Узор его речей был чудовищно непривычен и вызывал острое возражения разума - но был так же ярок, как и то полотно, что выпевали сейчас пятеро сидящих у алтаря жрецов и жриц… Сутры взрывались огнём где–то внутри, пробуждая ум от спячки и поражая флосса кажущейся дисгармонией - мнимым хаосом, в котором на деле скрывалось величайшее совершенство.
Ускользавшее при попытке рассмотреть его. Что, впрочем, не удивляло целителя.
Однако последние дни Унэн казался необычайно рассеянным; речи его вызывали совершенно иные ощущения. Взамен ставшего привычным образа непроглядной черноты, смешивавшейся с миллионами серебристых искорок, Шассим видел сотни дуг и точек, испещрявших серые небеса.
Знаки, привнесённые извне. Откуда–то издалека: подобных знаков не знал никто. Шассим рискнул отвлечь Семерых Помнящих, живых хранителей накопленного Флоссами знания - но и они не узнали ни одного образа из тех, что Шассим запомнил.
…Ритуал закончился и на момент все (по крайней мере, все Флоссы), принимавшие в нём участие, ощутили - опять же, беден язык Людей, так мало слов - присутствие Вестницы, коснувшейся собравшихся своим незримым крылом.
Шассим рассеянно приветствовал многих своих знакомых и, легко поднявшись в воздух, направился к селению Яг–Авелло, где жило большинство его родственников. Двое его детей намеревались стать целителями, и он, Шассим, должен заняться их обучением.
Кроме того, Ольви–Яг–Ахалл, его спутница, мысль о которой придаёт смысл его жизни… одним словом, скоро у Шассима прибавление в семействе и пора будет приниматься за воспитание. Невероятно хлопотное дело, между прочим…