Фра Луис радостно закивал, и, перейдя на латынь, выдал какое-то высокопарно изрек:
– Haresis maxima est opera maleficarum non credere.
– Это ты чего? – нахмурился Петр. – Никак обидеть хочешь?
– Нет, нет, это латынь, – пояснил Эспиноса и торопливо перевел: – Не верить в деяния ведьм – величайшая ересь. Мне жаль твоего друга.
– Мне тоже, – согласился Сангре. – Я ведь сам некогда знавал одну ведьму. Кстати, не так уж далеко отсюда шарашилась. Так эта чувырла с фальшивой косой такое вытворяла на Украине, Изабелла близко не стояла. Посему сам вижу: не все чисто с доньей. И вообще, это ж аксиома: чем больше ангельского в женщине, тем гуще дьявольское в ней. Словом, давай, бухти дальше за ее колдовство.
Несмотря на русскую речь инквизитор, поняв суть, энергично закивал в знак согласия и приступил к изложению прегрешений испанки. По его словам, в прекрасном теле скрывался не один сатанинский дух, а целое воинство чертей, демонов и бесов, а ее нехороших деяний хватало не на один, а на три, а то и четыре костра. Мало того, что она часто общалась с евреями. Вдобавок к ней неоднократно захаживали как еврейские, так и мусульманские купцы. Да и саму ее не раз видели за чтением, притом не одной Библии, но и других книг, коих в ее доме предостаточно, а отъезжая, она забрала их все с собой. Более того, некоторые из рукописей были написаны по-арабски, а то и вовсе по-еврейски. Не исключено, что она даже читала Коран или Талмуд, а за одно это полагается костер.
Уличена она еще и в том, что в частных беседах неоднократно рассуждала о предметах веры, что строжайше запрещено. Сведения точные, ибо получены не от одного, а от нескольких бони вири, то есть добропорядочных мужей. А уж про то, что она несколько лет проживала в доме знаменитого чернокнижника и еретика Арнольдо из Виллановы, успевшего убежать во Францию от справедливой кары пресвятой церкви, и говорить не приходится. Тут и вовсе сразу несколько костров можно разводить.
Да и сами инквизиторы, идя по ее следу, не раз сталкивались с ее злой ворожбой. В одной деревне, где она останавливалась на ночлег, у нескольких коров пропало молоко. Над небольшим городком на следующий день после ее отъезда разразилась такая страшная гроза, какой в этих местах отродясь не бывало. В третьем местечке неожиданно…
Перечень длился долго. Увы, но понимал речь Эспиносы Петр с трудом, через слово, улавливая лишь общий смысл – слишком много специфических терминов. Устав слушать и видя, что инквизитор, вдохновленный двумя кубками доброго вина и участливым вниманием допрашивающего, останавливаться не собирается, Сангре заявил, что будет гораздо лучше, если фра Луис изложит все на бумаге.
– А про колдуна из Гамельна черкани отдельно, – посоветовал он.
– Понимаю, – серьезно ответил Эспиноса. – Поскольку это обвинение затрагивает Изабеллу косвенно, относясь к ее слуге, необходимо допросить его отдельно. А для этого надлежит и обвинение ему предъявить особое, как положено. Однако, смею заметить, что в отношении доньи Изабеллы де Сандовал возможна ин капут алиенум.
– Кому капут? – озадаченно переспросил Петр.
– Я понимаю, благородный кабальеро из начинающих и многое ему незнакомо, – чуть снисходительно заметил фра Луис. – Означает же это "пытку по чужому делу", коей подвергают заключенного, чтобы он показал в качестве свидетеля об обстоятельствах дела другого обвиняемого, где он обозначен как сосвидетель, ибо…
– Точно, – не дослушав, подтвердил Петр и восхитился. – Умница ты. Прямо Дзержинский, Менжинский, Плювака, Коня и Ягода в одном флаконе.
Он обошел стол и плюхнулся на лавку подле инквизитора. Дружески приобняв его за плечо и стараясь не морщиться от вони, исходящей как от его тела, так и от рясы, он проникновенным тоном посетовал:
– Одна беда: не ценит тебя, наверное, начальство. Живешь, поди, строго согласно древнему проклятью из старого фильма – на одну зарплату, грошей на хлеб не хватает, масло прямо на колбасу намазываешь. А ведь профессионала надо беречь, бо штучный товар и уникальная работа господа бога. Эх, ты, сирота доминиканская… Тебе б к Торквемаде в помощники, а лучше к Ежову в тридцать седьмой – давно бы в комиссарах госбезопасности ходил, не меньше. Но ты дерзай, старина, и радужные перспективы я тебе гарантирую. Небо в алмазах не обещаю, но письменную благодарность в личное дело и ценный подарок в виде ночного фарфорового горшка эпохи династии Мин, запросто. Правда, без крышки, но ты все равно смердишь, так что без разницы.
Напоровшись на недоумевающий взгляд монаха, он с досадой понял, что сам не заметил, как перешел на русский язык. Увы, на испанском он таких перлов выдать не мог и впал в легкое уныние.
Однако его грусть не испортила общего впечатления, поскольку инквизитор воспринял ее как проявление сочувствия и поделился сокровенным. Мол, слава богу, хоть дон Педро в отличие от своего товарища устоял перед чарами доньи Изабеллы, каковые вне всякого сомнения являются одним из даров врага рода человеческого. Сангре в ответ кивнул, соглашаясь, заглянул в кувшин с вином и, прикинув, что для окосения маловато, а для вдохновения самое то, красноречиво указал на перо и чистые листы:
– Строчи, Люська-пулеметчица, да гляди, чтоб было много, а то Петька с Чапаем осерчают.
Тот торопливо закивал, ухватился за перо и приступил к работе.
Доверие инквизитор оправдал. Петр и не ожидал, что он столько накатает – больше полутора десятков листов текста, не считая отдельной эпопеи про город Гамельн. Кстати, Эспиноса так проникся дружелюбием к странному людоеду-католику, освободившему его от сей кощунственной трапезы, что, проявив инициативу, прибавил еще пару документов, так сказать в помощь начинающему инквизитору. Это была короткая, всего на трех листах, но весьма емкая рекомендация предварительных процедур перед началом пытки ведьмы, а также молитва-заклинание, произносившееся при "изгнании дьявола" из одержимого.
– Ну, теперь тебе есть о чем рассказать своему напрудившему Перцу, – уважительно взвесив исписанные листы в руке, бодро произнес Сангре. – Мол, уговаривал нас всяко разно, дабы мы не доверяли этой зловредной еретичке и выдали ее истинным забубенным арийцам, одержимым высокими моральными принципами вкупе с необузданной жаждой наживы и обогащения, а мы ни в какую. Что, снова не врубаешься? Ну, тогда извини, дорогой, но придется тебе опять в кутузку.
Он уже собрался хлопнуть в ладоши, подавая условный знак стражникам, но что-то вспомнил и, вновь перейдя на испанский, потребовал:
– А повтори-ка мне о ее маме, а то я не понял.
Внимательно выслушав Эспиносу, он наконец вызвал стражу, отправил его обратно в подклеть, и, оставшись один, задумчиво прошелся по комнате.
– Ну что ж, кажется, все детальки нашлись. Осталось уложить, – протянул он.
Однако приглашать на беседу Изабеллу медлил, прикидывая, хватит ли ему всего услышанного и написанного, чтобы расколоть обворожительную донью. Вроде доказательств на пятерых, но дамы – народец в плане упертости еще тот, любому мужику дадут сто очков вперед. Впрочем, дополнительных козырей ему против Изабеллы было не найти, а потому Петр решил не откладывать разговора, благо, она которую ночь подряд практически не спала, пытаясь вытащить своего слугу с того света, куда тот упрямо стремился, невзирая на все ее труды. Чисто по-человечески такая настойчивость не могла не восхищать, но, с практической точки зрения, вытаскивать ее на откровенность, особенно с учетом того, что беседовать придется одному, без помощи Улана, следовало именно сейчас.
Он рассеянно выглянул в окно. Короткий зимний день заканчивался, но воеводский двор оставался залитым багровыми лучами закатного солнца. "Вот и февраль на исходе, – подумалось ему. – Получается, мы тут уже почти пять месяцев, а что успели сделать? Да по сути ничего".
Но долго грустить он не привык и с оптимизмом подумал, что сегодня, если он правильно себя поведет, хоть что-то удастся довести до ума. И вообще все должно быть хорошо, ибо одесситов одолеть невозможно, кто бы ни пытался – хоть паскудные шлимазлы из кривоколенного сектора, хоть монахи-инквизиторы вкупе со злыми испанскими ведьмами.
Однако вначале предстояло нейтрализовать друга, могущего помешать его "задушевному" разговору с Изабеллой. Пока он прикидывал, как поделикатнее это провернуть, Улан сам пришел на помощь, заглянув к нему и твердо заявив, что на благородный порыв доньи спасти своего кузена они должны ответить адекватно. И он решил отказаться от своей доли выкупа в ее пользу, о чем и сообщил ей. Теперь он ждет, что его побратим поступит точно также.
Сангре улыбнулся.
– Знаешь, что Сталин ответил Черчиллю в мае сорок пятого на его предложение затопить весь немецкий флот. Он сказал, что вначале его надо поделить, после чего Черчилль может делать со своей долей что угодно – никто ему препятствовать не станет.
– Ты хочешь сказать… – насупился Улан.
– Угадал, – кивнул Петр. – Мне мои семь с половиной тысяч ой как пригодятся, и я фицкать денежками не намерен.
– А как же твоя фраза, что деньги – это мусор? Помнится, несколько дней назад…
Несколько дней назад я понятия не имел, что нам здесь жить, – перебил Сангре. – А касаемо мусора… Ну да, говорил, не отказываюсь. Но его столько, что мне стало чертовски интересно, каким количеством мусорных баков она обладает.
– И с каких пор ты стал таким торгашом?!
– Не путай торгаша с человеком, умеющим торговаться. Между прочим, я столь мастерски это проделывал на Привозе, что баба Фая каждый год двадцать седьмого августа горестно сообщала деду, что завтра в их семье начинается инфлякция, бо их покидает внук, могущий как в знаменитой рекламе, купить три по цене одного. Считай, сейчас гены, заложенные несравненной бабулей, разбушевались во мне окончательно и я планирую развернуться во всей плюшкинско-гобсековской красе. Или нет, мне ближе пушкинский "Скупой рыцарь". Между прочим, тоже испанец.
– Мне так ей и передать? – язвительно осведомился Улан.
– Ага, – невозмутимо кивнул Петр, прикинув, что коль Улан отказался, есть отличный повод не допускать его до участия в предстоящей беседе. – А впрочем, не стоит, поскольку я предполагаю в первую очередь продемонстрировать свое уродливое преображение синьоре Каберне, так что пусть это будет для нее сюрпризом. Кстати, имей ввиду, что посторонним, вроде тебя, на нашем с нею торжище делать нечего.
– Это я-то посторонний?! – задохнулся от негодования Улан.
– А кто? Я, в отличие от некоторых, от денег не отказывался. И вообще, я ж только для тебя и стараюсь, а ты что подумал?
Улан опешил, и пока он удивленно хлопал глазами, Сангре раскрыл перед ним "страшную тайну": все это он придумал, чтобы сработать по стандартной схеме: злой и добрый полицейский, точнее, благородный рыцарь и жадный торгаш. И после проведенной беседы Изабелла если и будет смотреть на Петра как-то "по-особенному", то в ее взгляде кроме враждебности и презрения больше ничего не отыщется.
А, кроме того, желая как-то занять друга, чтобы тот, упаси бог, не вломился в пыточную во время их разговора с испанкой, он напомнил ему про оставшегося на свободе инквизитора. Мол, насчет нападения на Берестье трудно сказать, но засаду на пути их следования в Бизену фра Пруденте организовать в состоянии. Так оно или нет – не угадаешь, но подстраховаться желательно. А потому надо бы обеспечить дополнительную безопасность для некой мадам. Пуля, конечно, дура, но и стрела не умнее, летит куда ни попадя и возок у благородной доньи может пропороть насквозь, или еще хуже, застрянет в его унутреннем мяконьком содержимом. А потому лучше заблаговременно заняться обшивкой возка Изабеллы дополнительным слоем чего-то прочного, сделав из его стенок первый в мире броневик.
– И то правда, – встревожился Улан и устремился вниз, во двор.
Поглядев ему вслед, Сангре довольно кивнул и направился в комнату, где находился раненый. Изабелла сидела подле. Какие мази она использовала и чем именно лечила слугу, он не знал, но улучшения у того не наступало и в сознание он приходить не собирался.
– Поговорить бы, – вздохнул Петр.
Изабеллла молча кивнула и, дав знак Загаде, чтоб та заняла ее место, вышла, послушно пройдя вслед за Сангре в бывшую пыточную, где по его распоряжению полы так и не мыли и пятна крови (свиной) продолжали зловеще чернеть на выскобленных до желтизны половицах.
Глава 9. Проверка
Начал Петр аккуратно, дабы не спугнуть мышку раньше времени, а потому завел с нею разговор о кузене. Та охотно поддержала тему, подтвердив, что он с самого детства отличался благородством и порядочностью. Наконец дело дошло до финансового вопроса.
– Но мне сказали, что вы отказываетесь от выкупа за Бонифация, – жалобно произнесла она и умоляюще уставилась на Сангре.
– Отказывается мой друг, – уточнил Петр, – ибо помимо того, что он достаточно богат, благородное происхождение обязывает его быть учтивым с прекрасными дамами.
– Благородное происхождение? – удивилась она.
Петр хмыкнул, сделав вывод, что Улан в силу природной скромности так и не намекнул ей на свой славный род, идущий аж от… ну и так далее. Ладно, Сангре попозже сам восполнит сей пробел.
– Именно благородное происхождение, – подтвердил он и, сделав вид, что колеблется, говорить или нет, после паузы продолжил: – Впрочем, раз он ничего о себе не сказал, и мне не следует выдавать его истинное происхождение. Как у Екклесиаста: всему свое время и время всякой вещи под небом. Так и для нас с ним ныне время скрываться и таиться. Однако мы отвлеклись. Итак, суть в том, что я в отличие от него увы, далеко не богат и вынужден сам зарабатывать на кусок хлеба, поэтому отказываться от своей доли выкупа мне резона нет.
По губам Изабеллы скользнула презрительная усмешка. Петру стало чуточку грустно, но он успокоил себя мыслью, что другу это пойдет на пользу. А кроме того донья оказалась достаточно умной, чтобы не демонстрировать открыто своего отношения к благородному кабальеро, оказавшемуся не совсем благородным.
Спустя секунду она, взяв себя в руки, вновь надела маску бесстрастия и, невозмутимо кивнув, пообещала отдать выкуп, но с одним условием. Учитывая, что она платит втрое больше, чем Тевтонский орден, дон Педро должен немного подождать. Дескать, она, опасаясь разбойного нападения, передала свои сбережения в одну из купеческих компаний Ганзы. Дело за малым – прокатиться на север Германии и получить их. Пока же она готова внести в качестве залога и оплаты за содержание пленника полторы тысячи флоринов, кои у нее имеются.
Получалось, золотой ключик и впрямь у доньи. Оставалось окончательно убедиться от какого "чемоданчика" – вдруг действительно совпадение, и Сангре вежливо, но настойчиво попросил гарантий. Мол, есть на Руси хорошая поговорка про синичку в руках и журавля в небе. Семь с половиной тысяч золотых монет, обещанные ею – журавль. Будут ли они выплачены и когда – бог весть. Зато у фра Пруденте имеется синичка стоимостью в пять тысяч, кои монах вне всякого сомнения мигом отстегнет за пленника. И потому он, Сангре, пребывает ныне в колебаниях.
– Я готова выплатить рыцарю гораздо больше, – торопливо выпалила Изабелла. – Десять или пятнадцать тысяч устроят благородного кабальеро?
"Судя по интонации, я таковым в ее глазах теперь точно не являюсь", – подумал Петр, но вновь успокоил себя мыслью, что и это пойдет во благо Улану, а вслух похвалил ее:
– Разумно. Пережитое нами при вашем освобождении, сударыня, стоит и больше, но я не собираюсь торговаться и согласен на названную сумму. Но ведь до этого золота надо еще добраться, да и есть ли оно вообще на самом деле, а?
– Если бы мы находились в Арагоне, я бы предоставила добрый десяток поручителей, но здесь…
– А поручителей и не надо, – возразил Петр. – Мне хватит соответствующих бумаг. Заемные письма, расписки, долговые обязательства и так далее. Тогда я буду знать, что должник имеет имя, действительно где-то проживает и готов расплатиться. – Изабелла замялась, явно не желая говорить правду. Пришлось усилить натиск и он пояснил: – Дело вот еще в чем. Фра Луис, задержанный нами, и вчера, да и сегодня, пребывая в этой самой комнате, неоднократно называл некую донью де Сандовал бьёз хексе и настоятельно предупреждал нас, что ее богатство от лукавого, а потому лишь глупец может на него польститься, ибо от сокровищ дьявола добра ждать бессмысленно.
Лицо Изабеллы немедленно зарумянилось, а по мере того, как Сангре излагал ей по памяти приведенные инквизитором доказательства ее преступной связи с нечистой силой, румянец становился гуще и гуще. Несколько раз она пыталась прервать его, но Петр властно поднимал руку, давая понять, что не закончил. Наконец он решил подвести итог, с вопросительной интонацией протянув:
– Итак получается, что… – и, не закончив, вопросительно уставился на нее.
– Все ложь, – твердо ответила она. – Неужто вы можете верить этим нелепостям и бредням?! Досадно одно: вместе со мной монах опорочил память действительно замечательных людей. К примеру, моего учителя почтенного мессира Арнольдо. Он никакой не прислужник дьявола, а непревзойденный медикус, спасший на своем веку множество жизней, в том числе и мою. Да и про кузена инквизитор наговорил такого…
– Да ну? – весело изумился Сангре. – Но свои нелепости и бредни он подкрепил весьма серьезными доказательствами. К примеру, он не просто в подробностях рассказал о преступлении вашего слуги, тридцать лет назад ухитрившегося с помощью черной магии увести неизвестно куда сто тридцать детей из города Гамельна. По словам почтенного фра Луиса, с того времени магистрат строжайше запретил игру на каких бы то ни было музыкальных инструментах на Бунгелозенштрассе, то бишь на улице, по которой дети ушли из города. Да и петь на ней нельзя, из-за чего горожане успели прозвать ее Беззвучной. А в построенной пятнадцать лет назад церкви на рыночной площади города, художник изобразил на одном из витражей самого дудочника. И если поставить подле витража вашего слугу, любой определит, что это один и тот же человек, разве состарившийся. Хотя зачем сравнивать, когда живы люди, помнящие его. И не только его, но и своих несчастных детей, навсегда уведенных им из Гамельна с помощью вот этого инструмента, – и с этими словами он извлек из-за пазухи серебряную дудку.
Румянец мгновенно покинул лицо Изабеллы и оно превратилось в безжизненную гипсовую маску. Петр поморщился, но никуда не денешься, следовало добить – самый подходящий момент. Ион, встав из-за стола, прошел к печке.
– Не стану расписывать, сколь сурово ныне относятся к колдунам и ведьмам в различных странах, поскольку вы и без меня это прекрасно знаете. Даже духовный сан не смягчает кары, и вы об этом осведомлены получше меня, поскольку угольки от костра, в котором заживо сожгли за колдовство епископа из Кагора, еще не остыли как следует. Кажется, он доводился донье двоюродным дядей. Что уж говорить о простых людях, пускай и принадлежащих к благородному сословию.