– Что за вопрос! – опешил Черномор. – Ради чего… Да как же не колдовать, если можешь?
– Но должна же быть какая-то глобальная цель в вашей магии!
Черномор, кажется, обиделся.
– Ты вот – ради чего живешь? – буркнул он. – Не в этой шкуре, а вообще? Заллус мне рассказал, из какого мира тебя выдернул. Ради какой глобальной цели ты там небо коптил? – Не нашелся я, что ответить. – Вот и не приставай к другим с дурацкими вопросами, – заключил он все еще недобрым голосом.
Однако я не сдавался:
– Хорошо, не глобальная цель. Но какие-то задачи вы, маги и чародеи, перед собой ставите, какой-то единой мысли свои дела подчиняете? Вот, скажем, Заллус – к чему стремится?
Кажется, я опять сморозил бестактность. Черномор смерил меня испепеляющим взглядом, однако ответил:
– Самым сильным колдуном хочет стать.
– И едва ли он в этом одинок, да? – предположил я.
– Сам догадался или кто подсказал?
– Да ладно, не злись, – вздохнул я, запуская когти в гриву на башке. – Я всего лишь пытаюсь представить себе, с кем имею дело. Значит, стремление к могуществу? Что ж, похвально. Большие амбиции, высокая самооценка, отсутствие психологических барьеров на пути к достижению цели и т.д., и т.п. А конкретно в чем это выражается?
Черномор помедлил, глядя куда-то вдаль, и ответил:
– Заллус постепенно отнимает у меня власть над водами. Ах, сколько трудов потрачено впустую… А ведь я уже был самым полным зятем морского царя!
– Это как?
– Я был женат на восемнадцати дочерях и племянницах повелителя Атлантики, – пояснил окунувшийся в воспоминания Черномор. – Они благоденствовали в моем гареме и ни в чем не знали отказа. Моим ближайшим соперником был колдун-выскочка с Мальты, женатый на семи царевнах, но морского царя не устраивало, как он за ними ухаживал, и я оставался его любимым зятем. Однако настал роковой момент… Когда мое влияние простиралось уже на весь океан, произошла революция, и династия, с которой я так старательно роднился, объявляется хламом истории! Какой удар… А дальше еще более грустно, Чудо-юдо, – он вымучил печальную улыбку. – Революционная молодежь, разумеется, была энергична и бестолкова. Сплошной дилетантизм! Самое время мудрому колдуну поспособствовать укреплению новой власти. Однако на мне висело ярмо царского прихвостня, где бы ни появлялся я, повсюду вслед звучало оскорбительное прозвище "Расхититель Принцесс". И тут появляется никому не знакомый Заллус, коварно предлагает якобы бескорыстную помощь, упрочивает свое положение… По счастью, далеко не всем морским князьям пришлись по вкусу новые порядки, подоспела гражданская война, и пока все утихомирилось, я себя обезопасил. Правда, для этого пришлось вступить сразу в четыре морские коалиции, три влиятельных семейства, союз магов Средиземноморья, торговую гильдию Марокканского султаната, братство огнепоклонников и общество по охране древних драконьих семейств. Однако Заллус мог позволить себе иное поведение. Он просто переждал волнения, а когда вернулся, все почувствовали себя нашкодившими детьми, которые не послушали мудрого и доброго учителя. Он признал за мной немалую власть, однако его авторитет был нерушим, а мне постоянно приходилось тратить силы, чтобы не пошатнуться. Коалиции, на которые я опирался, распадались, семейства теряли влияние, даже это чертово общество драконолюбов развалилось – большая часть его представителей была съедена морским змеем. В общем, хотя сегодня мы с Заллусом считаемся равноправными членами Временного правительства, меня слушают все менее внимательно, а к нему ходят за советом между заседаниями. – Черномор помолчал, судя по лицу, путем самовнушения распределяя по организму излишки желчи. Я вспомнил русалок, то есть ундин, которые пытались меня ухайдакать в один из первых же дней на острове: интересно, по приказу какой партии и из каких государственных соображений они пытались это провернуть? – Радугу Заллус получил как дар за помощь революционерам, – продолжил Черномор. – Молодые балбесы сочли, что остров тоже пора отправить на свалку истории… Однако будет, – оборвал он себя, опомнившись. – Девиц я подвезу тебе через неделю-другую, как только управлюсь с насущными делами. Ты сам-то ничего… особенно интересного не обнаружил?
– Как тебе сказать? Магия тут повсюду, как выделить Сердце из чудес острова, я даже не представляю. Скажи, а твой кот, хотя бы теоретически, способен обнаружить его?
– Только девицы! – решительно возразил Черномор. – Никогда не встречал я божественной магии, доступной котам. А уж таким бездельникам и хамам – особенно.
– Ты не думаешь о том, чтобы позвать его обратно?
– Нет. Раз он не пришел меня встретить, значит, глупое упрямство до сих пор владеет им.
– А что вы с ним не поделили?
– Это наше личное. Если коротко, то Баюн слишком много о себе думает. И слишком мало – о колдуне, который его приютил, дал кров, пропитание и все блага кошачьей жизни. Да пес с ним, у нас и так забот хватает. Возможно, добывание девиц потребует от меня непредвиденных расходов…
– Которые ты, конечно, с удовольствием возьмешь на себя, памятуя о перспективах, ради которых и стараешься.
Радости на лице Черномора не отразилось, однако он согласился:
– Не надо меня перебивать. Я как раз собирался сказать об этом. Одежду европейского покроя я привез. – Он хлопнул в ладоши, и один из мавров плюхнул к моим ногам мешок из непромокаемой ткани. – Мешок уступить не могу, вещь полезная, самому нужна.
Мавр вытряхнул содержимое мешка на палубу, скатал его и унес. Я не стал говорить ему об отправке Руди, который так и не дал о себе знать за эти дни, сгреб вещи в охапку. Черномор положил сверху коробку с сигарами и два жбанчика кофе.
– Маловато будет, – заметил я. – Добавить бы.
– С девицами завезу, – пообещал Черномор.
Видимо, колдун и впрямь куда-то жутко торопился, потому что подавил свой торгашеский норов, и когда я принес товар для обмена, спорить о качестве не стал.
– Пора отчаливать, – с фальшивым прискорбием вздохнул он. – Жаль, нет времени поболтать, дела не ждут.
Глядя, как исчезает плот в золотистой солнечной дорожке, я подумал, что, кажется, понимаю, почему Заллус вышел именно на мой мир. Местные колдуны, как самые просвещенные интеллектуалы, несомненно, имеют сходство с людьми нашей эпохи. Потому что только современного человека способен поставить в тупик вопрос, ради чего он живет.
А Черномора вопрос-то зацепил…
Еще дважды чайки исправно предупреждали меня о приближении непрошеных гостей. Оба раза зеркало являло "современных викингов", ошалело крутивших головами и требовавших ответа, от кормчего: куда это он их завел? При помощи волн и ветра я оттеснял драккары за грань волшебных вод Радуги. За что драккманнам, кстати, следовало бы объявить мне благодарность, ибо, если бы не мое своевременное вмешательство, оба случая могли кончиться скоропостижной смертью ничего не понимавших рулевых.
А вот Семена чайки прозевали. Но я их понимаю: привыкли уже не отвлекаться на мелочи…
Дело было так. Во второй раз халландские сорвиголовы заплыли к нам часа за два до рассвета. Разбудил меня чутко спавший Баюн: оказывается, чайки уже чуть окна не вышибали, отчаявшись докричаться до меня. Коту что, поднял бедное чудовище посреди ночи и пошел себе досыпать, а я перед зеркалом ровно до зари и провозился. И то, пока кофе не заварил, сосредоточиться не удалось.
Наверное, мне, существу преимущественно сухопутному, трудно понять, как можно столь остро чувствовать море. Но не вызывало сомнений – викинги мгновенно, несмотря на то, что царила глубокая ночь, ощутили, что море изменилось. Четверо берсеркеров от страха уже звереть начали, прочие от них не отставали. Какое-то время викинги еще требовали внятного ответа от случившегося на борту колдуна, который трясущимися руками разбрасывал (а может, ронял) руны, но либо ответа не последовало, либо он был недостаточно внятен. Кормчего уже давно пустили бы на корм рыбам, если бы не берсеркеры. Дождаться, чтобы в разборки вступили они, никому не хотелось, поэтому викинги предпочли вовремя накинуть на них веревки и при помощи багров скинуть за борт, чтоб поостыли.
Короче говоря, парни нашли чем себя занять, пока у меня кофейник не вскипел.
Я успел выпить пару чашек, взбодрился, устроился перед зеркалом поудобнее и взялся за дело. Начал плавно – сообразив, что их влечет куда-то неведомая сила, викинги успели втащить своих "медведеподобных" соратников, мокрых и присмиревших, обратно. Потом я спокойно усилил нажим и, хотя драккманны, не иначе, как из врожденного чувства противоречия, усердно гребли в сторону острова, на заре вытолкал их.
Сладко потянулся, зевнул и вернулся в постель. Однако сна уже ни в одном глазу не было. Битый час промаялся, потом пошел к морю освежиться.
Огромное солнце величаво поднималось над волнами, стояла рассветная тишь, нарушаемая только вечным рокотом прибоя. Я понырял и расслабился, лежа на воде. С длинной мордой это даже удобнее, чем в человеческом обличье. Лежишь – как в невесомости, хвостом нечувствительно подгребаешь…
Вдруг что-то толкнуло меня в макушку. Перевернувшись, я с удивлением обнаружил качавшуюся на волне доску. Толстую, со смоляным ребром. А вон метрах в пяти другая плывет. Я вернулся к берегу и на линии прибоя обнаружил еще несколько обломков.
Вот тебе раз, неужели я перестарался с викингами? Да нет, в той стороне, куда я их "толкал", ни рифов, ни мелей…
– Утро доброе, солнышко красное, – послышался голос Платона, который, потягиваясь, спускался к пляжу. – Раненько проснулся, Чудо-юдо! Доброго тебе здоровьичка. А почто приуныл?
– Да вот, – показал я обломок доски и рассказал о ночном происшествии.
Платон присмотрелся и возразил:
– Не, то не халландцы. Они по старинке из ясеня свои суда ладят, а это сосна. Наша, новгородская.
– Ты по одному обломку так уверен?
– Чтобы я древесину спутал? А руку мастера как не узнать? Видишь, тут, на краю, желобок? По нему еловый корень ложится, когда доску к ребру притягивают. Так вот, только новгородцы углом желобок режут. Ну и конопатили кораблик по-нашему, шнуром просмоленным.
– Значит, еще один корабль был, русский, и он разбился где-то в волшебных водах.
Платон неуверенно покачал головой. Мы прошлись вдоль линии прибоя, и несколько следующих находок не оставили сомнений:
– Так и есть. Ох, грехи, грехи… Глянь вот. Чудо, вишь, как опалило? Сожгли ладеечку-то.
– Ну е мое! Знать бы наперед… фиг бы у меня эти горячие халландские парни так легко отделались.
– Да бог с тобой, Чудо-юдо, – перекрестился Платон. – Может, и не викинги то вовсе.
– А кто тогда? У нас тут все-таки заповедные воды, а не проходной двор. Точно, они! Страху натерпелись, вот и пошли задирать первого встречного. Ну попадитесь вы мне еще, – проворчал я, глядя на горизонт.
– Зачем грех на душу брать? – укоризненно сказал Платон.
– При чем тут грех? Нечего наших трогать, тогда и мы будем мирными! – заявил я и, опомнившись, пояснил: – "Наших"… я имею в виду русских.
– Да я понимаю. "Наши", "ваши" – этак всякий судить горазд, как будто не все люди одинаково на свет появляются. Только я о другом речь веду: не успели бы твои викинги, едва грань заповедную перейдя, напасть на другой корабль и сжечь его дотла. Такие дела быстро не делаются, уж ты мне поверь. А тут уже и обломки на берег выбросило…
– Погоди, – прервал я. – Это что там лежит?
– Еще обломок, наверное.
– Нет… Человек!
Мы подбежали – и правда, там лежал, вцепившись пальцами в песок, мужчина средних лет, в разодранной рубахе навыпуск, босой. Судя по всему, бедолага еле добрался до линии прибоя, где потерял сознание.
Лицо он имел скуластое, но, как и у Платона, окладистая борода и стриженные "под горшок" русые волосы не оставляли сомнений в национальной принадлежности. Новгородский ремесленник с первого взгляда признал земляка, а едва глянув на золотой нательный крест и богатый рубиновый перстень, с легкостью определил и социальный статус.
– Из купцов будет. Живой ли, соколик? Я прислушался – купец дышал, но слабо.
– Придержи-ка его…
С помощью Платона я аккуратно взвалил найденыша на плечи и понес к дому.
Несколько часов даже в теплой воде не ахти как полезны для организма, особенно в стрессовой ситуации, поэтому мы раздели купца и завернули в одеяла. Он не очнулся, но по изменившемуся ритму дыхания стало ясно, что обморок перешел в глубокий сон.
Баюн внимательно осмотрел пострадавшего и, состроив профессорскую морду (да простят мне эту фразу все профессора – но как сказать иначе, если у кота наличествует именно морда? К тому же наш Баюн умен, и ему подобное выражение вполне пристало), заявил, что ничего страшного у пациента не наблюдает.
– И слава богу, – перекрестился Платон.
– Чудо, надо бы посмотреть, не выбросило ли еще кого на берег.
– Разумно мыслишь, – похвалил я. – Платон, не сочти за труд, пройдись. А я поднимусь в башню, посмотрю на море через зеркало.
– А я останусь дома и присмотрю за гостем, – сказал Баюн, хотя это и так подразумевалось: не требовать же от него, случись нужда, переноски раненых.
– Только не пугай его сразу как проснется, – попросил я.
– О чем это ты, мой лохматый друг? – возмутился кот. – Другое дело, если бы остался ты, тогда имело бы смысл беспокоиться о его пробуждении. А чем, по-твоему, может испугать человека благородное животное?
– Красноречием. Не обижайся, но после того, как был на волосок от смерти, говорящих котов увидать…
– Ладно, убедил, красивый, я буду нем как рыба, – сказал кот и шумно сглотнул – мы ведь еще не завтракали. – Ты только сам-то шапку-невидимку не забудь…
Всматриваясь в зеркало, я увидел на море кусок мачты и несколько досок, пару полупустых бочонков, какое-то тряпье. Потом заметил человеческую фигуру и уже готов был бежать к лодке, но тут разглядел, что в груди у бедолаги торчит рукоять ножа.
Далеко уже, не выловить, а то бы хоть похоронили по-человечески. Но живого человека окликнуть можно, а мертвого среди волн искать? Прими, Господи, душу новопреставленного… новопреставленных, поправил я себя. Сколько их там было?..
Я вернулся в терем коротким путем, через внутренний дворик. Баюн встретил меня на крыльце черного хода.
– Надевай малахай, он уже проснулся.
Организм у купца был на зависть крепкий. Пережив ночной бой, крушение, часы отчаяния в темной воде, он вздремнул часок и вот уже встал свежим и почти бодрым. Тень воспоминаний омрачала бледное лицо, однако по сторонам он смотрел с ярко выраженным любопытством.
Завернувшись в простыню как патриций, купец обошел терем, никого не найдя, пожал плечами и, вернувшись в малую горницу, стал смотреть в окно.
– Чудны дела твои, Господи, – пробормотал он. – Куда же меня занесло? Дерева все южные, терем вроде наш, но образов не видно. Да и не мог я на юге очутиться, никак не мог. Если только…
Что "только", он не произнес, сел на лавку и протянул руку к вошедшему вместе со мной Баюна.
– Дом обжит, а люди где? Эх, кабы ты, котейко, мог сказать…
Ненавязчиво увернувшийся от непрошеной ласки котейко тотчас оглянулся на меня, но я отрицательно покачал головой. Пускай Платон, как придет, все объяснит ему, тогда уж и мы явим себя во всей красе.
Купец между тем продолжал:
– Ох, чую, не обошлось тут без волшебства. Вот и думай, радоваться ли избавлению, или к страшной участи готовиться. А, ладно, что наперед горевать. – Прервал он себя, расправил плечи и потянулся. – Авось да обойдется, не все ж кудесники злодеи… А коли и злодей, так хоть накормит перед смертью, – добавил он, икнув.
Кот вновь посмотрел на меня. Понимаю, понимаю, самому хочется. Сходить за Платоном, что ли? Однако голодные глаза кота и купца заставляли сжиматься сердце, и я вдруг подумал: да в чем, собственно, дело? Психологический настрой у мужика оптимальный. То есть снимать шапку-невидимку, может, не стоит, но на небольшое волшебство новгородский купец наверняка отреагирует адекватно.
Под удивленным взглядом купца и укоризненным – кота, я взял самобранку и расстелил на столе. Эх, жалко, у Платона руки не дошли вчера ее постирать. То есть и я хорош, мог бы сам позаботиться, просто Платон, едва появившись у нас, так решительно взял на себя ведение домашнего хозяйства, что никому уже и в голову не приходило обделять его работой.
А скатерть-самобранку (можете записать, мало ли, вдруг когда пригодится) при постоянном употреблении следует стирать не реже чем через три дня. Без этого блюда пресными становятся. И важно, постирав, ни в коем случае не выжимать – просто повесить на веревку, сама обтечет и просохнет. Не любят самобранки, чтобы их выжимали, непременно что-нибудь переперчат потом.
Впрочем, с нашей-то скатерочкой мы давно уже свои люди. Не обидела она гостя, тут тебе были и щучьи головы под чесноком, и порционные судачки а-ля натюрель, а от приправ такой дух стоял – казалось, сам воздух нарезай ломтями и кушай. Купец судорожно сглотнул, огляделся с самым несчастным видом, размашисто перекрестился и набросился на еду. Баюн требовательно щекотнул ему голую ногу. Новгородец, понимающе кивнув, переставил на пол плошку с чем-то рыбным.
Я слушал, как у них трещит за ушами, как они аппетитно кряхтят и сладко причмокивают, и глотал слюну. Кажется, никогда в жизни не был так голоден, а ведь если вдуматься, все муки – из банальной зависти…
Утолив первый голод, купец вновь огляделся, опрокинул для храбрости бокал зеленого и вполне бодро провозгласил:
– Гой еси, хозяин щедрый, дом тебе полной чашею за доброту твою. Благодарствуй, да не осердись, но неловко мне одному, как бирюку, столоваться. Коли можно, яви такую милость, покажись!
Ну коли сам человек просит… Я потянулся к малахаю, однако Баюн отчаянно замотал головой: ни в коем случае, мол. Да подь ты, хвостатый, не такой уж я страшный. Помню же, каким себя нарисовал, да и в зеркало уже тысячу раз смотрел – ничего. В смысле, притерпеться можно…
Купец, по-своему истолковав молчание, сказал:
– А коли ты, хозяин, чарами незримости овеян, так что с того – сядь рядом, раздели со мною трапезу, уважь.
Эта мысль мне понравилась еще больше, и я, уже не глядя на кота, сказал:
– Почему бы и нет, в самом деле.
Купец вздрогнул, но улыбку на лице удержал. Я сел за стол, поднял любезно материализованный самобранкой бокал вина:
– Твое здоровье, гостюшка.
– Гхм… – прокашлялся он. – И тебе того же.
Чокнулись, выпили, закусили.
– Как себя чувствуешь? – завязал я застольную беседу.
– Жив-здоров твоею милостью.
– Отдохнуть-то успел? Ведь совсем недавно заснул.
– Привычка такая, – ответил купец. – Как бы ночь ни прошла, а вставай на рассвете. Так что, наоборот, сегодня заспался против обычного.
– Ты ведь из новгородских купцов? Как тебя зовут?
– Семеном кличут, Семеном Гривной Алексеевичем, из купечества новгородского.
– А меня – Чудом-юдом. За знакомство?
– За знакомство, – согласился он.
Выпили, закусили. Слегка привыкнув к виду исчезающих в воздухе питья и снеди, Семен Гривна расслабился.
– Коли не тайна – кто ты такой, Чудо-юдо? Дух?