У Марвина было преимущество: он уже понял, что его постараются взять живым, сам же он подобными соображениями стеснен не был. На этом преимущества заканчивались. Против Марвина было число врагов, открытая рана на плече, заработанная всего час назад, а ещё усталость, голод и слишком долгое отсутствие полноценного сна. Впрочем, обычно как раз хорошо драться на пустой желудок, но сейчас Марвин понимал, что долго не продержится. Поэтому лишь только лезвие вражеского меча столкнулось с его клинком, он выбросил из головы Рысь, хуторян, Лукаса и свои раны и дрался как сумасшедший, не помня себя. Дважды его меч натыкался не на звенящую сталь, а на мягкое, податливое мясо, дважды скрежетала по кости, и каждый раз это придавало Марвину сил.
Но потом они загнали его в угол, и несколько бесконечных минут он только отражал атаки, прежде чем понял, что они решили просто вымотать его. Это привело Марвина в такую ярость, что он бездумно кинулся в атаку, отказываясь признавать, что на финальный рывок у него уже не осталось сил. Клинок ещё раз нашёл цель, ещё раз на лицо Марвину брызнула кровь из перерубленных жил, ещё раз его слух усладил предсмертный вопль - а потом перед затуманенным взглядом мелькнуло лицо Рыси, избитое, с широко распахнутыми глазами. Через мгновение его заслонила огромная тёмная фигура, а мозг пронзило леденящее воспоминание: "Я уже видел это, видел за миг перед тем, как…" - и в лицо Марвину врезался закованный в железо кулак.
Из глаз брызнули искры. Марвин рухнул на пол, попытался приподняться, судорожно сглатывая хлынувшую носом кровь, сжал пальцы - меч ещё тут, ещё в них, не возьмёшь меня, гнида, я никогда не проигрываю, никогда не… - а потом что-то тяжёлое врезало по костяшкам пальцев, и меч вырвали из ослабевшей руки. Грубая пятерня схватила его за волосы и дёрнула голову вверх. Сквозь заплывший взгляд Марвин увидел глаза - нет, не голубые, не те, уже не те, и от этого вдруг ощутил такую муку, что был почти рад, когда следующим ударом Ойрек вышиб из него дух.
В себя он пришёл оттого, что его волокли по земле, подкидывая на кочках и корягах. Верёвка от связанных рук тянулась к конскому крупу, перед взглядом мелькали копыта, швырявшие в лицо грязный снег. Лошадь шла шагом, и Марвин сумел подняться на ноги прежде, чем всадник миновал узкий участок дороги и припустил рысью. Ехали довольно широкой тропой через лес; уже светало. Марвину приходилось бежать со всех ног, чтобы не упасть снова - живот у него и так уже был разодран до крови, и он сомневался, что всадник окажет ему любезность и станет придерживать коня всякий раз, когда пленник свалится с ног. Лес вокруг ходил ходуном, в голове гудело от конского топота, и Марвин даже не мог оглядеться: понимал только, что по пятам за ним тоже кто-то едет. Кавалькада неспешно двигалась лесной тропой к северу, и это было самое отвратительное путешествие из всех, которые доводилось переносить Марвину.
Ехали несколько часов, ни разу не сделав привала, и Марвин был почти счастлив, когда лес наконец кончился и впереди показался форт, зажатый меж скалистых холмов. Воодушевлённые его видом всадники пустили коней в галоп, и оставшиеся полмили Марвин проделал, волочась по земле. Его раскалывающаяся голова не вынесла такого испытания, и он снова потерял сознание, очнувшись уже в подземелье форта.
Какое-то время он просто лежал, не шевелясь и даже не открывая глаз. Болела каждая кость, каждый мускул, в голове била одновременно по меньшей мере дюжина колоколов. Потом стало холодно. Марвин со стоном перекатился на спину и, открыв наконец глаза, уставился в заросший мхом потолок. На лоб ему капнула вода. Холодная. Марвин облизнул губы и с третьей попытки сел. Руки по-прежнему были связаны. Он попытался распутать узлы зубами, но не смог. Тогда он вздохнул и, привалившись спиной к стене, осмотрелся.
Камера была крошечной - пространства хватало ровно на то, чтобы растянуться на полу в полный рост. Дверь заменяла сплошная решётка, сквозь которую виднелся короткий коридор, освещаемый парой факелов. В коридоре стоял колченогий стол с огарком свечи; угрюмый солдат, сидя на бочке, меланхолично швырял кости, явно скучая. Ещё одна камера находилась напротив камеры Марвина, но она пустовала.
И из всего разнообразия мыслей, которые могли бы посетить в эту минуту его воспалённое сознание, явилась самая, казалось бы, маловажная: если я здесь один, а вторая камера пуста, то где Рысь? Марвин вспомнил её застывшее лицо в синеющих кровоподтёках и крепко зажмурился. А может, вдруг подумал он, это я её разукрасил? Я же дал ей по зубам, там, за пригорком… два раза. Или три? Может, это я её так избил? Мысль была совершенно идиотской, Марвин затряс головой, пытаясь собраться, но ничего не получалось. Левая рука горела огнём. Он наклонил голову, силясь рассмотреть. Кровь на рукаве ссохлась и запеклась болезненной коркой. Так, хоть какие-то хорошие новости. Знать бы только, не занёс ли заразу…
В коридоре загремела дверь, и солдат на бочке вскинулся.
- Ну наконец! - заворчал он. - Развлекаетесь там, паскуды, а я тут торчу…
- Да, уж прям так нам с тобой и дали бы поразвлечься, - бросил в ответ его товарищ, проходя вперёд. Он нёс на руках ребёнка. Марвин уставился на него в недоумении, и только когда второй солдат загремел ключами, отпирая камеру напротив, а вновь прибывший развернулся так, что безвольно откинутая голова ребёнка оказалась перед Марвином, он понял, что это Рысь.
Марвин с трудом встал, подбрёл к решётке и, вцепившись связанными руками в железный прут, смотрел, как они заносят её в камеру и кладут на пол. В движениях солдат не было грубости - видимо, им сказали, что пленница должна выжить. Сказать-то сказали, но только чем думали при этом те, кто отдавал приказ, оставалось только гадать. Когда солдаты вышли и на лицо Рыси упал слабый свет факела, висевшего у двери, у Марвина помимо воли сжалось сердце. Личико девушки будто усохло, заострилось, стало маленьким и бледным, отчего разводы синяков смотрелись просто жутко. Марвин подумал, а жива ли она, но тут в уголке губ Рыси вздулся и лопнул пузырёк слюны. Она всё-таки дышала. Хотя надолго ли, при таком-то обращении, - один Единый знает.
Солдаты тем временем уселись на бочку и принялись бросать кости уже вдвоём. При этом вновь прибывший в красках расписывал товарищу то, что происходило наверху, а тот время от времени прерывал рассказ восхищёнными междометиями и плотоядным причмокиванием. Марвин слушал, стискивая в горячих ладонях ледяной прут, иногда смотрел на них, иногда на Рысь, и думал, что убьёт их всех. Хотя нет, не думал. Он это знал.
- Эй, ты, - сказал он, когда говоривший, захлебнувшись в собственном красноречии при смаковании особо гнусной детали, умолк и приложился к кувшину. - Эй!
Солдат оторвался от кувшина и посмотрел на Марвина мутными глазами.
- Чего тебе?
- Пусти меня к ней.
Оба стражника расхохотались.
- Ну даёшь, парень! Да у тебя встало, что ли, заслушался, а? На девке и так уж живого места нет! Пожалел бы хоть!
Марвин переждал следующий взрыв хохота и сказал:
- Ей нужна помощь. Сами посмотрите, она же едва дышит. Заприте меня с ней вместе, я…
- А ну молчать! - рявкнул на него стражник. - Тоже мне, нашёл дурней. Сиди, где сидишь.
Марвин разжал и снова сжал вокруг прута онемевшие пальцы.
- Тогда сделайте что-нибудь. Дайте ей воды, одеяло подстелите.
- Да пошёл ты! Няньки мы ей, что ли?
- Она же умрёт, - стараясь говорить спокойно и терпеливо, сказал Марвин. - Вы поглядите на неё, сами же сказали, она чуть жива. Думаете, за её труп Лукас отвалит вам столько же, сколько за живую?
- Чего? - заморгал стражник. Марвин понял, что в гарнизоне соблюдалась субординация, и сторожить пленников приставили отребье, не имевшее никакого представления о планах своих начальников. Однако красноречивый стражник кивнул.
- А ведь оно и правда, я там слыхал наверху краем уха, что этих ребят для выкупа держат. И с девкой велели поосторожнее…
- Ну так чего, зад ей теперь лизать?
- Это как хочешь, а воды принеси. Давай, давай, - поторопил стражник, видя, что товарищ не слишком рвётся выполнять. Тот заворчал, но воды всё же принёс, а с ним и одеяло. Марвин смотрел, как Рысь, вздрагивая в грубых солдатский руках, жадно пьёт, и, почувствовав острый спазм жажды, сглотнул. Он дождался, пока солдаты закончат с девушкой, и вежливо попросил воды. Его обложили бранью, но кувшин сквозь решётку просунули. Марвин неуклюже сжал его и пил, задыхаясь от ледяной воды, обжигающей горло, пока не выронил кувшин. Солдаты уже снова уселись за бочкой и продолжили игру. Подробности насилия они больше не обсуждали. Марвин, почувствовав слабое облегчение, сел на холодный каменный пол и привалился плечом к решётке. Рысь была от него всего в пяти ярдах, казалось бы, три шага - и рядом. Она так и не пришла в себя, и у неё начался бред: она бормотала и вскрикивала, то заворачивалась в одеяло и скорчивалась под ним, то сбрасывала и начинала метаться, вся дрожа. Смотреть на это было ещё тяжелее, чем слушать россказни о том, что с ней сделали. Марвин не раз видел раненых, видел женщин после насилия, но именно сейчас отчего-то не мог отделаться от нелепого, но неодолимого чувства, будто всё это происходит по его вине, только по его вине.
- Рысь, - окликнул он её, когда она в очередной раз застонала, запутавшись ногами в одеяле. - Рысь, ты меня слышишь? Рысь! Да очнись же ты!
Это было так глупо, он знал, что она его не слышит. Солдаты больше не обращали на них внимания, и Марвин снова позвал её, на этот раз громче, сам не зная, чего хочет добиться. Она не отвечала, и он снова попросил стражников пустить его к ней. На сей раз на него даже не обратили внимания. Но когда Марвин, чувствуя всё нарастающее отчаяние, снова повернулся к Рыси, то увидел, что она смотрит прямо на него. В её глазах не было того, что Марвин боялся увидеть - пустоты, - только недоумение и испуг, будто у маленькой девочки, наступившей на змею. Марвин прижался к решётке лицом, вцепившись в неё изо всех сил, и быстро спросил:
- Как тебя зовут?
- Чт… - разбитые губы опухли и слушались плохо, но она выдавила наконец: - Ч-что?
- Как тебя зовут? Какое имя дала тебе мать?
Рысь удивлённо моргнула, как будто вспоминая, зажмурилась и содрогнулась, словно от боли.
- Милла, - прошептала она с трудом.
Что за дурацкое имя, подумал Марвин, только язычники так детей называют…
- Милла. Милла, слушай меня. Не спи. Слышишь? У тебя там одеяло есть. Слушай меня, говорю! Видишь одеяло?
Она не повернула головы, только зашарила рукой по полу.
- Нашла? Вот, завернись получше. И не спи. Смотри на меня. - Он кинул быстрый взгляд на солдат. Те трепались и бросали кости, шумно радуясь каждой удаче. Марвин снова зашептал: - Смотри на меня и не закрывай глаза. Говори со мной, давай. Говори.
- Я хочу пить, - пробормотала Рысь.
- У тебя и вода там есть. Кружка стоит. Посмотри. Ну, посмотри, давай, не ленись, ты ж крепкая девка.
Он не успокоился, пока она не нашла кружку и не напилась, а потом под его указания устроила себе подобие постели. Двигалась она медленно, словно всё ещё в бреду - да это так и было, наверное. Наконец умостившись, Рысь повернула к Марвину избитое лицо и, глубоко вздохнув, тихо проговорила:
- Ты дурак. Зачем ты им сказал?
Он не сразу понял, о чём она. Потом до него дошло.
- Но ведь Лукас воевал с ними вместе. Я подумал…
- Дурак, - повторила она, и её веки сомкнулись.
- Рысь! Милла! Проклятье… Милла!
- А ну молчать там! - рявкнул стражник.
- Не ори, - пробормотала она, не открывая глаз. - Я всё слышу. Я просто… так устала…
В душе Марвин был рад, что она не плачет и не пытается говорить о том, что случилось. Тут уж он и сам не знал бы, что ей сказать. Но где-то ещё глубже он понимал, что это-то как раз самое скверное, что она должна плакать и кричать, потому что это нормально, так любая бы на её месте делала… а она только сказала, что устала, и чтоб он не орал, потому что ей хочется поспать.
Он пытался дозваться до неё, но добился только того, что рассвирепевшие охранники всё-таки отперли его камеру и надавали ему пинков. После этого внушения Марвину оставалось только лежать, хватая ртом спёртый воздух, и думать, что то-то будет веселья, когда Лукас всё-таки явится за ними… если от них к тому времени что-нибудь останется, конечно. "Лучше б я её убил, - подумал Марвин бессильно, прислушиваясь к дыханию Рыси и ничего не слыша. - И так и так ведь помрёт, а иначе не оказался бы в такой заднице…" Охранники поступили дальновидно, заперев их по отдельности, потому что сейчас он попросту удавил бы эту сучку. Так он думал, а потом снова ловил её дыхание, и, подождав, пока солдаты вернутся к игре, опять стал звать её и звал, пока она не заворочалась во сне, и он с облегчением понял: ещё жива.
Марвин не знал, сколько времени прошло. Рысь потихоньку оклемалась, но потом её забирали ещё дважды. Возвращалась она, правда, уже на своих ногах, но по одному взгляду на её лицо было понятно, что с ней делали наверху. С каждым разом она становилась всё равнодушнее, и достучаться до неё было труднее и труднее. Но их по крайней мере стали кормить, и вода всегда была. Как-то Марвин потратил несколько часов, чтобы распутать узлы на запястьях, но зря старался - стражники немедленно это заметили и связали его снова. Один раз он решил попытаться удрать и напал на охранника, когда тот открыл дверь на время очередной кормёжки, но добился только того, что его яростно и упоённо избили. Похоже, Ойрек кое-чему научился на горьком Лукасовом опыте.
В один из дней, когда за Рысью снова пришли, солдат было трое. Марвин понял, что к чему, как только они стали отпирать его камеру. Так, ну, хоть какое-то разнообразие. Он не сопротивлялся, когда его вывели - отрадно было хотя бы глотнуть более-менее свежего воздуха. Рысь вели рядом, Марвин мог бы дотянуться до неё, но подозревал, что её ещё очень долго будет передёргивать от самого невинного мужского прикосновения. К его удивлению, она сама опёрлась на него, когда они поднимались по лестнице. Ничего не сказала, просто навалилась ему на плечо, и он старался облегчить ей путь, хотя сам еле держался на ногах.
Наверху Марвин постарался собраться и понять, где они всё-таки находятся. Судя по узким галереям и маленьким залам, форт был невелик, хотя гарнизон в сотню человек разместился бы тут без труда. Освещение было скупое. Стоял вечер или ночь - темнело рано, с ходу и не разберёшь. Марвина с Рысью отвели в зал, где за длинным столом шумно пьянствовал Ойрек с дюжиной своих друзей. По тому, как напряглась Рысь, Марвин понял, что насиловали её именно здесь. Но она даже не споткнулась на пороге: просто вошла, спокойно и отстраненно, будто ей и впрямь уже было всё равно. И тогда у Марвина внутри всё заледенело - так, что несколько мгновений он не мог дышать.
- Вечер добрый, мессер! - протянул Ойрек, заметив их. - Заходите, располагайтесь. И месстрес с собой прихватите. Ну-ка, смелее, робеть-то не надо, все свои!
Он был совершенно пьян и от этого казался ленивым и добродушным. Марвин решил, что сейчас всё-таки ночь - за день невозможно так нажраться. Дружки Ойрека были ему под стать. Впрочем, злобы в них Марвин не чувствовал.
- Ну, присаживайтесь же! - громыхнул Ойрек и постучал по скамье рядом с собой, да так, что пол задрожал.
Марвина развязали и толчком усадили на скамью. Перед ним тут же возник здоровенный шмат плохо прожаренного мяса и ковш с брагой. Рысь посадили напротив, зажав между двумя мужиками. Она равнодушно посмотрела на еду, потом ухватилась за кубок и присосалась к нему, как пиявка. Мужики загоготали.
- Вот, мессер, берите пример с благородной месстрес! - гаркнул Ойрек. - А за что пьёт благородная месстрес?
Рысь со стуком поставила пустой кубок на стол.
- З-за М-мессеру, - пьяно пробормотала она, и солдаты завопили от восторга.
- Ай, умница! За Мессеру! За Мессеру!
"Она пьёт с вами вместе за вашу герцогиню, - подумал Марвин, глядя на раскрасневшиеся рожи вокруг. - Вы усадили её к себе за стол, вы пьёте с ней вместе за то, чему все вы верны. Так как же вы можете… как вы можете её…"
- А благородный мессер наш чего не пьёт? - ткнув Марвина в бок так, что заныли рёбра, заорал кто-то ему в самое ухо.
- Я не пью за врагов, - ответил Марвин.
Шум за столом слегка поулёгся, множество взглядов обратилось к Марвину, и он понял, что именно для этого его сюда и притащили. Трахать пленницу им наскучило, захотелось теперь над Марвином поглумиться.
- А чего ж так? - сощурился Ойрек. Он сидел на скамье, развалившись, и походил на здоровенного жирного кота, нажравшегося сметаны. - Вон, девица твоя не побрезговала. А тебе кисло?
- Она не моя девица, - сухо ответил Марвин. Наверное, разумнее было молчать, но он не мог. - И она сейчас не за врага пила. Она не стала бы.
В тот миг он почему-то был уверен в своих словах. Рысь посмотрела на него, и он понял, что она крайне смутно сознаёт происходящее. И, должно быть, не может взять в толк, почему её ещё до сих пор не растянули на столе. От этой мысли внутри у него всё заклокотало.
- Она же вам не враг, - повысив голос, сказал он. - Она такая же язычница, как вы, и тоже пьёт за Мессеру! Она ваша! Так какого хрена вы с ней делаете такое?!
- Делаем что? - удивлённо спросил кто-то, и солдаты снова загоготали. "Рыцари, - подумал Марвин. - Это место похоже на гарнизон, и Ойрек пьёт с ними, значит, почти наверняка все они здесь рыцари…"
- Какого хрена? - подал голос Ойрек. - Ну, парень, это я тебе скажу. Понимаешь ли, мы торчим тут уже третий месяц, временами только за харчами выбираемся, и на сто мужиков - ни одной бабы. Кроме её светлости, конечно…
- А она не баба! - фыркнул кто-то.
Пока над столом громыхал хохот, Марвин обдумывал услышанное. Герцогиня здесь… прямо здесь, в этом самом форте. Возможно ли, что, захватив его, Ойрек оказал ему услугу?..
Но размышлять об этом пока преждевременно. В камере успеет, в конце-то концов.
- И потому, - продолжал Ойрек, когда веселье улеглось, - ребятам нашим по хрен, что это за девка да за кого она там пьёт. Девка - она девка и есть. Сечёшь?
- Она не девка, - негромко сказал Марвин, но от звука его голоса стоявший над столом гвалт утих. - Она солдат. Она дочь солдата, с которым вы, сэйр Ойрек, дрались бок о бок под Гизборро. Может, вы и с ней бок о бок дрались. Может, она шкуру вашу спасла как-то в разгар драки, а вы и не заметили. А может, когда Лукас выкупит её, она снова окажется рядом с вами в бою. И когда у неё будет возможность убить королевского воина, который окажется у вас за спиной, пораскиньте-ка мозгами, что она сделает.
Стало совсем тихо. Похоже, с такой стороны на дело никто не смотрел. Ойрек глядел на Марвина со своей скамьи, сощурив глаз, а потом вдруг сказал такое, что Марвин лишился дара речи:
- Слушай-ка, парень, а ты сам-то часом не Лукаса сынок?
Пока Марвин приходил в себя от этого дикого предположения, Ойрек встал и, двигаясь на удивление ровно, подошёл к Рыси и встал за её спиной.