- Месстрес Ив, - сказал Марвин, увидев перед собой её широко распахнутые глаза - только их, всё остальное если и существовало, то не имело значения. - Этот ребёнок - сын герцогини Пальмеронской. Он освящён по обряду и воле Единого. Храните его, это наш король.
Потом он ещё сказал:
- До чего же мерзкие эти ваши древние духи, один другого гаже.
И тут же добавил:
- Ну, я не хочу оскорбить вашу Хозяйку, я просто…
И дальше уже не договорил.
* * *
Не думать. Не думать, не думать. Просто не думать об этом больше. Он не добавлял "никогда" - даже мысленно, потому что уже в двенадцать лет, когда впервые отдал себе этот приказ, был чужд детского максимализма и понимал, что зарекаться глупо и бессмысленно и что клятва, которую заведомо не сможешь сдержать, смешна вдвойне. Впрочем, клятвы сами по себе стали смешить его несколько позже. А тогда он просто отдал себе спокойный холодный приказ: не думать об этом. Очень постараться. Постараться изо всех сил.
И у него отменно получилось. Именно потому, что он не ограничивал себя условием, которого не смог бы выполнить.
Наверное, подсознательно он понимал, что рано или поздно обещание будет нарушено.
Не думать, спокойно повторил Лукас про себя. Эти два слова были будто нерушимый заслон, который он выстраивал вокруг яростного роя мыслей, что вились в его голове, выпустив ядовитые жала. Каждое новое "не думать" - ещё один кирпич в этой стене. Не думать. Не думать. Не думать. Это просто. Так просто, что за прошедшие двадцать пять лет он свыкся с этим беззвучным лейтмотивом, стоявшим на страже его памяти. Одно неосторожное движение - и сторож поднимет тревогу. А там тысячи и тысячи "не думать" мигом облепят незаконную мысль и задушат её прежде, чем она успеет осознать сама себя.
Нет, конечно, он никогда не рассуждал об этом именно так. Но так было. И, знает это Лукас или нет, в какой-то момент перестало быть важно.
И всё было хорошо, да. Всё было так хорошо, пока он не выехал из Таймены - снова на север, снова за Марвином, но уже как Птицелов. Такой поворот, если призадуматься, довольно забавен… был бы забавен. Должен был быть. Лукас знал это, но почему-то единственным, что он чувствовал, была мрачная, чёрная тоска, и это было непостижимо, это было неправильно, поэтому он попытался понять, что же с ним произошло…
И тут же его разом ожгло огненным ливнем сотен и тысяч "не думать". НЕ ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ!!!
Прежде он фыркнул бы, тряхнул головой и - подчинился, но сейчас что-то было не так. "Не думать" больше не защищали его - напротив, они сами жалили почти так же сильно, как те мысли, от которых он пытался себя оградить. К несчастью, у него было очень много времени. Он ехал на пределе скорости и сил, сменяя коней на каждом постоялом дворе, он старательно выматывал себя, но напряжено было лишь его тело, а мозгу было решительно нечем себя занять. Лукас пытался вспоминать о Дереке, о короле, об игре, в которую оказался втянут, но это были те же "не думать", просто звучали они теперь иначе, и всё равно жалили его. В конце концов Лукас понял, что больше не может этого выносить. Тогда он сдался.
Конечно, дело было в Ив.
Лукас всё понял, когда Марвин заговорил о ней, хотя и не назвав её по имени. То, как изменился его голос, то, что в нём зазвучало, сказало Лукасу достаточно. В конце концов, он ведь был Птицеловом. Он умел улавливать такие вещи. И играть на них. Он и тогда бы сыграл, если бы его язык не присох к нёбу и ноги не вросли в землю. И он только стоял и слушал удаляющиеся шаги Марвина, пока тысячи заботливых "не думать" быстро ткали свою паутину в его голове.
Но теперь он не просто слышал об Ив. Он ехал к Ив. Он ехал к ней, в её замок Мекмиллен. Он возвращался к ней, хотя когда-то сказал себе, что не вернётся. Нет, он не добавил "никогда". Он не добавлял этого слова ни к одному из своих обещаний.
Просто знать, что она есть, было ещё терпимо. Знать же, что скоро он окажется рядом с ней, сможет посмотреть на неё, заговорить, даже дотронуться - знать это с такой же неотвратимостью, как знаешь о том, что смертен, - было выше его сил. Поэтому он одним взмахом вымел из своего сознания вязкую паутину "не думать" - и поразился тому, до чего же плотной и липкой она была. И ещё больше - тому, что увидел под ней.
Лукас подумал: "Селест".
И тут же понял, насколько сильна была привычка - мысль, казавшуюся бессмысленной, опять стало затягивать паутиной. Лукас в ярости разорвал её и снова подумал, мысленно смакуя каждый звук: "С-е-л-е-с-т ". Он ничего о ней не знал. Никогда ей не верил. Не видел ни малейшего смысла в их связи, помимо того что они подходили друг другу в постели. И в её гибели не было его вины. Так в чём же дело? Если всё так просто, так чисто, так наплевательски безмятежно - почему мысль о ней попала в ведомство его внутренних сторожей? "Я виноват, - подумал Лукас и ничего не почувствовал. - Виноват? Глупости. Я ни в чём перед ней не виноват, нет. Я даже не знал, что она впуталась в заговор. Я совершенно ничего ей не сделал. Ничего плохого. Даже и в мыслях не было. Ничего не было: ни плохого, ни хорошего… Перед ней я не виноват.
Прекрасно, просто отлично, давай-ка пойдём дальше: а перед кем тогда виноват?"
Лукас подумал: "Рысь".
Он закрыл глаза.
Нет, решил он после мучительного раздумья. Не виноват. Она сама меня нашла. Ладно, допустим, она не лгала, она действительно была моей дочерью - или считала себя ею. И допустим, что я с первого же взгляда это понял. Но мне стало любопытно, как далеко она способна зайти, пытаясь меня убедить. Разве мог я предположить, что настолько далеко? В ней оказалось слишком много от Марвина - того Марвина, которым он оказался, а не которым Лукас хотел его видеть. При этой мысли он поморщился. Марвин вывалил ему всё то же дерьмо, которое его так раздражало в Рыси: бездумное следование глупым представлениям о чести, безрассудный риск в ситуациях, которые того не стоили, и катастрофическое неумение проявить твёрдость, когда это необходимо, и неумение следовать принятому решению до конца. Последнее Лукас ненавидел больше всего. Непредсказуемость других людей была тем единственным, что могло в любой момент спутать все его планы. Но в то же время именно непредсказуемость его и завораживала - потому, что он так и не смог её понять. Это примиряло его с Дереком, это привлекло его в Селест, это заинтриговало в Марвине и это же заставляло его быть снисходительным к Рыси. Интересно, знает ли Марвин, что сперва Рысь искала Лукаса, чтобы убить его? Дескать, он разбил сердце её матери - мелкой провинциальной дворяночке, которая охотно раздвинула перед Лукасом ноги, когда сам он был ещё сопляком, и которую он едва помнил. Девчонке не хватило ума проявить вероломство и напасть на него неожиданно - ей, видите ли, захотелось прежде получить объяснения. Получив же их, она напрочь забыла о мщении. В конце концов, Лукас не просто так называл себя Птицеловом.
Быть Птицеловом - это временами походило на "не думать". Тоже паутина, только теперь её сплетал и набрасывал он сам. Нитями служили страсти, страхи, желания и душевные муки самой жертвы, и порой она затягивала эти нити сама, без помощи Лукаса, а ему оставалось только подкрасться и впрыснуть яд. Это было захватывающее занятие, столь захватывающее, что вытесняло всё остальное, всё, о чём было проще забыть. И он забывал. Даже с чего всё началось, сумел забыть - так крепко, что и разорванный покров не обнажил этого воспоминания. Иногда, особенно в самом начале, его игру раскрывали, и тогда приходилось либо удирать, либо убивать. Второе он делал чаще, исключительно из-за природной лени: убегать было слишком утомительно. А Лукас никогда не любил суеты. Он и пташек своих ловил не спеша, с толком, с расстановкой, чтобы быть готовым к любому повороту событий. Такой подход всегда играл ему на руку: нити паутины, сотканные без спешки, получались прочнее и надёжнее. А ещё он успевал скопить яд.
Он очень, очень много успел его скопить. И много лет этот яд жёг его изнутри, и сжёг бы, если бы не стена спасительных "не думать". Но теперь она дала трещину. И он знал, что это произойдёт, для этого и искал кого-нибудь… кого-нибудь вроде Марвина.
Лукас подумал: "Марвин", - и улыбнулся. Даже теперь, всё равно. Первой его реакцией на поведение мальчишки в Нордеме был шок, потом - злость, а теперь он понимал, что всё это к лучшему. И сейчас Лукас был больше чем когда-либо уверен, что именно Марвин его убьёт. Эта мысль, превратившись из забавной фантазии в почти осязаемое, близкое будущее, будоражила его больше, чем что-либо за последние годы. "Этот маленький глупый щенок убьёт меня", - подумал Лукас в восхищении. Он уже знает, как. Сам ещё не понимает, но - знает. Теперь, после того как Лукас спас его из Нордема, пожертвовав для этого Рысью. Знает, но, гадёныш, не хочет, так что придётся его заставить.
Лукас ехал ловить Марвина, но не собирался везти его в Таймену. Нет, поймать Марвина для Лукаса Джейдри, Птицелова, означало - заставить его убить себя. И это было самым серьёзным вызовом из всех, что Лукас Джейдри, Птицелов, получал в своей жизни. "Вот ты и поквитаешься со мной за Балендор, мальчик, - подумал Лукас и устало прикрыл глаза, в которые ветер пригоршнями забрасывал снег. - Только как… как же тебя заставить? Как обмануть тебя, чтобы ты захотел? Я же помню, как ты смотрел на меня в расщелине недалеко от Нордема… так не смотрят даже на дерьмо. Ты дышать со мной одним воздухом теперь не хочешь - тебе противно". - Лукас кивнул, продолжая упиваться улыбкой, примёрзшей к лицу. Да, это будет трудно. И любопытно. И очень забавно".
И тогда он подумал: "Ив".
И снова: "Ив".
И опять: "Ив, Ив, Ив".
У неё очень короткое имя, оно звучит низко и немного приглушённо, и ничего не значит. Поэтому можно было произносить её имя в мыслях и всё равно ни о чём не думать. Не думать, не думать, не думать…
Он расслабился в седле, улыбался, смаргивая снег, и думал об Ив.
Кое-что он помнил. Лучше всего - снег. Лёд, скользящий под ногами. Необструганное дерево, оставлявшее занозы на ладонях - её ладонях, его к тому времени достаточно огрубели в упражнениях с мечом. Он ей лгал. Он её ловил. Она тоже лгала, но она его не ловила. Он её поймал. Он взял то, что ему захотелось. И тогда ему стало очень больно, так больно, как было потом только один раз, когда ему в повальной драке переломали половину рёбер и одно из них вспороло лёгкое. Вот то же самое было. Только когда он валялся в грязной лагерной палатке рядом с гангренозными больными, блюя кровью, боль была растянута на долгие дни. А когда он понял, что эта женщина отличается от других, вся та же самая боль уместилась в одно мгновение. И принадлежала эта боль не ему, а ей. Просто он почувствовал эту боль, как свою. Это было так чудовищно, что Лукас немедленно выслал на форсаж батальон своих "не думать". Он к тому времени уже достаточно хорошо собой владел.
Её отец, старый сэйр Уэнберри, был смертельным врагом тогдашнего сюзерена Лукаса и упёрся рогом, как баран, не пуская его даже на порог. Но Лукас нашёл способ проникнуть в замок, а потом держал клинок у горла старого Уэнберри, пока тот хрипел: "Я скорее сдохну, чем отдам свою дочь за такого ублюдка, как ты". Лукас пожал плечами и ответил: "Значит, ты сдохнешь", а она кричала, так кричала… Он слушал её крики краем уха, и так же смутно ощущал её руки, вцепившиеся в его предплечье. И когда она ударила его, а потом плюнула ему в лицо, это он тоже едва ощутил. Он всё ещё был будто пьян её болью, её страхом, и оттого не чуял сам себя. Лишь намного позже он понял, что именно его отстранённость, его внешнее равнодушие и были тем, что усиливало её ужас до предела, который он не мог выдержать. Ему нужно было убить кого-нибудь, выпустить яд, которым она его отравила после того, как он её отравил… И когда она висела на его неподвижной руке, и её слюна стекала по его лицу, оба они смотрели друг на друга и понимали, что это замкнутый круг, и выхода из него нет. Она заставила его почувствовать то, что чувствуют его пташки, когда их душит силок, и оба они не смогли ей этого простить.
"Убирайся. И не приходи… не возвращайся", - сказала Ив. Она не добавила "никогда", потому что тоже знала, что это самое глупое слово из всех, какие только выдумал человек, чтобы обманывать себя.
Лукас ушёл. Он боялся. Он ужасно боялся, и само по себе это тоже было страшно. И единственное, что он твёрдо знал, покидая замок Ив, - это то, что он не хочет больше ощущать то, что ощутил из-за неё. Он не принимал никаких решений, не давал никаких зароков. Просто подумал: "Охренеть можно, что же это такое было?" То же самое он думал несколько лет спустя, после того злосчастного ранения - когда его рёбра срослись, лёгкое затянулось, и он впервые проснулся без жара и привкуса крови во рту. Просто чувство, которое больше не хочешь испытывать. И для этого не надо никаких решений.
Теперь он был рад, что оба они даже в юности понимали непостоянность любого решения.
Лукас знал, что Марвин, если ему только удалось выкрасть наследника, отправится к Ив. Просто потому, что сам Лукас на его месте сделал бы именно это. И не имело значения, что Марвин отнюдь не всегда поступал так, как Лукас. Просто он тоже знал Ив. И говорил о ней так, как будто она и ему сумела передать свою боль. Это был её дар - передавать свою боль другим. И Лукас, как никто другой, знал, что этим даром можно привязать к себе человека крепче, чем любыми клятвами. Поэтому Марвин сейчас с Ив, если, конечно, он ещё жив… Но Лукас почувствовал бы, если бы он умер.
Он подъехал к замку Мекмиллен к ночи; уже совсем стемнело, но в воздухе ещё не ощущалось свирепости ночного мороза. Лукас никогда не был в Мекмиллене, однако нашёл его без труда, даже не воспользовавшись проводниками. Он умел забывать. Но и вспоминать тоже умел.
Его впустили не сразу - в этих краях даже одинокий путник вызывал подозрения. Он быстро прикинул несколько подходящих историй на случай, если стража окажется очень уж несговорчивой, но в результате ему не пришлось врать - обошлось почти без вопросов, достаточно было сказать, что у него дело к месстрес Ив. "Она ждёт меня", - в приступе безумной надежды подумал Лукас. - Ждёт и знает, что он приедет именно сегодня. Впрочем, глупо думать, что она оставила бы дверь открытой… и что его ожидает тёплый приём.
Во дворе было безлюдно, только какой-то мальчик лет двенадцати упражнялся с мечом. Он был возбуждён и взмылен, и, судя по стойке, страшно устал, но не собирался останавливаться. Наверное, совсем недавно получил железный меч вместо деревянного и всё никак не мог нарадоваться. Лукас задержался, глядя на него. Потом подошёл к человеку, стоявшему рядом с наставником мальчика и что-то недовольно ему говорившего - человек этот по виду и манерам напоминал управляющего. Лукас сказал, что приехал к месстрес Ив. В ответ получил поклон и заверения, что месстрес Ив будет счастлива. Он назвал своё имя. Его попросили подождать. Он сказал: "Почему бы и нет". Похоже, это прозвучало отрывистее, чем ему хотелось бы, потому управляющий Мекмиллена смутился. Похоже, он запоздало сообразил, что гость и так провёл в седле целый день. Откуда ему было знать, что Лукас ждал этого дня восемнадцать лет и вполне мог подождать ещё. Даже столько же.
В глубине души он хотел бы, чтобы этот день никогда не наступал.
С ним поступили так, как с любым нежданным гостем: отвели в гостевые покои, предложили вымыться и поесть. Лукас не стал отказываться. Ив, без сомнения, уже знала, что он здесь. Теперь ей нужно было время, чтобы подготовиться, и он ничуть её за это не винил. У него на это была неделя, и то не хватило. Лукас надеялся, что ей достанет сил встретить его лицом к лицу. И что у него тоже их достанет.
Он мчался через Предплечье как сумасшедший и не понимал, как устал, пока не присел в кресло, чтобы перевести дух. Едва откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза и немедленно уснул. Ему даже успел присниться сон: что-то беспокойное, его как будто подбрасывало на колдобинах, а потом он падал, и всё это было крайне неприятно. Лукас понял, что спал, только когда вздрогнул во сне так сильно, что разбудил сам себя - и несколько мгновений ошалело моргал, не понимая, как это мог так отрубиться. За окном уже совсем стемнело, от свечи на комоде остался огарок, ужин давно остыл. Лукас вздохнул и, упершись в подлокотники кресла ладонями, с трудом поднялся. У него ныла поясница и отваливалось всё, что находится ниже неё. Он вдруг почувствовал себя дряхлым стариком и сжал зубы, заставляя себя выпрямиться.
И тогда он увидел Ив.
Он думал, это будет не так. Думал, она примет его в большом зале, за длинным столом, уставленном свечами и лучшим вином из её погребов, и блюдами с дичью, добытой в её лесах; думал, на ней будет лучшее платье, волосы она уложит в затейливый узел, подражая модницам столицы, а виски задрапирует прозрачным платком, на её пальцах будут драгоценности, а на губах - безупречно вежливая улыбка. А сам Лукас, отдохнувший, чистый, переодевшийся, будет смотреть на неё сквозь пелену мерцающих огней и смеяться одними глазами над её нелепым представлением, потому что он ведь знает, какая она на самом деле…
А он не знает. И в краткое мгновение, исполненное самого чёрного ужаса, какой ему доводилось испытывать, Лукас понял, что никогда её не знал. Да и откуда бы? Они ведь были знакомы всего несколько недель.
Ив сидела в кресле за столом, подперев лицо ладонями, перед остывшей едой, предназначенной Лукасу, и смотрела на него. Он не различал в полумраке, как она одета, но её голова была непокрыта, тёмные волосы откинуты за спину. Лукас не видел, какой они сейчас длины. Украшений на её руках не было. И она постарела.
- Ты ничего не ел, - сказала Ив, и Лукас подумал, что голос её тоже постарел.
- Я уснул, - ответил он, не двигаясь с места. Она кивнула и сказала:
- Я знаю. Ты долго ехал, да? Мне не следовало приходить сегодня, наверное… но я так хотела на тебя посмотреть.
В её голосе, низком, чуть хрипловатом (не от избытка чувств - Лукас понимал, что её голос всегда так звучит), не было ни волнения, ни гнева. И говорил этот голос вовсе не то, что ожидал услышать Лукас.
- Нет, хорошо, что пришла. Просто, я думал, ты оставишь это… на завтра.
- Но ты ведь тоже хотел увидеть меня, - резонно заметила она. - Мне сказали, ты приехал весь в мыле. Что-то срочное?
- Нет. То есть да, но… - он умолк в растерянности. Всё шло не так. Он не знал, о чём они будут говорить, когда встретятся, и был готов поддержать любой разговор - хоть светскую беседу, хоть запоздалое выяснение отношений. Но только теперь он понял, что им попросту нечего выяснять, а притворяться друг перед другом они перестали много лет назад, когда он поднял руку на её отца, а она не захотела ему это простить. И все эти годы она помнила, как они расстались, а он забыл, и сейчас привычно приготовился лицемерить.
Марвин был прав, Лукас её не стоил.
Ив вздохнула, отняла руки от лица, покачала головой. Потом встала и подошла к нему.