Лукас смотрел на Марвина Фостейна и чувствовал то, чего не ощущал никогда раньше: это я, думал он, и это не я, как будто передо мной поставили кривое зеркало, отбрасывающее тысячи отражений - из прошлого, настоящего, будущего, из тех вероятностей, которые могли случиться, да не срослось… Он видел себя, каким бы стал, если бы остался с Ив. И он сам не знал, нравится ли ему то, что он видит… и жалеет ли он о том, что этого не случилось. Это был слишком страшный вопрос, чтобы на него отвечать.
- Ну и кто же победил на этот раз?
Это был его голос, голос Лукаса, но самому ему отчего-то показалось, что вместо него звучит голос Марвина - юный и звонкий, способный болтать одни лишь глупости, даже не подозревая, что если и существует в мире мудрость, то это она и есть.
Марвин из Фостейна устало пожал плечами.
- Ответьте на это сами, мессер. Я не знаю, что вы хотите услышать, а самому мне… нечего вам сказать.
- Зачем тогда ты пришёл сюда?
- Вы меня позвали.
- Я тебя и раньше звал.
- Ну… Я подумал, вам что-то нужно. И теперь я сумею объяснить, что ничего не могу сделать для вас… ничего из того, что вам нужно. И дело не в том, что я хочу вас наказать. Право слово, я так от всего этого устал, что мне уже всё равно.
- Мне тоже, - сказал Лукас.
- Да ладно, - улыбнулся Марвин. - Вы же мне вроде бы никогда не врали? Так теперь-то зачем?
"Это не тебе, - подумал Лукас. - Не тебе. Я никогда не врал тебе. И Ив. И всем, кого загонял, приглашал, звал в силок - и терпеливо ждал, пока придут, даже если приходили не сразу. Им не было нужды лгать. Они сами выбирали то, что будут слушать, то, во что будут верить. Поэтому я не врал им, нет.
Я никогда не врал никому, кроме себя самого".
- Уходи.
Этого Марвин, похоже, не ждал. И колебался несколько мгновений, прежде чем сказал:
- А как же то, что вы говорили о короле? О приказе патрицианцев и…
- Марвин, Богом прошу, уходи. Ты всё сказал, и если не собираешься меня убивать, кончай трепать языком. Ты не Птицелов.
Он не сразу смог понять, что ответное молчание Марвина было исполнено потрясения. Теряешь сноровку, Лукас Джейдри… Птицелов. Птицеловы такое чуют нутром, а у тебя, похоже, чутьё напрочь отбило.
- Не Птицелов, - раздражённо повторил Лукас, подняв голову. - Я и не думал, что ты им станешь. Так что ловлю пташек оставь тем, кто в ней хоть что-то смыслит.
- И кого вы будете ловить теперь? - спросил Марвин, помолчав.
"Если бы у меня был ответ, ты никогда не появился бы в моей жизни", - подумал Лукас, а вслух сказал:
- О патрицианцах я позабочусь сам.
- Вы же знаете, что я вам не верю.
- Не важно, веришь ты или нет. Береги короля.
- На короля вам наплевать.
- Но на него не наплевать тебе. Поэтому береги его. И… - он не смог закончить, да это и не было нужно. Марвин уже сберёг Ив - от него. Значит, сбережёт и от целого мира.
- Спасибо, - сказал Марвин.
Выходя, он оставил дверь открытой.
Прошло много времени, а может, и нет. Лукас встал, оглядел разгромленную комнату. Поднял перевёрнутый стул, потом стол, сдвинул его на прежнее место. Посмотрел на осколки стекла, застрявшие в каминной решётке, и, подойдя, несколько раз ударил по ней носком сапога, пока осколки не свалились в огонь. Пол перед камином тоже был засыпан стеклом, поблескивавшем в лужицах вина. Лукас сгрёб осколки и пошёл во двор за снегом.
Сделав три шага от двери, он сел на землю, опёрся о согнутые колени и заплакал.
Солнце светило сквозь древесные кроны, когда Лукас встал, набрал снега и пошёл обратно в дом. Снег таял прямо в руках, и вода текла по запястьям в рукава.
Отчистив всё, что можно отчистить, он поехал ловить.
Отъехав от охотничьего домика Мекмилленов на две мили, Марвин придержал коня и какое-то время стоял среди стонов и шорохов пробуждающегося леса, глядя на переплетение звериных троп. Сердце по-прежнему гулко колотилось в его груди, так, будто эти две мили он не ехал, а бежал со всех ног. Потом он спешился, погладил по шее недоумённо всхрапнувшую лошадь, встал на одно колено и провёл ладонью по худосочному островку бледной зелени, пробивавшейся сквозь снег. Травинки были крохотные и редкие, будто первая поросль щетины на мальчишеских щеках. Марвин отрешённо провёл по собственному подбородку. Он чувствовал себя так же, как накануне своего посвящения в рыцари. Тогда он, кажется, впервые в жизни как следует вымылся и побрился, и всю ночь провёл, стоя на коленях на непокрытом каменном полу перед раскрытой дланью Единого. Сперва он прилежно читал молитвы, которым его научили, но длань Господня была так неподвижна, и капли святой воды, скатываясь от каменных пальцев к каменному запястью, так монотонно стучали о дно чаши в её основании, что в какой-то момент Марвин не выдержал и задремал. К счастью, он проснулся прежде, чем тело успело расслабиться, и вовремя успел превратить падение в ретивый челобитный поклон. Никто ничего не заметил, и остаток ночи Марвин истово молился о прощении. Под утро ему показалось, что святая вода, которой он регулярно смачивал руки, стала чуть теплее, и это означало, что Единый принимает и его покаяние, и его присягу. Он почувствовал радость и гордость, переполняющие всё его естество, и с тех пор всегда знал, что вовремя проявленным смирением заслужит прощение любого греха.
"Какие свои грехи я искупил сегодня?" - подумал Марвин, и его рука, рассеянно поглаживающая траву, сжалась в кулак, загребая грязный снег.
Он глубоко вздохнул, не поднимая головы. Конь тихонько заржал, будто недоумевая. Марвин знал, что надо подниматься и ехать, но вместо этого приложил к земле и вторую ладонь. Он был без перчаток, и стылый холод лился в его мышцы и жилы, смешиваясь с робким, но непрерывным движением сил, только-только пробуждавшихся в этой земле.
"И во мне, - подумал Марвин. - Во мне ведь тоже?"
- Я же всё сделал правильно? - вслух проговорил он, ни к кому не обращаясь. - Ведь правильно?
Ему не надо было слышать ответ, но вопрос задать следовало, чтобы почувствовать его бессмысленность. Какая разница, правильно или нет. Он всё равно не мог вернуться и ещё раз посмотреть на Лукаса. Он никогда бы не подумал, что быть им - это так ужасно. И никогда не сможет забыть, что чувствовал, когда хлестал его по щекам - словами, куда более тяжёлыми, чем кулаки. И у него было чудовищное ощущение, будто это не он говорит, а какая-то тварь, вселившаяся в его разум, завладевшая его мыслями и языком, но злонамеренно не тронувшая чувства, чтобы он видел и понимал, что творит. От одного воспоминания об этом он чувствовал прилив дурноты. И даже думать не хотел, каково Лукасу было жить вот так - жить со всем этим много лет. И как он умудрялся при этом не чувствовать то, что на его месте должен бы чувствовать любой нормальный человек.
- Любой нормальный человек, - повторил Марвин вслух и тихо рассмеялся. Потом резко умолк. Ему вдруг показалось, что он сходит с ума. И в этот краткий миг он с оглушающей ясностью вспомнил всё: Балендор, Плешивое поле, Стойнби, Таймена, Нордем, Мекмиллен… Места, а не людей, хотя не люди и даже не места были прокляты. "Это вы прокляты, сэйр Лукас, - подумал Марвин, - и я с вами заодно. Единый, ну почему я вас всё-таки не убил?"
- И правда жалеешь?
- Смотри, он и правда жалеет.
Конь истошно, яростно заржал, взбрыкнул передними копытами, рванулся и, оборвав повод, умчался вперёд - только снег брызнул из-под копыт.
Марвин неуклюже перевернулся, переставив руки, и сел на землю, прямо в траву. Ничего, коли сильная - выдержит, а нет - так поверх неё пробьётся новая, та, у которой достанет воли жить.
Он посмотрел на древних духов севера.
На сей раз их было двое: юноша и девушка. Примерно одного возраста, может, девушка чуть моложе. Юноша черноволосый, рослый, широкоплечий. Несмотря на мягкость полудетских черт лица, в его фигуре, а ещё больше в линии челюсти и бровей уже проглядывал будущий воин. Девушка была намного мельче и мягче, но в ней тоже угадывалась твёрдость характера. Её волосы цвета свежей соломы, очень длинные, стелились по земле. Юноша и девушка держались за руки, нежно и холодно, как брат и сестра. Оба были босы. И было в обоих что-то смутно знакомое - Марвин никогда их прежде не видел, но они неуловимо напоминали кого-то, кого он хорошо знал.
- Сидит тут и жалеет.
- Сидит и себя жалеет.
Они говорили не хором, но как будто дуэтом, словно пели песню, в которой мужская партия сменяла женскую, и хотя слова их были обращены друг к другу, оба они смотрели на Марвина. Он уже достаточно знал о древних духах севера, чтобы понять: перед ним не двое, а одно.
Тем не менее, отвечая, он смотрел на юношу:
- Ничего подобного. Вовсе я себя не жалел.
- Сидит на земле, мнёт траву, забыв своего коня, и боится, - сказал юноша.
- И говорит, что жалеет не себя, - сказала девушка. Презрение в их голосах звучало совершенно одинаково: будто один и тот же голос, только сперва баритоном, потом - сопрано. Это странным образом усиливало эффект от слов. Марвину стало стыдно. Он неловко поднялся и отряхнул ладони.
- А теперь стряхивает с рук снег.
- И землю.
- Снег и землю севера, его дар.
- Его плоть.
- Если уж на то пошло, - сказал Марвин, закипая, - вы первые начали. Ваш север меня терпеть не может и пытается угробить при каждом удобном случае!
- Это когда? - поинтересовалась девушка. - Когда ты сам резал собственное тело? Или когда сам пришёл к своим врагам, которых завёл на южной земле? Или когда делал дела южных королей, вторгаясь туда, где их власти нет?
Юноша ничего не добавил, но в его взгляде тоже читалось осуждение. Марвин напрягся. Он не чувствовал в них прямой враждебности, только холодное, небрежное неуважение, и почему-то это задевало и тревожило его куда сильнее, чем если бы они угрожали разорвать его на куски.
Он задумался было, какого беса обязан перед ними оправдываться, а потом рассудил: это же всё-таки их земля. И пусть они не особо гостеприимны, он тоже не показал себя вежливым гостем.
- Простите меня… - сказал он и запнулся, не зная, как к ним обратиться. - Простите меня, мессер и месстрес. Да, я пришёл с юга и принёс в ваши земли зло. Так, должно быть, справедливо, что зло это обратилось только против меня.
- Только? - спросила девушка.
- Не только, - возразил юноша. - Но это не ты принёс зло, просто оно шло за тобой.
- И сейчас, - сказала девушка, - злу очень больно.
Они оба умолкли и уставились на него. Марвину показалось, что их соединённые руки сжались крепче. Он как будто должен был что-то сказать, но было очень трудно поддерживать разговор, ни беса в нём не понимая. Он уже почти привык, что духи севера не особо-то внятно изъясняются, но эта парочка была, пожалуй, самым странным из тех воплощений, что ему встречались.
Неожиданно до него дошло, что эти двое - всего лишь оболочка. И эта оболочка всегда что-то значит. Наверное, каждому человеку эти твари видятся как-то иначе. И от того, поймёт ли он их намёк, сейчас может зависеть его жизнь.
Эта мысль его внезапно разозлила. Как ни крути, а быть трусом ему никогда особо не нравилось.
- Если я сейчас должен покаяться и сказать, что не хотел делать злу больно, то не пошли бы вы оба… - свирепо сказал Марвин.
Дух расхохотался - и Марвин совершенно ясно увидел, что это действительно единое существо: губы обоих детей двигались в унисон, и смех звучал совершенно одинаково, так что более низкий смех юноши казался эхом смеха девушки.
- Покаяться!
- Он сказал - покаяться!
- Глупый маленький единобожец!
- Будешь каяться в своём тёмном грязном вонючем храме!
- Умываясь тухлой водой!
- А мне всё равно, жалеешь ты о сделанном или нет!
- Тебе всё равно, - рассудительно сказал Марвин, хотя от этого сплошного потока переливающихся голосов кровь застыла у него в жилах, - но тебе это не нравится.
И снова - взрыв чуждого смеха, холодный и резкий, совершенно безумный.
- Ты вообще не нравишься мне, ничтожество с юга.
- Ты привлёк и привёл за собой силу, с которой сам не смог совладать.
- Даже когда она досталась тебе.
- А это слабость.
- А мне не нравятся слабаки.
- Они обычно не приживаются здесь.
О чём это они болтают? О Лукасе?.. Им не понравилось то, что он не убил Лукаса? Или что не поймал его - не заставил ощутить всю прорву унижения, которое выпало на долю Марвина, не вынудил его об этом пожалеть и умереть, чувствуя себя ничем?.. Что ж, если так, то, похоже, тут-то Маврину и конец. Потому что последняя фраза духа, сказанная очень ровно и равнодушно мелодичным голоском юной девушки, могла иметь только одно значение.
И в этот миг Марвин понял, кто перед ним. Нет, у него не нашлось слов - он не знал имени этого божества, не знал ни его истории, ни нрава; он знал только, глядя в серо-зелёные глаза девушки, у которой было до боли знакомое лицо, что перед ним - самое могущественное после Единого существо, рождённое на небе или под землёй. Он понял это, потому что на долю мгновения вместил в себя его целиком, а оно, это существо, вместило в себя Марвина - они будто обменялись прикосновением, и это было и рукопожатие, и соитие, и плевок, и объятие, и удар. Марвин ощутил чудовищный приступ тошноты, будто все его кишки пытались выпрыгнуть из нутра наружу, и он знал, что, если сейчас не справится с собой, то немедленно умрёт самой ужасной смертью, какую только можно вообразить. Но он справился не поэтому - страх не мог придать ему сил, он только ещё сильнее гнал склизкий комок боли и понимания, бившийся у Марвина внутри. Но, кроме страха, было что-то ещё - и, вдруг понял Марвин, это то самое, что многие годы вселяло силы и жизнь в Лукаса Джейдри.
Уверенность. Просто уверенность в своей правоте.
Марвин очнулся. Он находился в той же позе, в которой замер, когда дух обрушился в него, и, судя по тому, как затекло тело, стоял так уже Единый знает сколько времени. Во рту было горько, по лицу что-то текло. Марвин с трудом поднял руку и отёр капавшую из носа кровь. И сказал, очень тихо и очень твёрдо:
- Я не знаю, что ты такое, но мне наплевать, что тебе там нравится и что нет. Ты само сказало, что я принёс на север свою войну, начатую на юге. Так вот: не твоё дело то, что я начал на юге, и моё право проливать или не проливать южную кровь. Твоих детей я не трогал. Твоих врагов я не щадил. То, что там воображает моя глупая южная башка, только и исключительно моё дело. И то, что я сделал, менять я не намерен. Потому что я всё сделал правильно. В кои-то веки я знаю, что всё сделал правильно, и беса с два ты меня переубедишь!
Они слушали его. Теперь и вправду слушали, а не просто терзали и обволакивали своим присутствием, излучая презрение и дыхание смерти.
Когда он умолк, они разжали руки.
Девушка легко скользнула по земле к Марвину и остановилась перед ним. Её бесплотные руки взяли его лицо в свои ладони, и она поцеловала его в щеку. Марвин не почувствовал ни её рук, ни её губ, но изнутри, из яркой звенящей глубины, которую он так редко, но всё же ощущал, на него излился покой. У покоя был мутноватый белёсый цвет, подсвеченный весенним солнцем, прикосновение льна и вкус земляники.
- Ты же сказал ему "спасибо", - проговорил юноша.
- За что ты сказал ему "спасибо"? - спросила девушка.
Марвину не понадобилось думать ни над вопросом, ни над ответом - какими бы ни были теперь любые вопросы, то, что Марвин ощутил сейчас внутри, делало возможным только один ответ.
"Вот за это, - подумал он, потому что это было слишком очевидно, чтобы произносить вслух. - Вот за это самое и сказал".
- Если хочешь, можешь остаться.
- Да что ты глупости говоришь, ты же видишь, он останется.
Марвин смотрел на них с изумлением. Девушка легко скользнула в сторону от него, но не взяла за руку своего спутника - и теперь они обращались друг к другу, почти спорили, так, словно были живыми людьми.
- Я предлагаю, - сердито сказал юноша, обращаясь к девушке - Марвин ясно видел, что именно к ней, и прикусил язык. - Я предлагаю ему остаться. Если хочешь теперь всё испортить - ну, давай.
- Ох, ты бы помолчал, сам-то портишь всё без моей помощи. Он всё равно остался бы, а теперь подумает, будто у него есть выбор.
- А у него есть. Он сам только что сказал.
- Ну, может, и есть, но ты сам знаешь, что остаться для него будет правильно.
- Я прошу прощения, месстрес и мессер, - не выдержав, сказал Марвин, - но коль уж вам приспичило прикинуться нормальными людьми, может, и поговорим как нормальные люди?
Они изумлённо воззрились на него - и снова это были одинаковые взгляды. "О Единый, - подумал Марвин тоскливо, - здесь даже духи помешанные - эта вот тварь только что оживлённо болтала сама с собой, меня вовсе не замечая… Надо было удрать тихонько, может, они бы и внимания не обратили, увлечённые дискуссией".
- Что ж, тогда я просто тебе скажу.
- Оставайся здесь.
- Тебе подходит эта земля.
- Это приказ.
Марвин расхохотался.
- Да кто ты такой, чтоб мне приказывать?!
- Как это кто? - удивлённо переспросил юноша. - Я твой король.
Марвин смолк.
Мой король, потрясённо подумал он, глядя на юное лицо будущего воина… будущего великого воина. Теперь Марвин чётко различил в нём черты Артенитов. Мальчик здорово походил на мать. Ну, точно, так и есть. Это же его высочество наследный принц Паттерик Артенит - через пятнадцать лет. Он проживёт эти пятнадцать лет, с облегчением подумал Марвин. Проживёт, если я останусь. Проживёт, чтобы приказать мне остаться. И я покорюсь. Потому что это правильно. Потому что он мой король.
А ты, подумал Марвин, переводя взгляд на лицо девушки. Кто тогда ты?..
Он даже не успел мысленно произнести вопрос, а ответ уже был - уже жил, хотя ещё и не появился на свет.
- Господь Единый, - прошептал Марвин, с жадностью вглядываясь в её лицо - и несказанно поразившись чувствам, которые его охватили. - Это нечестно.
- Может быть, - сказала его дочь. - Но это правильно.
- Я… но я ведь… как же это вышло? И я не смогу. Ох, я не смогу так, я… я плохой человек, - выдохнул он.
- Конечно, Марвин из Фостейна. Ты плохой человек. Ты глупый, жалкий южный заморыш с пустой головой и жестоким сердцем, тщеславный и самоуверенный, жаждущий только побед, даже если они нелегки. И ты знаешь, что будет, когда ты женишься на ней. Ты сразу уедешь и проведёшь жизнь в битвах. Вы станете видеться единожды в год, и в эти дни ты будешь нянчить своих детей, а не ласкать её. Но если ей понадобится твоя помощь, она всегда её получит. И пока ты жив, её никто не обидит.
- Точно, никто, - подтвердил король. - Ни её, ни нас.
"Так что, - спросил тогда Марвин у своего покоя, - выходит, всё-таки я победил?"
- Я тебе говорил, что он безнадёжен, - заметил юноша.
- А я тебе говорила, что так и будет, - пожала плечами девушка.
И они исчезли, даже не попрощавшись. Впрочем, с чего бы прощаться, если оба они были там, куда он сейчас шёл.