Большую часть комнаты занимала огромная печь с лежанкой наверху. Вокруг лежанки на колышках сохла разная обувка. У маленького оконца находился массивный стол. В стену были воткнуты чудовищных размеров ножи, топоры и другие орудия смертоубийства. Над окном покачивались пучки целебных трав. К балке под потолком были привешены набитые мешочки, связки лука и чеснока. Вдоль стены тянулась широкая полка, сплошь уставленная горшками, кувшинами, плошками и чугунками.
Еще имелась скамья, на которой уже восседал Зимородок. Он неспешно выкладывал на стол гостинцы – нитки, воск и драгоценную мазь от ревматизма.
Старина Зозуля схватил горшочек и жадно понюхал содержимое, испачкав при этом длинный нос.
– Она! – вскричал он, сверкая глазами. – Ах, погибель клопячья, какой запах! Аррромат! Да от одного только запаха мне уже легче! От одного запаха этот проклятый ревматизм улетучивается! Фьють! Улетучивается!
Тут он повернулся к Марион, кинул ей свою трубку и распорядился:
– Ступай-ка на крыльцо, покури, пока этот дылда разотрет мне поясницу. Нечего всяким девчонкам любоваться на мой ревматизм.
Марион снова оказалась на крыльце. Она сняла мокрые чулки и терла окоченевшие пальцы, гадая, когда же ее позовут в дом и можно будет согреться. В темноте стрекотали сверчки, где-то вдали тихонько клохтала Клотильда.
Ждать пришлось недолго. Вскоре из окна показалась остроухая голова хозяина.
– Эй ты, девчонка! – крикнул он. – Хватит переводить чужой табак! Иди в дом! Сегодня не съедим.
Успокоенная этим обещанием, Марион в очередной раз проделала весь извилистый путь сквозь сени до горницы.
Зимородок благодушествовал с трубочкой, а Зозуля, выдернув из стены ужасный нож, принялся с лихорадочной быстротой рубить на столе какую-то плохоразличимую снедь. Казалось, еще немного – и он накрошит собственные пальцы.
Но ничего подобного не произошло. Зозуля затолкал в горшок мелко нашинкованные листья, всыпал пригоршню сушеных кореньев, залил водой из кувшина, еще раз пошуровал в горшке кулаком и сунул в печь.
Варево оказалось на удивление вкусным. Хозяин и гости хлебали втроем из одного горшка, черпая попеременно деревянными ложками на длинных черенках.
Когда с трапезой было покончено, на столе появился кувшин с подбродившим квасом, и Старина Зозуля обратился к Зимородку с вопросом, который давно вертелся у него на языке.
– Разреши-ка ты мое недоумение, – начал он, облизывая губы, – для чего ты привел сюда эту, с позволения сказать, девчонку? Ни фаршировать ее, ни солить мы, как я понимаю, не будем. На чучело она тоже не пойдет. Старовата. Пан Мышка таких не берет.
– Какая еще Мышка? – возмутилась Марион. – Что значит "старовата"?
Зозуля неприятно поскреб у себя за ухом.
– А сосед мой, пан Мышка. Живет в трех днях пути отсюда, к югу. Великий, доложу вам, чучельник! У него этих потрошеных девчонок полон дом. Каких только нет! Он и платьица им мастерит. Все своими руками. "Через мою, – говорит, – коллекцию прославлюсь". Но старше двенадцати лет не берет. Ни-ни. Говорит, не то.
Марион поперхнулась квасом и закашлялась. Старина Зозуля похлопал ее по спине.
– Да нет, мы совсем по другому делу, – сказал Зимородок.
Зозуля подпер подбородок ладонью и приготовился слушать.
– Видишь ли, у нас тут вышел великий спор, – начал Зимородок. – Вот эта девица, Марион, утверждает, что в здешних краях имеется какая-то неизвестная мне дорога и что Прямоезжий Шляхт не обрывается за "Придорожным Китом", но пролегает дальше, через эти леса.
– Чушь, – мгновенно отрезал Зозуля.
– Вот и я говорю. Чушь! – подхватил Зимородок и отхлебнул из кувшина.
Но за этот краткий миг с Зозулей произошла внезапная метаморфоза. Он заметно помрачнел и уставился в оконце тусклым, немигающим взором. Зимородок встревожился:
– Что, ревматизм? В спину опять вступило?
Не меняя позы и стараясь не встречаться с Зимородком глазами, Зозуля медленно проговорил:
– Надеюсь, ты не поставил в заклад свою голову и не обещал на ней жениться в случае чего?
– Нет. – Зимородок пожал плечами. – А что, она может выиграть?
Зозуля находился в явном замешательстве.
– Вот ведь незадача-то, – бормотал он. – Вот не повезло…
Зимородок встряхнул его за плечо.
– Ну, говори же, не тяни из дракона кишку!
– Беда в том, что девчонка-то, пожалуй, и выиграла, – скорбно вымолвил Зозуля.
– Да где же ей быть, этой дороге? – вскипел Зимородок. – Что это за дорога такая, которой я никогда в жизни не видел?
– Была здесь дорога. Двести лет назад, – твердо сказал Зозуля. – Самолично по ней и хаживал, и езживал. С тех пор, правда, все тут, как говорится, заколодело-задубравело, но когда-то… да, была… была дорога.
Повисла зловещая тишина.
Марион стало страшновато. Зимородок, вне себя от досады, не знал, куда деваться. Что касается Старины Зозули, то он погрузился в какие-то давние воспоминания.
Наконец хозяин прервал молчание:
– А теперь неплохо бы выяснить, откуда девица Марион знает про эту дорогу? Для чучела она, конечно, старовата, но не настолько, чтобы помнить вещи, о которых забыли еще двести лет назад.
– Ну, – сказала Марион, – мне об этом рассказали. Поведали.
– Кто? – в один голос спросили Зимородок и Зозуля.
– Один старый друг, – нехотя ответила Марион. И поскольку ее собеседники продолжали молчать, явно ожидая дальнейших объяснений, добавила: – Его имя Людвиг-Готфрид-Максимилиан фон Айзенвинтер унд Фимбульветтер.
– Ба! – неожиданно вскричал Зозуля. – Что же ты раньше молчала! Благородный Людвиг – твой друг! Ах, какой перепелятник! А на уток как ходил! Бог войны! Ты бывала с ним на охоте?
Зимородок перекинул через скамью длинные ноги, отошел к печке, уселся там на полу и закурил трубочку, всем своим видом показывая, что этот разговор его никак не занимает.
Старина Зозуля страшно возбудился. Он хлопал Марион по спине, дважды пускался в бессвязные рассуждения о достоинствах своего табака, предлагал свои услуги в качестве загонщика и, обняв девушку за плечи, убедительно ворковал: "А что насчет ревматизма – то это все пустяки. Так и передай благородному Людвигу. Мол, жив Зозуля, жив-здоров и всегда готов услужить. Так и передай!"
Марион не знала, что и сказать, и только хлопала глазами.
В этот самый момент кошель, висевший у девушки на поясе, задергался и запрыгал, и хрипловатый басок придушенно воззвал:
– Ваше высочество! Ваше высочество! Умоляю, выпустите меня отсюда! Я слышу голос Старины Зозули! О, Зозуля, давний друг, ты ли это?
– Я, – всхлипнул Зозуля, – я…
Марион поспешно дернула тесемки, и из кошеля неуклюже вывалился на стол сшитый из лоскутков игрушечный зверек. Левый глаз-пуговица болтался на одной нитке, и из него капали обильные слезы.
Зозуля схватил зверька обеими руками, поднес к самому носу и встряхнул.
– Это он, это благородный Людвиг! О, мой герцог!..
– Как ты узнал меня, старый друг? Ведь я так изменился…
– Но не настолько, дорогой герцог, чтобы обмануть Зозулю! Мне ли не разглядеть в этом тряпичном теле вашу прекрасную, вашу рыцарственную душу! Не угодно ли квасу?
– Увы мне, – вздохнул тряпичный Людвиг, – вот уже двести лет, как не пил я квасу. В самом начале нашего знакомства эта добрая девочка, ее высочество Марион, еще пыталась кормить меня… Клянусь, никогда не забыть мне, как она делила со мною свою скудную похлебку во время нашего заточения в чулане! Мы провели там несколько скорбных часов. Благородное маленькое сердечко! Я был весь измазан в каше… Но она отстирала меня и всегда потом носила в кармане своего фартучка.
Старина Зозуля извлек откуда-то огромный клетчатый носовой платок и шумно высморкался.
– Да, мой добрый Зозуля, – продолжал со вздохом Людвиг, – вот как оно все обернулось. Мы, конечно, подозревали неладное еще в самом начале, еще во время лягушачьих дождей, но чтоб вот так…
И сложив круглые лапки на брюшке, он принялся обстоятельно рассказывать о том, что же случилось.
Глава третья
Королевство Пяти Рек, некогда славное и процветавшее, исчезло не только с лица земли, но и из людской памяти. Только очень немногие, вроде Старины Зозули, поднатужившись, могли припомнить: да, было такое. А большинство и слыхом о нем не слыхивали.
При короле Драгомире Могучем все пять рек, казалось, текли в кисельных берегах. Всего здесь было в изобилии. В молочных ручьях резвились сырные рыбки, древесная капуста давала два урожая в год, хлебные деревья, увитые диким виноградом, приносили булочки с изюмом. Между Зеленой и Синей реками тянулся Смарагдовый лес, куда каждую весну прилетали феи и оставались там на целое лето, а иные задерживались до глубокой осени.
Дальняя граница королевства пролегала по непроходимым дебрям долины Желтой реки, куда не забредал еще ни один, даже самый отчаянный следопыт. Ближняя граница проходила по Черной реке, и там имелись отменные паромные переправы.
Сам король жил в старинном замке с множеством башен, шпилей и балконов и держал большой штат придворных. Королевская охота считалась лучшей в мире. Драгомир знал толк в лошадях, рыцарском искусстве и поэзии. Он был еще молод и то и дело помышлял о браке то с одной, то с другой принцессой.
Ближайшим родственником короля был его племянник Ольгерд. Он вел жизнь веселую, праздную и даже не думал о том, чтобы стать королем.
И вдруг, в одночасье, все изменилось.
Застигнутый ненастьем во время охоты, король потерял из виду свою свиту и вынужден был просить пристанища в бедной пастушьей хижине. Юная дочь пастуха так очаровала Драгомира Могучего, что он тут же просил ее руки. Пастушка, не сходя с места, ответила согласием. Король посадил ее на мокрую от дождя лошадь и привез в замок, что вызвало крупный политический скандал. В результате король Драгомир отрекся от престола в пользу своего племянника, наскоро ввел того в курс дел и вместе с молодой женой отбыл в Захудалое графство – наслаждаться счастьем.
Таким образом, нежданно-негаданно на престоле оказался юный Ольгерд Счастливый, и Королевство Пяти Рек вступило в свою золотую эпоху.
Новый король был молод, исключительно красив, первенствовал на всех турнирах, обожал поэзию и изящные искусства. Придворный художник пан Кысь именно в те годы создал свои знаменитые картоны с портретами наиболее выдающихся фей. Впоследствии их копии разошлись по всему миру.
Феи были частыми и желанными гостьями при дворе. В первые годы правления Ольгерда придворные модницы появлялись на балах только босиком, с распущенными волосами и шелковыми или газовыми крылышками за спиной.
Были составлены знаменитые поэтические сборники – "Вересковые песни", "Потусторонняя ладья", "Сказочки Долгоносика" и "Боевой Рог".
Праздники, балы, охота, турниры, маскарады и поэтические состязания, штурмы цветочных замков и снежных крепостей, встречи и проводы перелетных фей сменяли друг друга пестрой чередой.
Внешней политикой короля Ольгерда занимался министр внешней политики. Поддержанием правопорядка внутри страны – министр внутреннего правопорядка. Урожаями и благосостоянием граждан – министр общественного процветания. Всякими неприятностями – верховный палач со штатом подручных. А все прочее происходило само по себе.
Король Ольгерд влюблялся то в одну, то в другую даму и, подобно своему дяде, ежедневно отводил значительное время созерцанию портретов заграничных принцесс.
Вот так обстояли дела, когда на четвертый год правления Ольгерда Счастливого Огнедум Всесведущий появился при дворе и предъявил королю международный диплом энвольтатора высшей категории.
В этом месте нашего рассказа надлежит остановиться и хорошенько оглядеться по сторонам, дабы правильно представлять себе, как, что, где и с кем происходило.
Для начала – сам замок. Это почтенное древнее сооружение, сложенное необработанным булыжником, давно утратило какое-либо фортификационное значение. Во рвах под стенами плавали попарно черные и белые лебеди. Мост давно уже не поднимался и был увит гирляндами роз. По двору бродили фазаны, а некогда суровые залы украсились коврами, роскошной мебелью, музыкальными инструментами и картинами. Десятки каминов обогревали комнаты и залы. В замке имелись библиотека, богатая псарня, картинная галерея, роскошная конюшня и обширнейшая, заботливо оборудованная кухня.
Молодой король принял энвольтатора сразу после завтрака. За четыре года правления Ольгерд существенно прибавил в весе, раздался в плечах и теперь являл собою образец пышущего здоровьем мужчины в самом расцвете. На нем был белый атласный халат, отороченный мехами и слегка забрызганный свежим горчичным соусом, на густых кудрях – тонкий золотой обруч.
Перед его величеством на столе, на большом серебряном подносе, стояли восемь или девять хрустальных коробочек, наполненных разными сортами табака. Король поднимал то одну, то другую крышечку и рассеянно нюхал, выбирая, какой табак он будет курить сегодня в течение дня.
И вот в этот-то ответственный момент шелковые занавеси раздвинулись, и на пороге показался слуга, весьма откормленный и очевидно довольный жизнью. Он подбоченился и громогласно объявил:
– Огнедум Всесведущий – к вашему величеству!
Король махнул широким рукавом:
– Проси.
Слуга исчез, уступив место старцу необыкновенной красоты и статности. Его белоснежная борода завивалась колечками. Серебряные волосы ниспадали на плечи. Застывшие черты поражали правильностью, манеры подавляли величием, в глазах горел неукротимый огонь.
Некоторое время Ольгерд безмолвно созерцал явившегося перед ним старца. Тот наконец слегка поклонился и молвил глубоким рокочущим голосом:
– Счел своим долгом прибыть ко двору вашего величества.
– А вы, собственно, кто? – осведомился Ольгерд.
– О, прошу прощения. Должно быть, вашему величеству не доложили. Энвольтатор высшей категории…
Однако договорить он не успел. Занавес, шумя и колыхаясь, отлетел в сторону, и в комнату ворвался молодой человек чуть постарше короля, краснолицый, со вздернутым носом, гладко напомаженными черными волосами и длинными свисающими усами. Он размахивал большим свитком, на котором качалась увесистая печать.
Не заметив старца, молодой человек подскочил к королю, с хрустом развернул свиток и принялся зачитывать:
– "Увеселения, намечаемые на сегодня при дворе короля Ольгерда Первого Счастливого. Первое. Кормление королевских собак. Второе. Посещение оранжереи. Примечание: в обществе дам. Третье. Мистификация прохожих на торговом мосту. Четвертое. Коллективное сочинение еженедельной пародии на элегию Усамы Унылопевца "Стенания души, поверженной во прах…" Пятое. Обед. Примечание: меню прилагается отдельным списком…"
При чтении каждого пункта король одобрительно кивал. Однако дослушать до конца ему не довелось. В комнату упругим шагом вошел еще один утренний посетитель – коротко стриженный мужчина с лицом, не ведающим печати сомнения. Почти одновременно с ним вбежали: парикмахер его величества с гребенкой и раскаленными щипцами для завивки волос и камердинер с королевским костюмом для верховой езды через плечо и сапогами наперевес.
Король отодвинул кресло от стола, откинулся на спинку и протянул ноги к камердинеру. Тем временем парикмахер ухватил его величество щипцами за локон.
Стриженный мужчина размотал перед королем длинный свиток и заговорил, бодро бросаясь короткими, энергичными фразами:
– Вот. Извольте видеть. За неделю все-таки накопилось. Это – только к смертной казни. Прошу утвердить. Остальных мы сами.
Ольгерд рассеянно взял список и, стараясь не двигать головой, пробежал глазами ряд имен и фамилий, которые решительно ничего ему не говорили. Тем временем краснолицый зудел у короля над ухом:
– …И я вынужден настаивать на своем старом проекте стращения фрейлины Эвелины Лэм путем подкладывания живой лягушки в ее ридикюль для ношения портретов, локонов и писем усопших любовников. Человек для отлова лягушки уже отряжен…
– Хорошо-хорошо, согласен-согласен, – бормотал Ольгерд.
Парикмахер закончил терзать и без того пышную шевелюру его величества, откланялся и вышел.
Вскоре была застегнута последняя блестящая пуговица на камзоле, после чего удалился и камердинер.
Король подмахнул список назначенных на казнь и таким образом избавился от палача. Расставаться же с краснолицым – это был Людвиг-сенешаль – он не торопился.
Но тут из угла снова выдвинулся забытый на время старец. Завидев его, Ольгерд смешался:
– А вы… э… собственно, по какому делу? Вам назначено?
– Мое имя Огнедум Всесведущий, – торжественно провозгласил старец. – Не считаю возможным долее утаивать мои уникальные таланты. Это было бы преступлением против государства.
В разговор вмешался сенешаль:
– Изложите подробнее, в чем они заключаются, ваши уникальные таланты, и мы тотчас изыщем для вас достойное место в придворном штате.
– Ураганы. Землетрясения. Наводнения. Извержения (вулканов). Градобитие с целью уничтожения урожаев потенциального противника. Моровая язва… Диапазон моих возможностей очень широк. Я провижу высшую мудрость сущего.
Глаза у короля и сенешаля загорелись одинаковым огнем.
– Да вы просто находка, милейший! – вскричал сенешаль и фамильярно облапил Огнедума за плечи. – Фейерверки? Живые картины? Огненные шутихи? Иллюзорные скамейки?
– Я вам не шут, милостивый государь! – произнес старец, оскорбленно отстраняясь.
– Разве вы не колдун? – удивился Ольгерд.
– Прошу вас оградить меня от невежества ваших подданных, ваше величество. Я – энвольтатор!
– А что такое энвольтатор? – спросил Ольгерд.
– Колдун… в самом широком смысле этого детерминанта, – не теряя достоинства, ответил старец.
В этот момент к королю зашел псарь с докладом о том, что верные борзые его величества с нетерпением ждут его к своей утренней трапезе. Король небрежно простился со старцем и отправился на псарню. Огнедум покинул его мысли раньше, чем сам король покинул комнату.
Таково было первое появление Огнедума Всесведущего при дворе Ольгерда Счастливого.
Согласно официальной доктрине, принятой при этом дворе, каждый новый приближенный должен был проявить себя в качестве забавного собеседника, а в лучшем случае – и затейника. Проверить, на что способен Огнедум, было поручено нескольким искусным придворным, которые приступили к выполнению задания в тот же вечер, на торжественном ужине. Ужин давали в честь начавшегося нереста ундин в верховьях Синей реки.
Разговор, естественно, зашел о рыбачьих и охотничьих утехах.
Огнедум выслушивал все эти истории, сохраняя на лице презрительную мину. Желая раззадорить его, придворные Ольгерда громоздили нелепость на нелепость. В ход пошли куропатки размером с кабана и столь же свирепые, саблезубые олени с острыми шпорами на задних ногах, ядовитые сороконожки длиною в кучерский кнут…
Наконец старец отставил кубок с вином, промокнул салфеткой губы и уронил: