- Ах, господин Бахма!
Налетела, едва касаясь, губки справа, губки слева, страусиные перья гонят сладковатый ветерок прямо в нос.
Бахмати не выдержал и чихнул.
- Не надо, - выставил он руку.
Но наложница, хихикая, легонько охлопала весь халат. Рукава волочились синими змеями.
- Вы поправились, господин Бахма, - она ткнула его кулачком в бок, безошибочно попав в золотую пластинку. - Ой, что это у вас?
- Печень.
Бахмати поймал-таки шуструю девушку, попросту наступив на один из рукавов, и отправил ее в сад за персиками.
- А вы хотите? - спросила она, невинно хлопая ресницами.
- Очень.
- Тогда несу.
Виляя бедрами, наложница скрылась в проеме за газовой занавесью. Наглая. Нашел же где-то сайиб. Или сама прибилась.
На миг Бахмати показалось, что есть в ней какая-то неправильность, то ли слабый пустынный запашок, то ли слишком уж неестественная развязность, но проверить это ему помешал голос сайиба Ирхона эс-Валлеки, зазвучавший в глубине дома:
- Бахма, дорогой, это ты? Не стой на пороге.
- Иду, - отозвался Бахмати.
Занавесь, еще занавесь, искры солнечного света, врывающиеся через ажурные решетки под потолком.
Сайиб встретил его в развале подушек в комнате с бегущей по глиняному желобу водой. Журчащий поток обегал лежбище, кое-где его мостиками закрывали коврики, в углублениях покачивались кувшинчики и чаши, полные арбузных ломтей.
- Бахма! - приветственно вскинул руки с ковра сайиб.
Он был толст и коротконог. Белый халат его был распахнут, открывая посетителю внушительные заросли седеющих волос на груди.
- Садись, Бахма, располагайся!
Толстые пальцы показали на ворох подушек напротив хозяйского места.
- Тысячи лет жизни, господин сайиб! - сказал Бахмати, присаживаясь.
- Арбуз?
- Не откажусь.
- Замечательно! - Сайиб выловил из углубления чашу с арбузными ломтями и поставил ее, капающую, ближе к гостю. - Угощайся.
Когда-то Ирхон ас-Валлеки воспринимал свое направление в Аль-Джибель как ссылку. С глаз долой от султанского двора, вон из шумной, полной забавных прелестей столичной жизни. Он оплакивал себя всю долгую дорогу, прощаясь с женами придворных, с забегами на верблюдах, с хором евнухов, с банями и шумными празднованиями Дней Союна.
О, приехав, он три дня не выходил из дома, чтобы не огорчать себя видом здешних улиц и жителей. Тоска, милые мои, тоска. Чумазые подданные и песок вокруг. И - да-да, верблюжье дерьмо, никаких сомнений.
Затем, правда, оказалось, что здесь, в этой Союном забытой глуши все-таки можно жить. Даже ему, Голосу и Воле султана.
И тихо. В то время, как с редкими караванами приходят вести одна ужаснее другой, здесь - тихо. Где-то там Сойяндин с его кагенами, мятежный аль-Рустами, кровь и крики, горящие дворцы, мертвецы с животами, набитыми пухом из подушек, их жены, попользованные всадниками, не слезающими для этого с лошадей.
Чего уж тут жаловаться и хотеть обратно? Тем более, что султан забыл о его существовании, а местные - нет.
И султанский обык платят исправно.
А на чуток обыка умному человеку можно и садик разбить, и водичку провести, и заказать у торговцев что-то из прошлой жизни. Например, наложницу. Или акына с его акыдами. Или тот же забег верблюдов.
Не стоит желать большего, можно упустить и малое.
На круглом лице сайиба выделялись живые глаза цвета приправленного маслом ореха и крупные губы, с легкостью складывающиеся как в улыбку, так и в обиженный полумесяц.
Пока Бахмати ел, Ирхон ас-Валлеки гладил пальцем узор ковра и, сбросив туфлю, окунал большой палец ноги в желоб.
- Что скажешь, милый мой Бахма? - спросил он мягким голосом, когда ойгон плеснул себе воды на лицо и утерся рукавом халата.
- Замечательный арбуз, - улыбнулся Бахмати. - Холодный.
- Все дело в проточной воде. Чувствуешь, как у меня прохладно?
- Тем сложнее будет выйти на солнце.
- А зачем выходить? - удивился сайиб. - Я отдал здание приемов в пользование книжникам и мастерам. Кельи - для свитков, подвал - для товаров. А принимаю здесь. Получается, я милостив и забочусь о народе.
- О, да! - поклонился Бахмати.
- Ну-ну! - насторожился Валлеки и даже, подбив подушки, принял наклоненно-сидячую позу. - Похвала, конечно, мед для ушей, но у демонов и мед превращается в серу.
- Я без задней мысли.
- Ты осторожней, - поднял толстый палец сайиб. - У нас все-таки Договор.
- Я свято чту его.
- А Гюльмиль? Он же умер. Помнится, ты обещал хранить жителей Аль-Джибели.
- Гюльмиль умер от старости, а течение времени выше моих сил.
- Ах, да, ты говорил… Забавный был старик, - вздохнул сайиб. - Что ж, пока я не вижу за тобой никаких отступлений от Договора. Поэтому готов тебя выслушать.
Бахмати посмотрел на бегущую воду.
- Возможно, мне надо будет отлучиться.
- Сегодня?
- Через день. Ночь меня не будет в Аль-Джибели.
Ас-Валлеки нахмурился.
- То есть, мы будем беззащитны?
- Не совсем. Двадцать четыре часа город продержится перед пустыней и без меня. Но если я вернусь позже… Впрочем, окрестные ойгоны и каррики знают, что Аль-Джибель находится под моей рукой.
- Под моей, - улыбнулся сайиб. - Под моей рукой.
- Как скажете, благородный сайиб, - поклонился Бахмати.
- То-то, - ас-Валлеки запустил пальцы в чашу со сливами. - Но я разрешаю тебе. Иди. Надеюсь, ничего серьезного?
- Не знаю пока, - ойгон задумчиво потеребил кисти узорчатой подушки. - Возможно, нас это обойдет стороной.
- Это ваши, демонические дела?
- Как ни странно.
Сайиб захохотал. Голая розовая пятка угодила в желоб. Вода плеснула на плитки и коврики.
- Чего ж тут странного? Ваш народ всегда был не прочь побузить. Хорошо, айхоры небесные загнали его в пустыни да горы и поставили границы. Иначе бы мы, дети Союна, не знали от вас спасения.
- Мне странно потому, - сказал Бахмати, гася легкое раздражение, - что теперь я живу среди людей и редко пересекаюсь со своими собратьями.
- А-а… ну да, тогда странно.
- Да.
Они помолчали.
- Ну, что, у тебя все? - вскинул глаза сайиб.
Бахмати помедлил.
- Если вдруг… Вот, - он протянул маленький золотой рожок на цепочке ас-Валлеки, - если будет необходимость во мне - дуньте.
- И что? - опасливо посмотрел на рожок сайиб.
- Я появлюсь.
- А-а, вон оно что… - ас-Валлеки, будто взвешивая, поймал рожок на ладонь. - Я слышал про такие штучки. Ходила даже история про демона в лампе. Потрешь - и он появляется. Нет-нет, и вдруг. А тут, значит, дунешь…
- Это на один раз. И при большой опасности.
Сайиб погрустнел.
- Жалко, - сказал он, убирая цепочку под подушку. Пальцы его снова потянулись к чаше со сливами.
- Ладно… - поднялся Бахмати. - Скоро полдень. Кстати…
- Что? - поднял голову сайиб. Слива на его зубах брызнула соком.
- Твоя наложница.
- Абаль? Скажи, хороша? - спросил ас-Валлеки, выплюнув косточку в кулак.
- Я не видел ее раньше.
- Хе, а говоришь, Аль-Джибель под твоей рукой… - сайиб опрокинулся на подушки. - Я ее заказал в Шушун-Карнаш, там лучший рынок. Невольники на любой вкус и цвет. Десять дней назад Абаль привезли в караване Бей-Марзуфа.
Бахмати неожиданно сообразил, чем наложница пахнет.
- Но она меня знает, - сказал он.
- Наверное, выспросила у Мейхум или Юсефа. Скажу тебе, это не девушка, а нежный персик, мой милый Бахма. Ты как, смыслишь что-нибудь в человеческих утехах? Умеешь любить женщин? Когда эта женщина сжимает между ног твоего жеребца… м-м-м…
Сайиб прищелкнул языком и закатил глаза.
- Я могу с ней поговорить? - спросил Бахмати.
- Поговорить? - ас-Валлеки поиграл бровями.
- Да, только поговорить. Но отдельно.
Сайиб взмахнул рукой, теряя интерес.
- Найдешь, говори, сколько хочешь. Только потом пусть идет ко мне.
Бахмати поклонился.
Шаг назад, другой. Разворот. Кисея мазнула по глазам. Он быстрым шагом покинул комнату. Наложница спешила ему навстречу.
- Вот, господин Бахма…
- Подслушивала? - Бахмати грубо дернул ее в сторону, к лавке.
Покатились набранные в подол пагуфа персики.
- А хотя бы!
Глаза Абаль смеялись, но в глубине их мелко подрагивало беспокойство.
- Давно на Договоре?
- О чем вы, господин Бахма?
Бахмати толкнул наложницу на лавку.
- В глаза смотри!
Абаль отвернулась.
- Не надо.
- Ну-ка!
Бахмати схватил ее за длинный рукав платья, оголил кожу в вырезе - так и есть, ближе к локтю кожу девушки обжимал браслет с шариками. Золото и медь.
Абаль сникла.
- Не надо, - повторила она.
Бахмати сел рядом.
- Дурочка.
Он приобнял ее, думая, что да, бывает и так. Хоть и поставил Союн границы для ойгонов, а всегда есть лазейки. Одна из них - заключить Договор с человеком на попеременное владение его телом. Запах ойгона от того и слабенький, но есть. Просто Бахмати не сразу разобрался, не сразу понял.
Ладошка Абали легла на грудь.
- Хочешь меня?
Бахмати дал ладошке сползти к животу и там накрыл ее.
- Что он пообещал тебе?
Абаль убрала руку.
- Ничего. Он спас меня.
- Мы никого просто так не спасаем, запомни, девочка. Он хотел твое тело и он получил его.
Наложница отстранилась.
- И пусть. Вы не знаете, почему… почему я…
Она всхлипнула, одинокая девушка в платье с длиными рукавами. Где ее семья? Жив ли кто-нибудь? Нередко, впрочем, девочек торговцам продают сами родители. Возможно, у нее был дрянной выбор: или помереть с голоду, или продаться невольницей купцу из Шушун-Карнаша.
Бахмати вдруг захотелось погладить Абаль по черным волосам, по вздрагивающим под полупрозрачной тканью плечикам, пожалеть, передать часть своей силы. И не важно, что того же хотел живущий в ней ойгон.
Все мы люди.
- На сколько он с тобой договорился? - спросил Бахмати.
- Чего? - размазала слезы по щекам девушка.
- На какой срок Договор?
- Двадцать пять лет. Я уже три года отработала.
Весело, подумал Бахмати.
Сколько я был в пустоши? Месяц? Два? Рыдал над своей половинкой души и казался себе самым несчастным демоном на свете. Я проиграл, меня выгнали! О-у-ууу!
И вот Абаль. Уже три года непонятно кто и что, живет чужими желаниями, отдала тело в пользование. Что творится у нее на душе, а, Бахма? Что твои два месяца против ее трех лет?
Самое удивительное в людях, что ни мне, ни кому другому, наверное, никогда не понять, что есть сила их и что слабость. Согласиться на условия ойгона - слабость? Слабость. Выдержать три года - сила? Сила. Небывалая сила. И так во всем. Все переворачивается, перетекает, изменяется на твоих глазах.
Ох, Союн, как же ты слепил таких удивительных существ? Неужели с себя? Тогда ты воистину велик!
- Я могу выкупить тебя, - сказал Бахмати, касаясь золота за пазухой.
- Что вы! - не на шутку испугалась Абаль. - Как я тогда? Меня же господин сайиб сразу выгонит! Я уже привыкла. Нет-нет, господин Бахма, - она схватила его за пальцы, - вы даже не думайте, мне сейчас хорошо.
Бахмати покивал.
Конечно, это тоже в человеческой натуре. Приспособиться даже к самым ужасным условиям и находить в них короткие радости. Мало того, бояться хоть что-то изменить.
Жалко мне тебя, Абаль.
Бахмати заглянул девушке в глаза.
- Вызови его.
- Господин Бахма, - умоляюще истончился голосок Абаль.
- Вызови. Я не буду говорить о покупке.
- Вы обещаете?
Бахмати вздохнул.
- Да. И это бесплатное обещание.
Абаль быстро клюнула губами ойгона в щеку.
- Дай вам Союн долгих лет…
Ах, губы ее! Что там спрашивал сайиб? Умею ли я любить женщин?
Звякнули медные шарики, прикрепленные к браслету железными колечками. Неслышно пересыпался внутри пустынный песок. И двойник Абали, синеватый, просвечивающий, соткался на лавке по другую руку.
- Заметил-таки, - произнес он мужским голосом, и было не понятно, чего в нем больше - удовлетворения или досады.
- Это моя земля, - сказал ему Бахмати.
- А я знаю, - двойник обмахнулся подолом призрачного платья. - Но я вроде ничего не нарушил. Договор у меня свой.
Он кивнул на Абаль, застывшую неподвижной куклой.
- Ты же джаванг, ойгон страсти, - недобро улыбнулся Бахмати, - а значит, пьешь всех, кто даже с интересом на девчонку посмотрит.
- Так красивая же девочка, - сказал джаванг.
- Пью здесь я, - твердо произнес Бахмати. - И право здесь мое.
Джаванг подумал.
Лицо его утеряло женские черты, обозначился хищный мужской профиль с орлиным носом и широкими крыльями морщин.
- Да я не спорю, - сказал он. - Я и пил-то по чуть-чуть, незаметно.
- Имя? - спросил Бахмати.
- Муштаф, - быстро ответил джаванг, заметив, как закрутились у его ног злые пыльные смерчики. - У меня Договор.
- А это особый городок.
- Да я уж понял, - джаванг выругался на пустынном наречии. - Не Порта, не Астраба, даже не вонючий Илем-Тар. Дыра. Я намекал было Ирхончику своему…
- Заткнись, - сказал Бахмати.
- Молчу.
- Будет так, - Бахмати притопнул сандалией по плитке. - Кого любишь, того и пьешь. Только не загоняешь сайиба до смерти. Ты понял?
- А Юсефа?
- Кого?
- Юсефа, слугу.
- Ты и с ним?
- О, как будто с ним нельзя! Зачем ограничиваться одним сайибом? Кстати, он не так хорош в искусстве любви, как в обжорстве.
- Хорошо, - сказал Бахмати, - пусть будет и Юсеф.
- А Мейхум?
- Что? - округлил глаза Бахмати.
Джаванг рассмеялся.
- О, нет, она стара. И у нее, кажется, никогда не было мужчины. Я шучу, шучу. О такую колючку сам поранишься прежде, чем…
Бахмати едва не зарычал.
- Я ограничиваю тебя домом сайиба, понял, Муштаф? На улице Абаль должна быть Абалью.
- Мне не привыкать.
Джаванг улыбнулся и стал таять.
- Погоди, - сказал Бахмати. - Ты знаешь о Кабирре?
- Нет, - последовал ответ. - Я из других мест. Ах, склоны Восточных гор, девушки как горные козочки, дикие, жаркие…
Сизый дымок обвил Бахмати, проплыл над плечами и весь без остатка втянулся в руку наложницы. Звякнули шарики.
- Хочешь меня?
Пальчик Абаль щекотнул подбородок Бахмати.
- Мне казалось, мы договорились, - сказал он.
- Ах, ну да, пока, - Абаль моргнула, из глаз ее пропал синеватый блеск, а из голоса - грубые, мужские нотки. - Господин Бахма!
- Да, - поддержал ее Бахмати.
Девушка наморщила лоб, словно с трудом припоминая последние мгновения.
- Вы поговорили с ним?
- Поговорил, - ойгон поднялся. - Мы разрешили все спорные моменты, не волнуйся. Сайиб уже звал тебя.
Абаль вскочила.
- Пусть Союн будет милостив к вам!
Касание губ. Разлет складок сине-зеленого пагуфа. Ш-ш-ш - змеями струятся за ускользающей женской фигуркой длинные рукава.
Бахмати постоял, провожая девушку взглядом.
Когда Союн был милостив к ойгонам? Когда сослал вниз или когда установил границы? Глупая девочка. Странно, что злости нет.
Впрочем, она ведь тоже пожелала не со зла.
Он вышел из выбеленных известью комнат. Пора бы разжиться жемчужиной, вот что. Вот где проявится милость Союна.
Солнце стояло уже высоко, и тень пыталась спрятаться под ногами, а, возможно, даже залезть под халат. Бахмати совершенно по-человечески вспотел. Вроде бы что зной пустынному ойгону? А вот кажется едва переносимым.
Привычки людей заразны, их не подсадишь в перекати-поле, как яхун-тинтак.
На базарной площади было пусто. Под навесами по ее краям сидели на помостах торговцы и простой люд, пили чай, дремали, вели ленивые разговоры. Женщины ожидали в отгороженных половинах. В караван-сарае плавились неподвижные тени слуг, присматривающие за тюками с зерном, фруктами и верблюжьей шерстью. Над чайханой вился дымок - к прибытию каравана варили плов и пекли лепешки. Из чайханы с пиалами бегали к помостам подручные чайханщика Дохара.
Ойгону, когда он проходил мимо, кивали, кланялись, прижимая ладони к груди, звали в свой круг. Бахмати улыбался и кланялся сам. Песок скрипел под туфлями.
Добравшись до глинобитной башни, пристроенной к караван-сараю и возвышающейся над хижинами, он задрал подбородок и сощурился.
- Сулем! - крикнул он. - Ну что там?
Наверху произошло движение, и мальчишка лет тринадцати, сын владельца чайханы, свесил вниз чернявую голову.
- Ничего, господин Бахмати.
- Совсем ничего?
- Совсем.
- Мы уж спрашивали, господин, - сказал старик, сидящий на ближайшем помосте. - Все ждем, когда появятся.
- Ясно.
Бахмати проверил золото и, развернувшись, по широким ступенькам поднялся в душное нутро чайханы, желтое от ковриков и циновок.
- Чашку чая, Дохар.
Улыбающийся круглолицый хозяин - короткие усики, фартук, полотенце через плечо - дернул занавесь, выпустив в зал дым и пар.
- Уже делаю, господин Бахмати. Как вы любите - черный, с розовыми лепестками.
Бахмати кивнул, располагаясь на продавленных подушках.
Зной плыл в окна, густой, будто сироп. По площади провели осла, белого от песка. Девочка с хворостом прошмыгнула между навесами.
Слева от Бахмати пошевелился старый Фаттах, причмокнул губами, поправил наползшую на глаза мохнатую шапку.
- А-а, господин Бахмати! Не подскажете, какой сегодня день?
- Жаркий, - ответил Бахмати.
- Нет-нет, - не согласился старик, - помню, когда я был еще молодым, лет тридцати, один месяц стояла такая жара, что наш бедный верблюд сварился заживо. Я в хлев, а он - глаза белые, и от языка дымок курится, хоть сейчас режь на чорпан-дохе.
- Как же вы выжили, достопочтенный Фаттах?
Старик окунул узловатый коричневый палец в свою пиалу.
- Теплая, - с огорчением произнес он. - Что? А так и выжил. Вы, кстати, не пробовали чорпан-дохе со сливами?
- Нет, - улыбнулся Бахмати.
- Зря.
Появившийся Дохар поставил перед ойгоном пиалу и, сложив молитвенно руки, пахнущий мясом и прожаренным зерном, опустился рядом.
- Господин Бахмати, не уделите ли мне немного вашего драгоценного времени?
Бахмати мысленно вздохнул. Почему? - подумалось ему. Почему именно сегодня? Чувствуют они что ли, что я договорился с Хатумом?
- Это может подождать? - без особой надежды спросил он.
- Видите ли, - сказал Дохар, опуская глаза, - в караване везут невесту моему Сулему.
- О, невеста - это хорошо, - вклинился в беседу Фаттах. - У меня было три невесты. Одна умерла до моего рождения, другая сгинула во время войны Коркан-хана и Нагойты за пески Аллям-куля. Зато третью я уже никуда не отпускал!
Он рассмеялся, хлопая Бахмати по колену.
- Кямаль! - крикнул Дохар в воздух. - Принеси дедушке Фаттаху еще чая!