- Это не новость. Я тебе, кажется, говорил, что так и будет. А ты возражал, как самый настоящий момсар.
Чисид нахмурил брови.
- Я был не прав, мастер. Вы сделали слезы?
- Пятьсот две!
Золото в ящичке тонко звякнуло.
- Раздайте, пожалуйста, людям, - поросил Бахмати. - Каждому - на грудь, плечо или лоб. Они прилипнут. Это очень важно.
- Важно, - повторил Чисид. - И ни одного айхора. Когда?
- Кашанцог будет к полудню.
- Что ж, - ювелир поймал девочкины пальцы. - Пойдем, милая. Нам с тобой придется постоять под солнцем. Выдержим?
- Выдержим, дедушка! - звонко сообщила девочка и показала Бахмати язык.
- Я в тебе и не сомневался, - сказал ей Чисид, медленно забираясь по тропке вверх. - Это ойгон у нас глупый, а мы-то с тобой… - он перевел дух. - Мы-то с тобой - ого-го!
Они окунулись в тень, зажатую стенками хижин.
Бахмати постоял немного, чувствуя, как Око Союна печет лицо, и вернулся в проулок к Хатуму. Гончар стоял неподвижно, слепые глаза смотрели поверх крыши.
- Давай, Хатум, пора, - попробовал отлепить его от стенки Бахмати.
- Погоди, - двинул рукой гончар.
- Что ты видишь?
- Кашанцога. Он… он очень зол.
- Где он?
Хатум вздрогнул. Голова его со щелчком повернулась. Из горла вырвался клекот. Слепые глаза выпучились.
- Бахма-тейчун! Младший! - проревел гончар не своим голосом. - Отдай людей мне!
Где-то далеко на северо-западе, вторя его словам, громыхнул гром. Тревожные пылевые стрелки, желтя, побежали по небу. Тонкая полоска надвигающейся песчаной бури выгнулась на горизонте.
- У меня Договор, - сказал Бахмати, нащупывая жемчужину.
- Ха-ха-ха! - расхохотался Хатум, темнея лицом. - Подотрись им!
- Тогда приди и возьми! - крикнул Бахмати.
- Приду!
Небо громыхнуло снова. Гончар закашлялся и осел на песок.
- Ничего-ничего, - Бахмати помог ему подняться. - Зреть тайное - не совсем безобидное занятие.
- Я… он… я не мог… - бормотал Хатум.
- Это не страшно.
Площадь была полна и волновалась. Голоса вспыхивали, гудели, обрушивались на сайиба ас-Валлеки, а он стоял на ступеньках зала Приемов, и вид его был растерян.
- Что случилось?
- Где Бахмати?
- Мы бросили работу, объясните нам!
Плакали дети. Разносил воду водонос.
Бахмати оставил Хатума на скамье и пошел сквозь толпу к ступенькам. Око Союна, казалось, выбрало точку на макушке и жгло, жгло.
Люди замечали и расступались перед ним.
- Бахма, Бахма.
Шепот обогнал Бахмати, и он взошел к сайибу уже в тревожной, нетерпеливой тишине, полной обращенных к нему глаз.
- Вы говорили про вечер, - укорил его ас-Валлеки.
- Увы, - тихо сказал Бахмати и повысил голос: - Люди!
Тишина натянулась тетивой лука.
Были ли в первых рядах забывшие, как дышать? Возможно.
- Люди! В Кабирре пробудился каннах, Старший демон по имени Кашанцог.
Бахмати сглотнул, чувствуя, как вспухает над толпой страх, и продолжил:
- Он не пожалеет никого. Но я попробую вас защитить. Кому-то это будет стоить месяцев и лет жизни. Кто-то не доживет до завтра. Но я попробую! Аль-Джибель - ваш дом, но этот город стал и моим домом. Домом ойгона по имени Бахма-тейчун. И двадцать лет назад я пообещал, хранить его жителей от бед и напастей. Я исправно исполнял свой Договор все эти годы. Но сейчас хочу спросить: верите ли вы мне?
- Верим!
Он не ожидал такого слитного ответа. Не ожидал. Воздуха вдруг перестало хватать. Защипало глаза. Союн всемилостивый! Я… они… Мои мысли как речь Хатума. Как бы одно слово связать с другим…
- Я… я очень ценю это, - сказал Бахмати, обегая площадь затуманившимся взглядом. - У меня нет половины души. Но мне кажется, что второя половина ее - в вас. Сейчас мастер Чисид должен раздать вам золотые чешуйки, слезы. Я прошу прикрепить их к груди или ко лбу. Детям тоже. Это усилит… Так я, по крайней мере, смогу продержаться дольше.
Он увидел движение в толпе, и ювелира с девочкой, обходящего людей по кругу.
- Еще я хочу сказать, что есть надежда на айхоров. Но что-то они не торопятся. Не ясно, где они и почему… И Союн…
Одна из золотых чешуек дошла до сайиба. Он прилепил ее над бровями и повернулся к Бахмати:
- Как? Правильно?
- Очень хорошо.
Золотые пластинки ловили солнце.
Бахмати подождал, пока медлительный Чисид обойдет всех, и пропел свое настоящее имя (Бахмарикалосончхин). Оно прошло через отверстия в слезах, сплетая людей и их жизни с ним. Жемчужина нагрелась и запульсировала в его ладони.
- Теперь молитесь, - сказал он. - Зовите Союна. Зовите айхоров. Я выстою, сколько смогу, но это время - не песок в пустыне.
По периметру городской стены Бахмати налепил песчаных воинов, и они двумя плотными кольцами окружили Аль-Джибель. Камень он контролировал хуже, поэтому каменных великанов получилось всего три дюжины. Их он определил в резерв. Близкое кладбище дало ему костяных птиц. Призванные шары перекати-поля он начинил огнем.
Выпрямляя невидимые складки купола, Бахмати обошел город.
Солнце установилось над головой. Око Союна казалось мутным. Темные языки лизали треть неба. Буря наползала на Аль-Джибель, и заряды песка летели с гребней барханов. Тр-р-р! - били песчинки в купол.
- …Союн всебла… - доносилось с площади. - …сердный! Избавь и сохрани……искра твоя в наших ду…
Бахмати поискал место, где устроиться. Прихватив коврик, забрался на крышу дома Аммхуза - высокую, но проминающуюся под ступнями, с нее перешел чуть дальше, на покатый скат, крытый хворостом и обмазанный глиной. Кажется, семьи Аджани.
Высокий гребень, почти засыпанные следы Тахир-бечума - все было видно. А если повернуться, на востоке выростала глинобитная башня, а чуть севернее как раз белела головными повязками придавленная крышами площадь.
Бахмати расстелил коврик, подобрал ноги, сложил руки на коленях и принялся ждать. Жемчужина уютно устроилась под большим пальцем.
- …рати взор свой…
Ветер выдергивал звуки из молитвы. Порывы его, полные песчаной злобы, разбивались о купол со скрежетом и стоном.
Небо темнело. Око Союна наливалось краснотой. Буря поднимала вверх барханы и камни. В центре ее, знал Бахмати, двигался Кашанцог.
От шагов его вздрагивала земля.
И ни одного айхора, вот что жалко, подумалось Бахмати.
- Бахма-тейчун!
Рев прокатился через город, пригибая деревья и заставляя хлопать циновки в окнах и тряпки на оградах.
Бахмати не пошевелился.
- Отдай мне! Отдай мне - мое!
Гигантские, мохнатые крылья из песка распростерлись нал Аль-Джибелью, закрывая цвет неба, затмевая Око Союна. Уже не далеко, уже близко, едва видимые сквозь пелену, взрывались дымными султанами барханы.
- Бахма-тейчун!
- Не кричи, я слышу, - спокойно ответил Бахмати, хотя внутри него в две опасные струны дрожали страх и решимость.
Так по-человечески: быть одновременно трусом и храбрецом.
- Слышишь?
Буря взревела с новой силой. Песок встал стеной, непроглядной, плотной. Тьма накрыла большую часть города. Утонули в ней хижины, улицы, дворец сайиба. Не стало видно озера и полей. Погас отголосок солнца на медном шпиле башни при караван-сарае. Острые конусы вытянулись из песчаной стены в направлении Бахмати. В центре ее вылепилось кривое лицо - лоб, глазные впадины - одна ниже другой, косой провал рта. Лицо потекло навстречу сидящему на крыше ойгону, пока не уперлось в невидимую преграду.
- Подчинись мне! - потребовало оно, просыпав песок изо рта. - Ты, Младший! Ты - тля по сравнению со мной!
Бахмати посмотрел в жадную, слепую пустоту.
- У меня Договор, - твердо сказал он.
- Я отменяю Договоры! - брызнул песочной слюной Кашанцог. - Я теперь здесь Союн! Все здесь мое!
Лицо его поплыло - рот сполз вниз, глаза слились в одно узкое око.
- Я уже все сказал, - произнес Бахмати, тиская жемчужину.
- Смер-рть! - зарычал Кашанцог.
Песчаное лицо разбилось о купол. Песчинки вспыхивали как искры. Рот в последнее мгновение ощетинился острыми зубами, но они только оскребли невидимую защиту и рассыпались. Трещина вдруг прорезала лоб Бахмати. Он провел по ней дрогнувшими пальцами. А из песка уже вставали каррики и суккабы. Улюлюкающие, свистящие, они бросились на штурм.
Песчаные воины встретили их на подступах к куполу.
Шипел, скрипел, стонал песок. Многие меры его пытались проникнуть в город, но горячей окалиной скатывались вниз, к прерывистой линии городской стены.
Карриков и суккабов было много.
Воины обращались в песок, но бились стойко, откручивая атакующим головы, выдергивая шерсть и ломая кости. Бахмати поднимал их снова и снова, расходуя минуты и часы жизни горожан. Взрывались, осыпаясь огнем, шары перекати-поля.
Все это было еще не всерьез.
Вертлявый мертвый народец разогнали костяные птицы. Каменные великаны прибили выскочивших к самому куполу зверей и огневок.
- Бахма-а!
Кашанцог в ярости ударил огромным песчаным кулаком.
Купол прогнулся, но выдержал. Бахмати стиснул зубы. Плечо его пересекла глубокая, как бездна, трещина.
- Бахма, ты ничто против меня!
Бахмати сплюнул вязкую, желтоватую слюну, скопившуюся на языке.
- Не мне судить.
- Твое имя забудут! - проревел Кашанцог. - Ты сгинешь в подземной тьме навсегда!
Он отрастил еще два кулака.
А-ах! Бум-м! Банг! Удары кулаков были страшны. Бахмати захлебнулся болью, под халатом мерзко хрустнуло, с колена, как стружка, отлетела кожа.
Выдержу ли я? - пробилась мысль. Выдержу ли?
Восстанавливая вмятый купол, он зачерпнул с площади, от людей полной горстью чью-то любовь, чью-то надежду, месяцы, месяцы. Молитва там сначала утихла, а потом в темноте, в скрипе и вое бури зазвучала с новой силой.
- …отврати от зла, поддержи души наши…
Он слышал ее!
Молодцы, с комом в горле подумал Бахмати и выпрямился. Какие же вы молодцы! Нет, он не мог быть слабым, когда те, кого он защищал, были так сильны.
Это еще не конец!
Он выпустил против Кашанцога великанов, и они потонули в песке. Один, занесенный по пояс, долго махал корявыми руками, пока полог бури не скрыл его от глаз.
Тьма объяла Аль-Джибель.
В этой тьме, сквозь песок, с разных сторон купол атаковали ойгоны. Все они, уже бездумные части Кашанцога бились о невидимую преграду в надежде ее прорвать. Сполохи освещали крыши и Бахмати.
Он отвечал ойгонам молниями и ветром.
Он трескался и терял тело, он безумно хохотал от боли, которую, казалось, невозможно терпеть. Искры залетали внутрь, усыпая красноватым ковром улицы.
Дни и недели людей латали дыры.
Затем дом Аджани развалился, и Бахмати в треске хвороста упал вниз. Брызнули черепки простой посуды.
Левая рука потеряла предплечье. Оно отскочило, став внезапно чужим. Из мертвеющих пальцев выкатилась жемчужина. Бахмати бросился за ней, накрыл еще действующей правой. В груди хрипело. Он перевернулся на спину. Вверху, за беснующимся песком, за искрами и огненными росчерками падающих на купол ойгонов, нет-нет да и проглядывало налившееся кровью солнце.
- Бахма-а! Умри!
Новый удар в купол опрокинул попытавшегося подняться Бахмати навзничь. Вроде и ног не стало. Он почему-то не смог напрячься и посмотреть, как они там, с ним или уже отдельно. В куполе образовалась дыра, в которую с визгом устремился песок и уцелевшие ойгоны.
Бахмати погладил жемчужину. Ну что, последний шанс?
Кашанцог вырос из бури чуть светящейся громадой, многорукий, многоглазый, многозевный, рога и когти, зубы и языки.
Руки его разодрали купол надвое.
Вбирая в себя ойгонов, он подступил к лежащему Бахмати. Навис, упираясь в небо - в каждом глазу злой сверлящий зрачок.
- Вот и я, Бахма!
Бахмати выставил руку с жемчужиной. Ладонь дрожала.
- И что? Ты думаешь победить меня этой фитюлькой? - Кашанцог захохотал. Содрогнулась земля, посыпались ограды и дома. - Ты слишком смел.
Он замахнулся.
- Погоди, - выдохнул Бахмати.
Ему вспомнился Чисид, как он говорил про огонь в груди. Да, у него не достало этого огня. Он не такой уж сильный ойгон.
Но…
- Погоди, - улыбнулся Бахмати Кашанцогу, сплюнув кровью. - Знаешь, что удивительно? Все ойгоны боятся людей. И ты, ты тоже. Но почему? Не спрашивал себя? Нет, не потому, что у них есть заступники, Союн и его айхоры. И не потому, что они размножились сверх меры и загнали ойгонов в пустыни и горы.
Он сдавил жемчужину в кулаке.
Мысль пришла ниоткуда, она таилась, она царапалась и вот, родилась. Когда Зафир бесстрашно стоял перед ним, спасая человека из пустыни, не скудоумие уберегло его, понял Бахмати. Всем сердцем толстяк верил в правильность своего поступка. Всем сердцем. И это сделало его непобедимым.
Надо только подтолкнуть. Надо только зажечь.
- Дело в том, - со свистом втянув жаркий воздух, сказал Бахмати, - что людям в определенных ситуациях свойственна, казалось бы, совершенная глупость - самопожертвование. Они могут совершать отчаянные, невероятные поступки, на которые бы никто из нас никогда не осмелился. Знаешь, почему? Потому что мы все делаем для себя. И ради себя. А они… они готовы к смерти ради чужой жизни.
- Чушь!
- Да нет, среди них надо пожить, чтобы это понять. Они непобедимы, глупый ты каннах. Они непобедимы, как бы ни были слабы, - сказал Бахмати и, напрягая горло, закричал: - Зафир! Люди! Я дарю вам силу убить Кашанцога!
Жемчужина в его пальцах хрупнула, и собранное впопыхах потекло из нее на площадь, заставляя светиться золотые слезы. Дни, месяцы и пятьсот два клочка из половины души Бахма-тейчуна, ойгона места, демона на Договоре.
Он даже успел рассмеяться летящей в лицо боли.
Потом была тьма. Короткий отрезок, в котором ему слышались людские шаги, топот, крики, удивленный рев Кашанцога…
Потом приснился Зафир. "А я ведь разгадал твою загадку, - сказал он и зашептал: - Спите, люди Аль-Джибели…"
Потом стал свет.
Бахмати подумалось: интересна подземная жизнь. Он не видел себя, не видел ничего. Всюду было сияние, внутри и вовне.
- Здравствуй, Бахмати.
Слова удивительным образом пришли отовсюду.
- Я умер? - спросил Бахмати.
- Да, - ответил голос с легкой печалью, - ты умер.
- Но мы победили?
- Вы победили, - говоривший, казалось, улыбнулся. - Я лишь чуть-чуть помог.
- Это хорошо, - сказал Бахмати. - А почему я… меня же не должно быть.
- Ну, пока я здесь решаю, чему быть, а чему не быть, - сказал голос отовсюду. - И кому быть. Ты очень порадовал меня, Бахма.
- Я - обычный ойгон на Договоре. Был.
- Но ты встал между людьми и Кашанцогом. Ты спас их. Хотя у тебя почти не было шансов.
- И что теперь?
Сияние сделалось торжественным.
- Я предлагаю тебе стать айхором. Быть подле меня. Защищать людей и дальше.
- Айхором?
- Да. Они нужны этому и прочим мирам.
- А я смогу…
- Нет, - тихо ответил голос на невысказанную просьбу. - В этом мире ты умер окончательно. Аль-Джибель более недоступна тебе.
- А человеком? - спросил Бахмати. - Ты можешь сделать меня человеком?
- Могу, - ответил голос. - Но только опять же не в этом мире.
- Не страшно.
- Быть человеком сложно. Будет и плохое, и хорошее, Будут часы отчаяния, минуты радости, болезни, любовь, дети, суета…
- Все равно, - сказал Бахмати.
- Будь по-твоему, - тепло сказал голос. - А этот мир, он не уйдет навсегда. Он будет тебе сниться. Прощай, Бахма-тейчун.
***
Только Колька накрыл ладошками коричневого, в какой-то светящейся слизи жабенка, только отжал палец, чтобы посмотреть, там он или нет, как кто-то потянул его за ногу.
Разумеется, это был Витька Жук. То есть, Жуков, конечно же.
- Дай посмотреть, - жадно сказал Витька.
Ну никакого терпения!
И вообще, кто поймал? Колька поймал. Значит, и смотреть ему первому.
Жабенок щекотно тыкался в ладони изнутри.
- Погоди ты, - сказал Колька приятелю. - Здесь тихонько надо.
- Ты только не упусти, - прошептал Витька, подползая ближе. Его черные глаза наблюдали за Колькиными руками с тревожным ожиданием. - На него дождь загадать можно. Или даже электрическую грозу!
- Ха! - Колька сел у канавы, наполненной мутной водой. - С ним все, что угодно, можно! Он же светящийся!..
- Привет!
Колька поднял голову.
Через канаву от них, у поваленного забора стоял незнакомый мальчик в шортах и курточке и с интересом смотрел на Колькин кулак.
Кожа у мальчика была коричневая, как шоколад.
- Ты откуда? - щурясь, спросил его Витька Жук.
Мальчик улыбнулся.
- Мы недавно переехали, - и протянул яблоко, сорванное где-то в одичалом саду за его спиной. - Хотите?
- Не, - сказал Колька. - А тебя как зовут?
Мальчик повел плечами и колупнул нос.
- Олежка. Олежка Бахматов.
- А ты к нам как, надолго?
Мальчик обвел взглядом приятелей, канаву, раскисшую дорогу, подорожник и лопухи на обочине, потемневший от времени бревенчатый угол, видный сквозь заросли бузины, далекий блеск жестяной крыши поселкового магазина, летнее небо с солнцем, прячущимся в растрепанной вате облаков, и снова улыбнулся.
- Навсегда.
© Copyright Кокоулин А. А. (leviy@inbox.ru)