Во время этого шествия князь заметил одну странную особенность. Как ни пытался Дерпен выглядеть по-местному, он все равно выделялся среди парсов, как колокольня среди хибарок, в своем здешнем платье он даже еще больше привлекал внимание, чем если бы вырядился по-восточному. Князь вздохнул, и решил впредь для таких вот походов раздобыть для воина именно чужеземный наряд, тогда еще оставалась надежда, что он не будет бросаться в глаза – все же парсы были не слишком любопытны, если им все казалось понятно. А так, как получилось ныне, они еще и начинали думать и что-то подозревать, чего не хотелось бы.
Даже на батюшку Иону в его рясе, в общем, смотрели реже, хотя и тут, может быть, что-то следовало изменить. О том, как выглядел он сам, князь задумывался меньше, потому что не мог посмотреть на себя со стороны. Но на всякий случай решился и спросил девушку, которая в своей широченной юбке шагала перед ними, указывая путь:
– Как ты узнала, красавица, что именно мы добиваемся приема у месье Четомысла?
Девушка с готовностью обернулась и прыснула, прикрыв губы ладошкой.
– Так вас, принц, не заметить так же трудно, как булыжник в постели.
Они прошли сначала по галерее, где писцов было еще больше, а торговцев меньше, потом миновали почти настоящую гостиную, в которой в углу стояла лишь одна конторка, потом прошли переходом, где играли в кости двое охранников, и наконец попали в кабинет самого Четомысла.
Глава торгового дома и заемщик его величества короля Фалемота, месье Четомысл поднялся из-за стола, и вышел к гостям. Посмотрел суховато на девушку, и та мигом исчезла, пролепетав что-то непонятное.
– Прошу садиться, мессиры, – Четомысл указал на низенькие, почти восточные диванчики, расставленные полукругом перед окнами кабинета. – Сейчас принесут лимоны и вино, – он чуть усмехнулся, но тоже, скорее из вежливости, чем от радушия, – с моих собственных виноградников, урожая четырехлетней давности. Некоторые его находят превосходным. – Он еще разок, оказавшись к окнам спиной, так что его лицо стало малоразборчивым, оглядел троих своих посетителей. – Прошу учесть, господа, что я человек торговый, и не очень-то соблюдаю законы благородного знакомства, а потому…
– Мы тоже, месье Четомысл, – признал и князь, ожидая, чтобы хозяин дома сел на свои диванчики первым. Он быстро представил отца Иону и Дерпена, а затем представился сам.
Четомысл был совсем не стар, хотя волосы его уже отчетливо пробивала седина. Еще у него оказались усы, чрезмерно черные на его-то бледноватом лице, с закрученными вверх кончиками, что было бы уместно для какого-нибудь гвардейца или гусара, но никак не для купца и торговца.
Одет он был в простой кафтан, туго облегающий его полненькую фигуру, и в длинные кюлоты, которые совсем неблагородно собрались в гармошку внизу, над крепкими кожаными башмаками с простыми латунными пряжками, так что даже не видно было ни дюйма чулок. И воротник он носил простой и широкий, и даже заметно застиранный, что из-за местного не очень хорошего мыла было вовсе не удивительно. Пальцы его были испачканы в чернилах, которые даже создавали траурную кайму под ногтями.
Зато глаза месье Четомысла привлекали внимание, в них светился ум, воля и, пожалуй, умение очень точно рассчитывать людей, которые ему были надобны тем или иным образом. Еще в них был азарт особого рода, который князь не мог бы определить, потому что редко с ним встречался – возможно, это был азарт добывания денег, как определил это свойство батюшка Иона, азарт игрока, азарт раз и навсегда выбранного для себя дела. В целом, этот человек мог стать опасным, если бы князю и его подчиненным было чего от него опасаться.
В комнату снова вошла девушка в широченной юбке, на этот раз с подносом, на котором было много чего еще, помимо вина и лимонов. Месье Четомысл тут же, на правах хозяина, наполнил три высоких стаканчика, отлично сработанных из серебра, золотистым, терпко пахнувшим вином, но сам принялся пить кофе из большой фарфоровой чашки, выдавив в нее чуть не весь лимон целиком.
– Угощайтесь, господа, если бы не разгар работы, я бы и сам с вами выпил, – он усмехнулся чуть желтыми зубами, и князь понял, что пить Четомысл не стал бы ни за что. Он вообще производил впечатление человека, который не любит, когда его сознание затуманено хотя бы стаканом вина. – Перейдем к делу, – он не смущаясь выплюнул на специальную тарелочку лимонную косточку. – Что вы желаете знать?
– Некто, представившись королем Фалемотом взял у тебя займ… – начал князь.
Четомысл тут же повернулся к девушке, которая терпеливо ждала, не последует ли новых распоряжений, и сделал ей жест уйти. Когда она закрыла за собой дверь, он посмотрел на князя Диодора исподлобья, словно бык, выбирающий место для удара рогами.
– Вы расследуете это дело… по приказу Его Величества?
– Пока… не вполне, месье Четомысл, – вынужден был признать князь. – Скорее, по распоряжению имперского Тайного Приказа. Но как только мы получим аудиенцию у короля, без сомнения, он подтвердит наши полномочия.
– Значит, вы из Мирквы. И его величество вызвал вас… Тогда многое понятно.
– Что именно? – не удержался князь.
– Хотя бы то, что вы прибыли так тихо и неприметно… Даже я толком не знал, что вы уже здесь. – Четомысл опять вежливо усмехнулся. – Признаться, я хотел было отказать, когда ко мне пришел со странной просьбой этот мальчишка Атеном из вашего, имперского посольства… Знаете, я теперь многому не верю, после того, что случилось.
Разумеется, он не верил и раньше, подумал про себя князь. Но вслух спросил:
– Какова была сумма, месье Четомысл?
– Я отдал около семисот тысяч ливров, князь. Сумма эта названа так определенно, хотя некоторые вещи, которые я внес в ее счет могли бы стоить при умелой продаже чуть больше. Но, повторяю, сумма названа именно такая.
– Какие вещи? – не понял князь.
– В основном это была драгоценная посуда, куда богаче, чем пользуюсь я сам, – Четомысл чуть заметно кивнул на серебряные стаканчики с налитым вином. – Еще там были драгоценные камни, но их было не много. Знаете, я не вполне разбираюсь в них, потому что не занимаюсь этим… товаром. Хотя, приходится, – он вздохнул, словно бы сожалел, что настолько богат, – знаете ли, положение обязывает. – Внезапно Четомысл еще больше набычился, глаза у него стали сухими и жесткими, как блеск копейного острия. – Если деньги не будут возвращены, я потерплю такие убытки, что… Лучше об этом не думать.
– Под чье слово ты рискнул такой суммой, месье Четомысл? Как выглядел человек, который просил тебя о займе.
– Под слово короля. Мы неплохо знаем друг друга, и давно вели разные общие дела, хотя, – он чуть отвернулся, ровно настолько, чтобы ничего нельзя было прочитать на его лице, – преимущественно, в частном порядке. Он был сначала в маске, которую я все же попросил его снять. Он снял, и предложил мне такие условия под обеспечение этого займа, что… Чего скрывать, у меня закружилась голова от этого предложение. Я бы мог, при желании, отойти после этой операции от дел, и остаток своих дней прожить… Как принц.
Ты бы мог прожить остаток своих дней как принц и с теми деньгами, которые у тебя уже есть, снова подумал князь. И на этот раз, ради разнообразия, все же высказался вслух. Думать об этом человеке и не договаривать до конца было трудно, он все равно читал все на лице собеседника. У него это был такой же обыденный рефлекс, как необходимость дышать. Четомысл чуть откинулся назад, теперь князь мог отчетливо видеть, каков он бывает, когда торгуется.
– Это не так, князь. Выйти из некоторых дел очень трудно, и потому что на тебя рассчитывают партнеры, и потому что всегда находится какой-нибудь новый вариант заработать.
Князь отхлебнул вина, обдумывая следующий вопрос. Вкуса вина он, впрочем, не почувствовал.
– Расписки короля, которые ты получил, отдавая деньги королевским гвардейцам, не вызвали у тебя настороженности?
– Разумеется, нет. Они были составлены очень грамотно, и подтверждались малой королевской печатью. Скажу больше, они были очень похожи на те расписки, которые король уже выдавал мне при похожих обстоятельствах. Только сумма на этот раз, как я говорил, была существенно больше. Но я и с этим справился, собрал требуемые деньги, и передал их… как ты уже знаешь, гвардейцам.
– Собирая деньги, ты не обращался к королю еще раз, например, за уточнением каких-нибудь особенностей договора?
– Нет, конечно, как я мог?.. К тому же, он просил меня держать это в тайне. Подробностей я не помню, все же много времени прошло… Но по просьбе графа Морштока я все очень отчетливо ему пересказал, когда мы встречались. Моршток все записал, принц, ты найдешь все детали в его записках. Кстати, они сохранились?
– Я посмотрю, – кивнул князь рассеянно, потому что думал в этот момент, что гораздо больше, чем эти детали, его интересует та версия, которую разрабатывал Моршток, и из-за расследования которой его убили. – Какие именно дела с королем ты уже имел в прошлом?
– Прежде у нас было три займа, он так же приходил ко мне, и так же договаривался… Вот только степень секретности, пожалуй, была менее строгой. И чуть по-другому были обставлены гарантии возврата средств.
– Куда пошли те деньги?
– Не уверен, что знаю все дворцовые расходы… Кажется, он оплачивал однажды королевскую гвардию, второй раз перевел крупную сумму своей конкубине графине Витенбор, а в третий заем торжественно наградил своих генералов, которые выиграли для него какую-то войну на восточных окраинах королевства.
– Значит, до этого случая король Фалемот считался честным заемщиком.
– И сейчас считается таковым, без сомнения.
– Каковы были суммы в прошлых его займах?
– Гораздо меньше, кажется, все три займа уложились в сумму в сто семьдесят тысяч.
– Месье Четомысл, подумай хорошенько, прежде чем ответить на мой следующий вопрос. Тебя не смутила сумма, которую он запросил последний раз?
– Смутила. Но я уже давно не опасаюсь оперировать большими суммами, это как бы входит в счет дара богатства, которым Господь наградил меня и мое семейство. Кроме того, как я говорил, он предложил очень хорошие условия. В частности, откуп на три или даже четыре южные провинции королевства.
Князь счел возможным не скрывать своего удивления.
– Откуп в Империи запрещен, он разоряет крестьян и прочих честных обывателей.
– Запрещен лишь в законах и документах Империи, которые мы, как королевство свободное и неделимое, можем толковать довольно широко… Хотя, если подумать, это не вполне откуп, а скорее, ограниченные условия пользования доходами этих провинций, что я лишь случайно назвал откупом.
Внезапно, батюшка странно дернул шеей, и князь Диодор его понял. Но к сожалению, это было не важно.
– На что король собирался, по его словам, истратить занятые у тебя деньги на этот раз?
– На обновление армии и флота, кажется, но не уверен. К тому же, это все равно бессмысленно, ведь денег, как нам известно, нет, они куда-то пропали. И королевская казна тоже пуста, – Четомысл запнулся, все же он высказался так, как ему бы не следовало.
– А раньше король говорил о желании неким образом укрепить свою армию и флот?
– Не знаю, я не член Государственного совета, – должно быть, из-за последней проговорки, Четомысл впервые с начала разговора показал, что начинает раздражаться. – Как у вас, имперцев, говорят – рожей не вышел. – Все же Четомысл попытался взять себя в руки. И потому снова улыбнулся. – Да и скучно это, наверное.
Не намного скучнее, чем просто богатеть везде, где только возможно, подумал князь Диодор, но вслух опять ничего не произнес. Кажется, он выяснил все, что хотел тут выяснить. Вот только этого было мало даже для первичных версий.
Когда они пошли обратной дорогой, батюшка Иона с малопонятным вздохом на рукве произнес чуть слышно:
– Без сомнения, он – это он, торгаш и богатей, каких поискать даже в этих зажиточных землях, князь. Никакой подмены на оборотня или на другую подходящую для этого фигуру, как ты полагал, тут нет.
– А я и не полагал, – признался князь. – Самой подходящей фигурой, как ты выразился, батюшка, пока является король, а вовсе не заимодавцы.
– И все же я не понимаю, – опять начал батюшка. – Такая одержимость деньгами и доходами, богатством и властью, какую оно приносит, если все же приносит, это же – баловство и необузданность… Я думал прежде, что это не только несчастные люди, но и неуверенные в себе изначально, нуждающиеся в подтверждении своей значимости и силы, а оказалось… Оказалось, – он чуть понурился, – что это не так, все сложнее. И даже лукавство, которое ему свойственно, не от слабости, как утверждают святоотеческие авторы, а просто – профессиональное, что ли…
– Да, – неожиданно согласился Дерпен, который долгонько помалкивал. – Слабым его не назовешь, даже я это заметил. Хотя и не говорю на феризе.
14
На обратном пути имперцы попали под дождь. Улицы и площади Парса обезлюдели, все попрятались, только кое-где поданные короля Фалемота бегом спешили до дома. Сначала князя это позабавило, бояться дождя он не привык, но потом так получилось, что батюшка нахохлился в плаще, и Дерпен в очень плотном своем зимнем полухалате-полушубе поднял плечи, пробуя спрятать голову от нещадно заливающей его воды с неба.
Тогда и князь Диодор понял, что это не реденький и привычный руквацкий дождик, а настоящий ливень. Дождище заливал глаза и дышать становилось трудно, уже через несколько минут его коротка шубейка промокла так, что по спине отчетливо потекли капли. Пришлось им поторапливаться, как и прочим.
Но идти под дождем оказалось далеко, и когда они все же дошли, то промокли не меньше, чем рыбы в пруду. Раздеваясь в своей комнате, чтобы надеть сухое, руквацкое и привычное платье, князь с удивлением обнаружил, что даже его белье можно было выжимать, то есть, он промок до нитки. К тому же, все замерзли, хоть и мягкая, феризская, но все же зима стояла, а не лето.
А потом появился куртье Атеном, который еще с порога библиотеки, где все собрались погреться у камина, объявил, вытирая мокрые свои волосы немалого размера платом:
– Барон будет у нас сам, он согласился с нами отужинать, – он почти с неудовольствием осмотрел имперцев, сидящих перед не желавшим разгораться огнем.
Батюшка чуть не влезал в пламя, чтобы согреться, от Дерпена, хотя он сидел и дальше Ионы, почему-то едва ли пар не валил, хотя он тоже, как и князь, переоделся в сухое. Маг Густибус сидел в едва освещенном вечерним светом уголке у окошка и лениво, нечасто, как заметил князь, перелистывал страницы огромного фолианта, безнадежно пробуя осветить их какими-то на редкость тусклыми и неровно горевшими свечками.
А сам князь расчихался, и ноги у него мерзли, и голова плохо соображала. Около него немного посуетился Стырь, который предлагал, должно быть, по подсказке мейстерины, то особенную бутылку с горячей водой, чтобы князь согрелся, то рюмку пахучей местной водки из провинции Коняк, которую Диодор не умел пить в чистом виде, и о которой почти с тоской думал, что из нее было бы неплохо сделать обычную жженку. Потом Стырь уселся на низенькой скамеечке в сторонке и принялся чистить оружие князя и Дерпена, которое, разумеется, тоже попало под дождь, а потому требовало ухода.
– Стырь, – простуженным голосом приказал князь, – сходи-ка на кухню, узнай, что у нас есть из местных блюд. Не пришлось бы в ресторацию какую-нибудь бегать, чтобы этому барону потрафить.
– Барон… очень разборчив в еде, – обеспокоился и Атеном. – Действительно, как же я не подумал? – И он куда-то умчался.
Князь Диодор выпил большую кружку кофе с щедрой порцией пресловутой водки, причем питье получилось вовсе неплохим, и отправился соснуть перед ужином. Но едва он сомкнул веки, как его уже будила служанка. На феризе она бойко доложила:
– Месье барон прибыл, принц, его можно увидеть из твоего окна.
Князь, немного посмущавшись этой девицы, все же дошел в ночной рубахе до окна и успел заметить между косами дождя, как к двери главного дома их отеля торопливой рысцой подбегают четверо ливрейных носильщиков, которые тащат узенький портшез. За ним двигались четверо охранников, причем двое несли что-то вроде укороченных бердышей, а двое оказались даже с легкими фузеями, похожими на конногвардейские карабины.
Как они смогут стрелять под таким дождем, почему-то подумал князь, и выгнав служанку, принялся одеваться. В главную гостиную он вошел уже когда барон устроился в кресле перед камином, вытянув вперед ноги. Сначала именно эти вот длинные и чуть кривоватые ноги в шелковых чулках привлекали внимание Диодора.
Лишь потом князь различил сбоку и куртье Атенома, который весело и негромко о чем-то с бароном раговаривал, и Густибуса, который тоже, хотя и с меньшим успехом, кажется, пытался развлекать гостя. Князь подошел к этой живописной компании. Барон поднялся.
Он был на удивление молод, что только заметнее обозначалось тем пушком, который покрывал его щеки и губы и которым барон, без сомнения, гордился, по-крайней мере, он часто его приглаживал тонким, похожим на дамский, платком. Лоб у него был широким, и глаза оказались расставлены так далеко, как Диодор прежде видел только у восточников. Высокие, едва ли не руквацкие скулы барона придавали глазам веселое и какое-то знакомое выражение. Князь с удивлением обнаружил, что феризский банкир походит на одного из его давних знакомых, корнета-кавалериста, который, по слухам, прошедшим летом погиб где-то в степях под Колыванью.
Чтобы соблюсти формальности знакомства, Атеном представил барона. Тот молча протянул ладонь для рукопожатия, хватка у него была крепкой и мозолистой, она выдавала тот секрет, что банкир частенько ходит в хороший фехтовальный зал, где ему спуску не дают, заставляют тренироваться всерьез. При этом он улыбнулся.
– Шевалье д'Ош уже заочно познакомил меня со всеми… обитателями этого имперского отеля. И даже дал точные характеристики каждому.
– Вероятно, не очень лестные, – неожиданно для себя проговорил князь, к тому же, не узнавая своего грудного, сипловатого голоса.
– Напротив, он охарактеризовал каждого из… вашего посольства весьма учтиво.
Говорил барон не очень разборчиво, пожалуй, только в этом и чувствовалось его не вполне благородное происхождение. Дворянство Парса, как заметил князь, гордилось своим феризом, и выговор у них бывал очень четким, даже щегольским, словно произношение было непременным добавленим к родовым грамотам.
– Князь, – проговорил Атеном, – я просил нам подать сюда, людей барона покормят на кухне.
– А батюшка с Дерпеном?
– Батюшка, возможно, не поднимется, он нездоров от сегодняшнего дождя, а месье Дерпен…
Дверь открылась, и в комнату вошли Дерпен с батюшкой Ионой. Оба были в привычной реквацкой одежде, лишь чуть тщательней, чем обычно, на все крючки застегнутой. Оба выглядели в этом зале немного чужими, на взгляд князя, хотя ему бы следовало ощущать чужой всю эту обстановку, и камин, и этого вот барона, а вовсе не своих соотечественников.
Расселись. Князь заметил, что все почти с интересом ждут, что им предложат. Мейстерина со служанкой, которая за ней неотступно следовала, торжественно стала обносить всех ужином. На взгляд имперцев, снедь была выше похвал, хотя и не приготовленная здесь, а как догадался каждый, привезенная с кухни посольства, потому что ничего подобного у них прежде не бывало.