С минуту все молчали. Павел размышлял, оценивая, сколько всего ему предстоит бросить. Именно так – бросить. Никто до сих пор не объяснил, что и как будет с ним в новой жизни. Но одно витало в воздухе: если он скажет "да", его заберут со всеми потрохами. По большому счету, два предмета волновали его последние год-полтора. Во-первых, чемпионат России, на который он, кажется попадет... без малейших шансов даже на бронзу. Даже по второму заходу. Даже по третьему. Все-таки бокс – не то, на чем он мог бы выкладываться до конца. Во-вторых, Танечка. И они оба давно до конца не выкладываются. Житейски говоря, либо пожениться, либо разбежаться... Ну и защита кандидатской. Как будет называться его ставочка на родной кафедре? Учебный мастер? Боже милосердный! В общем, негусто.
– Вы мне нравитесь. Но я до сих пор до конца не верю... это не розыгрыш?
– Мы назвали пароль.
– Ну, разновидность телепатии...
– Пойдем со мной, – Крупный отправился на кухню, включил газовую горелку на конфорке и сунул ладонь в самый зев хищного синеватого цветка.
Ничего не произошло. Ни с ладонью, ни с самим Крупным.
– Титановый протез.
Крупный только что был перед Мечниковым, а тут вдруг растворился и возник уже за спиной Павла. Похлопал по плечу. Но доброго слова не дождался.
– Гипнотизируете.
Что-то изменилось в лице Крупного. В глазах. Такие глаза бывают у серьезных мужчин за минуту до того, когда они позволяют себе разгневаться. Этот, разумеется, гневаться не стал. Упрямый. Крепкий орешек. Повернулся к девочке и говорит:
– Так. Маша, набей ты ему морду. Может, так дойдет.
– Яволь, мон женераль.
Крупный сделал знак Старику. Они величественно удалились на лестничную клетку. Расчистили место. В дверях Крупный сказал своему спутнику, ничуть не понизив голос:
– Такой же осел, как и я четыреста лет назад. Когда ты меня вербовал. Просто как в зеркало смотрю.
– Не вербовал, а инициировал.
– Не один ли... – смазанно донеслось снаружи.
Мечников окинул недоверчивым взглядом хрупкую конопатую блондиночку. Экий недомерок. Из остатков производства клепали. Настоящая женщина начинается когда? С семидесяти двух килограммов...
– Я женщин не бью. Принципиально. Особенно прелестных девушек.
Она его поманила указательным пальчиком, а потом, ухмыляясь, этот же пальчик направила на паркет прямо перед собой.
– Иди сюда, шустрик. Я буду с тобой нежна...
* * *
...Сначала все то, что гремело и трещало в мечниковской квартире, трещало и гремело довольно безобидно. Без шика и азарта. Симонов посмотрел на часы.
– Кирилл, ей ведь должно хватить двух минут?
– Не уверен.
– Трех?
– Учитывая то, что Машка в жутком состоянии после бибиревского подвала, а также то, как она обленилась...
– Девочке пришлось очень худо. Не гневи Бога!
– ...а также то, как она обленилась в последнее время... Петрович! а я говорю – обленилась, не надо, не надо морщиться, забросила тренировки... Ты помнишь, до чего тупо месяц назад она упустила двух некробиотов? И что они из кладбищенского сторожа приготовили?
– Девочка...
– ...совсем распустилась. Пять минут. Сколько уже прошло?
О! а вот это уже серьезно. Именно с таким треском тело проламывает дверцы качественного финского шкафа. А с таким звоном разбивается круглый аквариум.
– Минута.
Любопытная бабушка осторожно высунула голову из квартирного пространства, увидела этих двоих с подавляющей серьезностью в позах и движениях, услышала, как падает у соседа люстра, и юркнула обратно.
Петрович закурил. Откуда-то сверху явился любопытный кот полосатой наружности. Встал рядом. Пригляделся-прислушался к воинственным шумам: сделал неповторимо-кошачье движение мордой в сторону и вперед. Хотел было разведать обстановку, но Петрович бесцеремонно подцепил его за пузцо и взял на руки.
– Там опасно, котенька.
– Мяя-у?
– Не перебивай меня. И не ходи туда. Лапы отдавят.
– Мрру-у! – согласился с ним кот. Спрыгнул с рук, степенно выгнул спину и ушел к себе наверх.
Бах! – экран телевизора.
– Совсем обнаглели! – это опять появилась бабушка.
– Две минуты, – с тревогой констатировал Симонов.
– Угу, – ответил ему воевода.
– Я милицию вызову... – осторожно предположила бабушка. И глянула на безобразников с этакой мечтательностью во взоре: а хорошо бы, хорошо бы и впрямь вызвать милицию.
Дзинь-делень!
– Зеркало? Или сервант, – раздумчиво произнес Симонов.
– Милицию! Вызову! Прекратите хулиганить!
– Занавески, занавески-то у вас до сих пор не стираны. Три недели как откладываете. А если гости придут? Что же вы, Анна Ильинична... – повернулся к бабушке воевода. Нужны ли ему здесь лишние глаза и уши?
– Ой, и правда. Ну извините, извините. Сегодня ж постираю, – Бойков не отпускал ее своим цепким взглядом. Никак не отпускал. Она почувствовала себя жуком на булавке.
– Ай-яй-яй, Анна Ильинична!
– Сегодня же, сегодня же... – и дверью – хлоп!
– Кирилл, три минуты.
– Угу.
Вернулся полосатый. Поплутал между симоновских штанин, потерся, взмяукнул. Был вновь принят на руки.
В этот момент Павел довольно энергично открыл дверь машенькиной спиной. Крепкая девушка удержалась на ногах. Отступила на шаг-другой, опять перешла на полусогнутые и всем своим видом показала, мол, продолжим схватку. Второй опперкот распластал ее тело на старом буро-желтом кафеле.
– О! – только и сказал Симонов.
– Безобразие, – совершенно согласился с ним воевода.
Инициируемый дышал тяжко – все-таки Машенька не подарочек, – кровь сочилась из разбитой губы, глаза горели боевым энтузиазмом.
– А что-нибудь более убедительное показать можете? – и двинулся к ним.
Бойков только и успел сказать:
– Петрович, легче, ради Бога.
Симонов так и не выпустил кота из рук. Чем, и в какой момент он ударил Мечникова, так и осталось для Павла тайной.
Тело мальчика лежало, набираясь сил, на теле девочки. Крест-накрест. Двойной нокаут. Тот редкий случай, когда совершенно незнакомые существа мужского и женского пола, находясь в преддверии тесной близости, не волнуются, не вожделеют, не пытаются сократить или же увеличить дистанцию. Сколь редка и сколь совершенна подобная гармония в наши дни! Уже теряя сознание, хозяин квартиры силился сообщить, что в целом – да, убедили... особенно дедушка. Сообщить, конечно, не успел, но собеседники в целом – да, поняли без слов.
Кот убрел. Анна Ильинична больше не выглядывала.
Воевода и Андрей Петрович, не испытывая особого оптимизма, молча разглядывали скульптурную группу лежащих. Минуты две. В конце концов Андрей Петрович вздохнул и со скептическим выражением лица покачал головой:
– Быть может, мое суждение покажется недостаточно обоснованным, однако хотел бы заметить...
– Думаешь, рано мы его инициируем?
– Именно об этом нам и следовало бы побеседовать.
– У нас нет иного выхода. Петрович, я не сообщил тебе одну свежую и крайне неприятную новость. Южная дружина выбита вся до последнего человека. Мастер Свартольф и его младший витязь погибли. Теперь мы – единственная боевая сила в регионе.
Часть 2
Бои
Педагогическая поэма
12 июня, скорее утро, чем что-то еще
– Придурки! – вся ротная шеренга втянула головы в плечи, – трудно найти во всем Королевстве дерьмо, которое было бы бесполезнее вас. Мало того, что вы ни на что не годны, вы еще и жрете хлеб Владыки. Было бы больше толку, если б каждого из вас прямо после рождения скормили сторожевым собакам. Впрочем, нет. Бедные псы поглупели бы...
Зеленый Колокольчик стоял перед строем, скрестив руки, и поливал солдатню. Он не дал себе труда расхаживать из стороны в сторону, заглядывая в лицо каждому придурку. Пусть армейская деревенщина расхаживает. Нет, Пятидесятый выше понятия "армия". Он из тех, кто выдумывает уставы от нечего делать, а не из тех, кто им подчиняется. У него за спиной угрюмо переминались с ноги на ногу Мортян и Песья Глотка. Между ними и ротной шеренгой существовала бездна разницы. Незамысловатые беси боялись понарошку: не то страшно начальство, что лает, а то, что кусает. Офицеры же подозревали неприятность совершенно нестандартного типа. Этот проклятый полковник, по всему видно, мог не только укусить, но и просто разорвать, хоть молча, хоть улыбаясь, хоть ругая, хоть захваливая, хоть во сне, хоть на бегу. Каким-то спинным мозгом Зеленый Колокольчик уловил их испуганную угрюмость и громогласно сообщил всему строю:
– Не о ваших командирах говорю, оборванцы. Они иногда хоть на что-то могут сгодиться, не то что вы...
За весь сегодняшний день это была единственная фраза Пятидесятого, которую энтузиасты, наверное, могли бы назвать вежливой.
– По всем вам плачет крестильная купель!
Беси закаменели. Больно! Неужто не шутит?
– Калоименные недоноски! Вы ничто, вы пыль, вы прах под моими ногами! Тупое серафимово отродье! – Зеленый Колокольчик на мгновение перевел дух, – каждого из вас следовало бы порвать пополам, еще раз пополам и еще раз пополам. Пока вы мой расходный материал, я вас поберегу. Но даже среди такого редкого дерьма как вы есть совсем уж тонкий понос. Такими я займусь сейчас же. Дубоголовые остолопы! Выньте глазенки и выставьте уши поближе, прямо сюда. Сейчас каждый безмозглый кусок мяса увидит свою тупую, никому не нужную судьбу! – он устремил взор на правый фланг, туда, где сиротливо потаптывался взвод, состоящий из бойцов-людей.
– Капрал Дан!
– Я!
– Четыре шага вперед.
– Есть!
Из строя вышел черноволосый южанин с теми тонкими чертами лица, которые бывают у ливанцев со смешанной арабо-еврейской кровью и патологической склонностью к предательству; вместо левой руки – большая крабья клешня, результат успешной метаморфии.
– Кру-гом!
Повернулся.
– А теперь посчитай глазами и скажи мне, понос ходячий, сколько бойцов должно быть по штату в твоем взводе?
– Помилуйте меня! Помилуйте! Кровью искуплю!
– Сколько, урод?
– Тридцать.
– А сколько стоит на самом деле?
– Я не виноват! Пожалуйста, помилуйте! Все что угодно! Четырнадцать бойцов... Господин полковник, я не виноват... Стоит четырнадцать бойцов... Ваше мракобесие! Я не вино...
Дан как будто собрался шагнуть в сторону Зеленого Колокольчика. И даже почти шагнул, то есть всем телом наметил это движение. Не переставая оправдываться. Но после первых пяти процентов шага капрал превратился в горящий факел. Его тело пылало каким-то особенным, необыкновенно интенсивным огнем – мышцы и кости плавились, стекали на землю как горящая резина, а потом разбегались буроватой лужицей. Зеленый Колокольчик всего только сдвинул брови, и с непутевым капралом приключилась пламенная казнь; притом тело казнимого, уже оплывшее и утратившее человекоподобную форму, не падало так долго, как хотел того палач. Живой факел пугал бесей минут пять, покуда не стал грудой биомассы, в которой уже нечему было поддерживать горение.
– Вы видели светлое будущее всех тех, кто проявит малейшее неповиновение. Или нерасторопность, – сообщил чистой силе полковник, – Вольно. Разойдись. Господ начальствующих прошу ко мне в шатер.
Посреди унылой сельской пустоши действительно стоял парчовый шатер с золотым шпилем наверху. На шпиле болталась кроваво-черная тряпка вся в гирляндах пошипывающих гадюк. Ротный боевой штандарт. У входа несли караул два беса с дубинками. Внутри был накрыт стол на три персоны: вино, фрукты... Мортян видал прежде этот фокус. Мода пошла у столичного офицерья – таскать с собой в десанты ма-ахонькие такие вещицы: колечко, пряжечку, трость. Очень удобно. Воззвать к Владыке, да гноится имя его, и вместо ма-ахонькой вещицы появится целое походное лежбище. Игрушки все это. Изнеженность какая-то. Мельчает армия. Времена уж не те. И что это за еда, военные? Еда это что ли? Э! Да где тут сытым быть. Ребята коров наловили, варят-парят, а я, значит, к пустому котлу прибуду. Фрукты, значит. Это вам как, военные? Мортян, роняя слюнки, припомнил казенное харчевание: через день копченая козлятина в молоке, а по праздникам, перед черной мессой, дают филе вяленого удода. Водятся тут дикие удоды или нет, а, военные?
Полковник молча налил вина всем троим и произнес тост:
– Я доволен вами. За нашу сегодняшнюю победу.
Они, конечно, выпили вместе с командиром. На то и командир: приказывает выпить, так надо пить. Но стоят, конечно, в оторопении. Раз победа, чего ж капрала-то жизни лишать? Какая здесь политика?
– Интересуетесь, чего ради я боевого соратника прикончил?
– Типа... – честно ответил полковнику Песья Глотка.
– Отважные мои товарищи по оружию! Приходилось ли вам когда-нибудь слышать о такой науке как педагогика?
– Как, блин, пацанятам жопы подтирать? – опять Песья Глотка.
– Туше. В смысле – да, как подтирать, пользуясь твоим образным выражением. Теперь вопрос к старой гвардии. Что рядовые беси больше всего любят?
– Человечье пиво хлебать, с людями шалить, в церквах гадить. Ну и с местными бабами шкодничать, – не задумываясь ответил Мортян. Понятно, что ж еще?
– Вас тут два могучих боевых существа на должностях офицерских. Удержать личный состав от приятных шалостей сумеете? То-то, что вряд ли. Столь искусителен, знаете ли, Срединный мир! Пиво! Одно человечье пиво чего стоит. Знаю я вас, все вы стихийные анархисты...
– Это чего еще, Хозяин? Род войск?
– Н-да. Это когда каждый сам за себя, но тупо.
– Теперь воткнул. Потр-роха волчьи...
– Ты как полагаешь, Глотка, семи лет на гномьем руднике хватит, чтобы отучиться перебивать старших по званию?
– М-м...
– Так вот, вы, бесстрашные мои тигры сражений, и моргнуть не успеете, как вся ваша шваль разбежится на гуляния. А мне нужно иметь их всегда под рукой. Как монеты в кошельке: вынул – истратил...
"Вот крыса штабная! Херувим подколодный! Напрасно он так о ребятах..." – подумал Мортян.
– Не напрасно. Вы их не удержите, соколы битв. А мне их собирать не по чину. Спаси Бесе! Да я и перстом не поведу. Зато теперь у них будет отличный пастырь. Покойного капрала имею в виду. Уж он-то им разбрестись не позволит. Простите за каламбур, это тот редчайший случай, когда отсутствующий сторож надежнее присутствующего...
Молчат. Ох и крут. Невидимый "сторож" провинился всерьез.
– Тем более, это горелое мясо с капральской лычкой и впрямь виновно.