Авдотья Кузьминична ловко спустилась с печки и присела рядом с Маринкой.
– Ну-ка, показывай, что такое твой инет… – проворчала она, как будто недовольно, но Маринка успела привыкнуть к ее бурчанию, и давно поняла: за недовольным тоном прячется любопытство, а иногда и искреннее, почти детское восхищение. О возрасте старухи она боялась даже подумать, но для нее было удивительным, что живость, интерес к жизни и к людям не проходят с годами. Маринкина бабушка тоже не слыла занудой, но до задора Авдотьи Кузьминичны не дотягивала.
Маринка честно рассказала об инете, что знала и что о нем думала, показывая примеры в волшебном зеркальце. Старуха качала головой и чмокала губами, а в конце непродолжительной лекции выдала:
– Да, надо же, какую вещь сотворили! Весь шарик паутиной оплели…
Маринка на секунду задумалась, и вспомнила, что слов "всемирная паутина" не упоминала…
– А вы… знаете английский язык? – спросила она старуху.
– Я знаю все языки. Но имела в виду не название. Просто похоже на паутину, где-то дергают за нитку, а на другом ее конце она отзывается. Ты бы назвала это информационным полем, но я-то таких слов не знаю. Да, если в это поле сунуться, да еще грубыми руками… Большие дела можно делать и больших бед натворить… Спасибо за науку, теперь знаю, чего опасаться и где ответы на вопросы искать.
Маринка очень гордилась собой – ей казалось, что старуха знает все на свете, и ничего нового сообщить ей нельзя.
– А сама-то ты чего там искала? – неожиданно спросила Авдотья Кузьминична, и Маринка решила, что это тот самый повод для расспросов, которого она так долго ждала. Но как спросить и не выдать себя? Не показать, что ей известны старухины планы?
– Нам сказали… нам объяснили, будто есть способ избежать неминуемой смерти…
– Неминуемой смерти? Это интересно! Ну, и что же вам объяснили?
– Что смерть можно обмануть, провести обряд "умирания". Для девушек это свадьба, а для мужчин – инициация…
Старуха хохотала. Она хохотала до слез, которые путались в ее многочисленных морщинах на щеках, и она вытирала лицо высохшей рукой. Маринка хотела оскорбиться, но старуха вдруг стала абсолютно серьезной и немного злой.
– Да, есть такие обряды. И кто же вам об этом рассказал?
– Один колдун.
Глаза старухи сузились и губы расползлись то ли в улыбке, то ли в оскале. Она подумала немного, ничего на это не сказала, но про обряды продолжила без напоминания:
– Ну так что, чем же тебе свадебный обряд не угодил? Или думаешь, какое-нибудь особенное волшебство для этого требуется? Ты ж замуж собираешься!
– Я? – Маринка смутилась, – я как-то об этом и не думала… Сейчас это не модно… И потом, я уже была замужем однажды. Да и не сватал меня пока никто.
Маринка потупилась, а старуха усмехнулась своим неизменным "Ха!".
– Не сватал, так посватает, не боись. Вот и справим свадебку, хочешь? Я тебе платье сошью, никто такого в жизни не видывал. Гостей позовем, столы накроем.
– Ну… разве так можно… – Маринке вовсе не хотелось, чтобы Игоря кто-то принуждал на ней жениться. Да, она когда-то считала, что замужество не для нее. Когда-то – это еще неделю назад. Но бабушка нагадала ей свадьбу, и мысль об этом прочно поселилась у нее в голове. И жить с медвежонком – таким надежным, таким умным и таким дорогим – это, наверное, очень здорово. Но как жить?
– Я тебе так скажу, – прервала ее размышления старуха, – у тебя выбора-то нет. Или замуж пойдешь, или сгинешь. Так что не думай много-то. И никто твоего ненаглядного неволить не станет, сам прибежит, даже если про ребеночка ничего знать не будет.
– А… – Маринка поперхнулась, – а про какого ребеночка?
– Вот через пару недель узнаешь, про какого, – хихикнула старуха.
Маринка не успела переварить этого сообщения, как неожиданно вспомнила: Игорь! Ему, как и ей, грозит смерть. И одной свадьбой дело не обойдется. Обрадовавшись разговорчивости старухи, она не побоялась задать и этот вопрос:
– А для мужчины? Нужен этот самый обряд инициации?
– Да, и такой обряд имеется. Жестокий обряд, не всякий в живых остается, но после него охотник становится бесстрашным и неуязвимым. А некоторые начинают понимать язык зверей и птиц. Только сейчас мужчины уж больно хилые пошли, трусливые и духом слабые. Какие из них бесстрашные охотники?
– И как? Чтобы избежать смерти, нужен именно этот обряд? – испуганно спросила Маринка. Медвежье Ухо, конечно, вовсе не хилый, не трусливый и не слабый духом, но ей совсем не хотелось, чтобы его кто-то мучил, пусть и с самой благородной целью.
– Вот оттого, что женщины вроде тебя решают за мужчин, какими им быть, они хлипкими и становятся, – уклончиво ответила старуха, – сначала мужей бережете, потом сыновей, и растут в результате тухлые куски мяса вместо отважных воинов.
Старуха определенно читала мысли, иначе откуда она взяла придуманное Маринкой выражение "Тухлый Кусок Мяса"?
После этого разговора Маринка едва не поверила, что Авдотья Кузьминична не собирается ее убивать, да и отношения у них изменились в лучшую сторону. Старуха сама взялась колдовать над блюдцем, разглядывая Интернет в подробностях, и время от времени надолго покидала избушку, поворачивая ее крыльцом к пропасти. Как Маринка не прислушивалась, нужных слов так и не расслышала.
Теперь все ее мысли сосредоточились на Игоре – вместо того, чтобы спасать свою жизнь, он пасет старухиных кобылиц, чтобы вытащить ее из плена. И если предположить, что убивать ее старуха не собирается, то ему надо брать перелет-траву и бежать к Волоху. Жаль, она не может даже предположить, какой срок установлен ему, раньше ее или позже? Он пока ничем не показал, что срок приближается, а сказать об этом не мог, Маринка лучше других понимала, почему: как только ей хотелось назвать дату вслух, или намекнуть на нее, к горлу подкатывал тугой ком, ей казалось, что, сообщив об этом кому-то, она умрет немедленно, этот тугой ком в горле ее сразу же задушит.
Она смотрела на медвежонка в блюдечко, но ни поговорить с ним, ни передать ему весточку не могла. Убегать от старухи ей теперь не хотелось, хотя в глубине души еще оставалось сомнение в том, что Авдотья Кузьминична ее не обманывает, и действительно собирается выдать замуж, а не убить.
В "Рамблере" она уже не искала свадебные обряды, а обряды инициации мальчиков – и у северо-американских индейцев, и у папуасов, и у сибирских шаманов – были практически одинаковыми, и никак для медвежонка не подходили. И потом, какой же он мальчик! У него уже есть настоящее индейское имя! Маринка вычитала на одном сайте, что такое имя называется обережным и имеет глубокий смысл. Ее несерьезная игра, оказывается, дала медвежонку сильного покровителя.
Теперь она искала русские народные сказки про избушку на курьих ножках. Но сколько не повторяла смешные формулировки, вроде "Встань ко мне передом, а к лесу – задом", повернуть избушку ей не удалось. Видимо, с тех времен пароль успели поменять.
На пятую ночь в избушке ей приснился страшный сон. Начинался он вполне счастливо: Игорь вез ее по лесной тропинке на белом коне, вокруг пели птицы, зеленели весенние листья и светило солнце. Сон был таким ясным, что Маринка чувствовала, как Игорь прижимает к груди ее спину, чувствовала его руки по обе стороны от плеч, его теплое дыхание и легкое прикосновение губ к волосам. Ей хотелось повернуться и обнять его, но медвежонок боялся, что она упадет с лошади, и оборачиваться не разрешил. И ощущение счастья от этой невозможности только усиливалось, становилось острей и чувственней, и сердце замирало в ожидании, когда Игорь снова дотронется губами до ее волос.
Они подъехали к озеру, и на землю неожиданно опустились густые сумерки. Маринка не заметила, как они оказались стоящими на земле, взявшись за руки.
– Я привел ее! – крикнул Игорь, сложив руки рупором, и отошел на шаг. Маринка хотела последовать за ним, но ноги ее не послушались. Медвежонок ушел в темноту, растворился в серой пелене, как призрак, и она осталась одна у самой кромки воды.
Озерная гладь в полутьме казалась черной и маслянистой, как нефть. Тишина вокруг оглушала звоном в ушах, безветрие не шелохнуло ни веточки, ни травинки. И зеркало черной воды, гладкое, неподвижное, смотрело в небо, подобно огромному мертвому глазу. Только сумерки сползались со всех сторон, похожие на клубы темно-серого тумана, словно пылинки ночной сажи выкристаллизовывались из воздуха и заполняли собой пространство все плотнее и плотнее.
И перед тем, как наступила полная темнота, из сумеречного мрака на середине озера вдруг выступила черная фигура в широком балахоне с островерхим капюшоном. И изнутри бархатно-черного провала на месте лица матово вспыхнули два бледно-зеленых зрачка. Маринка хотела вскрикнуть, но голос отказал ей. Она хотела бежать, но ноги замерли на месте – тело сковало странное оцепенение, она не могла двинуть и кончиком пальца, не могла шевельнуть губами: их уголки безвольно опустились вниз, и зубы разжались, приоткрывая рот.
Черная фигура бесшумно шла к берегу, и полы балахона двигались в такт ее широким шагам. Мерцающие холодным светом зрачки не были похожи на звериные, Маринке показалось, что под капюшоном прячутся очертания треугольной головы огромного змея. Ужас выступил на лбу мелкими каплями пота, она силилась зажмуриться, но веки ей не подчинялись. Не доходя до Маринки пары шагов, некто вскинул руки: широкие рукава развернулись, как крылья черного ворона, и окутали Маринку с обеих сторон. Только вместо человеческих рук в рукавах пряталось нечто очень гибкое и мускулистое. Оно обвило ее шею, как хвост удава, перекрывая дыхание; капюшон сполз назад, и змеиная голова глянула ей в глаза неподвижными фосфоресцирующими зрачками. Из еле заметной прорези рта змей выбросил вибрирующую раздвоенную ленту языка, и она коснулась Маринкиного лица – холодная, влажная, мгновенно ощупавшая кожу.
Она хрипло кричала и хлестала по лицу руками, пытаясь стереть с лица кошмарный поцелуй, содрать кожу, до которой дотрагивался раздвоенный язык. Футболка, ладони, лицо, волосы – все промокло от пота, стало отвратительно клейким, спальник облепил тело, и ей казалось, что змеи все еще опутывают ее со всех сторон.
Старуха на руках вытащила извивающуюся Маринку во двор и окатила водой из ведра. Вода была не холодной, а приятно прохладной, чистой, смывающей с кожи душный кошмар.
– Еще… – выдохнула Маринка, догадываясь, что не спит.
Авдотья Кузьминична повторила процедуру отрезвления. И откуда в ведре бралась вода? До колодца-то оставалось не меньше двадцати шагов!
– Что ж ты, детонька… – пробормотала старуха и взяла Маринку на руки, как ребенка, – пойдем-ка скорей обратно…
В избушке уже горели свечи, Авдотья Кузьминична усадила ее на сундук, раздела догола и завернула в шубу вместо липкого спальника. И вовремя – после обливания Маринку начал бить озноб, и воспоминание о кошмаре его только усиливали. Лицо горело и саднило.
– Посмотри, что с личиком-то сделала… – бабка сунула ей в руки блюдечко, и Маринка с ужасом увидела широкие кровоточащие царапины, располосовавшие щеки, и губы и нос.
– Ой, мамочка! Что же теперь делать? – стуча зубами, выговорила она.
– Да ничего. Сейчас, тряпочку приложим, и все пройдет. Не бойся.
Старуха вынула из кармана что-то вроде носового платка, вытащила из-под столика бутыль с мутно-белой жидкостью, похожую то ли на молоко, то ли на самогонку, и плеснула немного жидкости на тряпку.
– Мертвая вода. Запоминай, все раны исцеляет, кости сращивает, даже голова отрубленная на место прирастет, если ее мертвой водой сбрызнуть.
– Что, и человек оживет? – Маринка поморщилась от прикосновения носового платка к лицу.
– Нет, – усмехнулась старуха, – на то живая вода нужна.
– И где берут эту живую воду?
– Лучше бы спросила, где берут мертвую. Живая вода в ручейке бежит, на крыльцо выйди да посмотри. Глубоко, конечно, но достать-то можно. А мертвая вода – в молочной реке Смородине. И попасть туда не просто.
– И как, если у меня есть и живая и мертвая вода, я кого хочешь оживить могу?
– Увы. Если бы это было так! Люди бы вообще не умирали.
– Тогда зачем живая вода нужна?
– Не скажи. Нужна. Из царства мертвых вернуться. Не твоего ума дела, короче. Что ж тебе приснилось-то, что ты с лицом своим такое сотворила?
Маринка посмотрела в зеркальце – ни одной царапины не осталось, будто их и не было. Еще одно волшебство… И лицо вроде бы помолодело: исчезли недавно появившиеся паутинки вокруг глаз, щеки зарумянились, глаза заблестели.
– Мне приснился монах, – с готовностью ответила она, – он мне с самого детства снится. Я его называла "человек-смерть". Только сегодня он был еще и змеей.
– Монах? Ну-ка расскажи мне про этого монаха. Может, ты и наяву его встречала?
Маринка хотела рассказать про заброшенный пансионат, в котором они видели оборотней, но вовремя вспомнила о клятве огнем. Игорь так строго относился к обещанию, что она сама, наконец, начала принимать его всерьез.
– Нет, не встречала. Он мне только мерещился, – сказала она, – в сером балахоне, с капюшоном.
Старуха насупилась и замолчала, как будто размышляла о чем-то. А потом начала говорить.
– Знаешь ли ты, милая моя, что с тобой произошло? Почему смерть на плечо тебе села?
– Нет… – Маринка привстала.
– Я тебе расскажу. Монах этот, как вы его называете, на самом деле, конечно, никакой не монах. Хитрый он, подлец, и сила в нем есть. Моих сторожей он за версту обходит, словно нюхом их чует. И со мной встречаться не хочет, понятно, почему. Как уж, верткий и ушлый. Только рано или поздно я его, убивца, достану.
Старуха с недоброй усмешкой потрясла головой.
– А что он сделал? – спросила Маринка.
– Есть на свете такая вещь – ниточка судьбы. И есть время. В этом мире время – всего лишь секунда, которой ты живешь. Прошлого не воротишь, а в будущее не заглянешь. Ниточка судьбы вьется и через эту секунду перекатывается. И если на ниточке завязать узелок, то она разорвется, как только узелок до этой секунды добежит. Вот этот подлец на твоей ниточке узелок и завязал. Человек с узелком на судьбе чует его, знает, сколько ему осталось, а узелка развязать не может.
– А почему я никому не могу сказать, сколько мне осталось? – спросила Маринка, думая не столько о себе, сколько об Игоре.
– Потому что надеешься. Вслух сказанного не воротишь, не изменишь. Слова – штука странная, вещная. Словом беду отвести можно, а можно приманить. Поэтому человек с узелком и спешит кому-нибудь рассказать о своем знании, отвести беду. Но открыть постороннему свою судьбу – это уже совсем другое, это опасно, это судьбе наперекор пойти, а судьба этого ох как не любит! Так что и не говори никому, ничего хорошего из этого не выйдет.
– А зачем ему это понадобилось? Почему он это сделал?
– Решил, что имеет право чужой жизнью распоряжаться. Без малого, сотню человек погубил. Недаром он тебе в кошмарах снился. "Человек-смерть"! Так и есть, точно так и есть. Убийца, хитрый и безжалостный.
– Но почему? Я не понимаю! Это что, искусство ради искусства? Или он, как Раскольников, Наполеоном решил сделаться?
– Да нет, Наполеоном ему быть неинтересно, – старуха проглотила и Наполеона и Раскольникова, как будто знала о них всю жизнь, – тут другое. Люди с такими способностями очень несчастны, если разобраться. Они не видят в жизни радости. Чем сильней они становятся, тем меньше им нужна их сила. Есть те, кто смиряется с этим, живет игрой ума или тихо прозябает где-нибудь в глуши. Но если в человеке что-то прошло вкривь, если он не умеет увидеть мира таким, какой он есть, не чует его лада и порядка, тогда он ставит себе задачу, которая идет вразрез с этим порядком. И думает, что, добившись цели, будет счастлив. Нет, не будет.
Старуха снова задумалась, но Маринка ее раздумья прервала:
– А что, свадьба этот узелок развязывает?
– Нет, – Авдотья Кузьминична подняла голову, – не развязывает. Свадьба – это умирание и воскрешение. Если это действительно правильный обряд. Когда невеста дает согласие на брак, старая жизнь ее умирает, а новая начинается только после свадьбы. Новая ниточка появляется, а старая уходит в небытие. И инициация – точно так же. Только женщина к смерти более чувствительна, для нее умереть и воскреснуть естественно, а мужчина устроен проще, пока ему не докажут, что он мертв, он в это и не поверит. Когда он поверит, что его на куски разрубили, кровь выпустили, в котле сварили или в печке зажарили, тогда и готов будет новую ниточку своей судьбой считать. Зато ниточка эта крепче будет, потому как тут он сам себе судьбу выбирает.
Интересно, а что придумал Волох? В чем состоит его обряд? Надо немедленно связаться с Игорем, рассказать то, что она узнала, и уговорить его отправиться к колдуну.
Игорь. 25 – 26 сентября
"Конь бежит, только земля дрожит, из-под ног ископыть по сенной копне летит, из ушей и ноздрей дым валит"
Буря-богатырь Иван коровий сын: N 136. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева
Волки надежно охраняли табун, и Игорь, наконец, выспался – Сивка не тревожил его, кобылицы мирно паслись на поляне и в лес соваться боялись. Он настолько осмелел, что покинул пост и съездил к избушке, но старуха была дома, подобраться к окну и поговорить с Маринкой он не рискнул.
Маньяк-убийца с ласковым именем Огонек появился на поляне с рассветом, и Игорю показалось, что медведь только этого и ждал, прячась за деревьями. Иначе Игорь не успел бы дотронуться до оберега, как был бы растоптан темпераментным жеребцом. Медведь трижды валил коня на землю, прежде чем тот позволил надеть на себя узду. Но и после этого жеребец не вполне успокоился, и укрощение коня пошло по известному сценарию, запечатленному Клодтом в бронзе. Только, наверное, со стороны Игорь выглядел не так красиво, как античный водничий, уворачиваясь от бьющих воздух копыт. В отличие от Вороного, которого трудно было сдвинуть с места, Огонька не удавалось на месте удержать.
Конь смирился с седоком лишь после того, как семь раз сбросил Игоря на траву. В последний раз жеребцу пришлось опрокинуться на землю самому, чтобы избавиться от всадника, и Игорь едва успел откатиться в сторону, чтоб не быть раздавленным лошадиной спиной. Но последняя попытка окончательно убедила Огонька в бесполезности сопротивления. Игорь, кряхтя, с трудом взгромоздился ему на спину в восьмой раз, чувствуя, что лошадь больше не станет брыкаться. Жеребец носил его по поляне, не стараясь сбросить на землю, но при всякой попытке натянуть повод вставал на свечу, а потом несся дальше тем же бешеным галопом.