Маринка не успела даже моргнуть, как тяжелая рука толкнула ее в живот, отчего ее тут же согнуло пополам, и воздух тугим комком застрял в глотке. Она отлетела назад на несколько шагов, ударилась спиной о толстый шершавый ствол дерева, и сползла по нему на землю – удар в спину немедленно отозвался в голове. Дыхания не было, перед глазами расползались золотые колечки, как круги на воде от брошенного камня.
Она решила, что умирает, и хотела заплакать от страха: глупо умереть оттого, что хочешь и не можешь вдохнуть. Как ежик, который забыл, как дышать, и умер. Золотые колечки сменились зелеными, к ним добавился красный цвет, они плясали перед лицом, и корчили отвратительные рожи, пока, наконец, глаза не сфокусировалась на радужном цветке. Маринка со всхлипом втянула в себя воздух – как будто в солнечное сплетение воткнули лом, и вышел он с другой стороны через позвоночник. Она попробовала шевельнуться, но перелет-трава снова расползлась в стороны радужными колечками, и не сразу собралась обратно в круг.
Маринка отвела взгляд от светящегося цветка, но двинуть глазами в сторону не смогла – только слышала возню героя спецназа. Он убил Игоря? Мысль эта вместо злости и отчаянья принесла с собой только печаль, смертную тоску и горький привкус во рту. Вот и все. И бегство от старухи не помогло.
Глухой тяжелый стон медвежонка вернул ей надежду, но тоска и горечь почему-то не оставили ее. Черная сажа предрассветных сумерек плавала в воздухе, Маринка смотрела прямо перед собой, в мутный просвет на тропинке – в глаза последнему рассвету в своей жизни.
Из сумеречного мрака навстречу ей выступила черная фигура в широком балахоне с островерхим капюшоном. Человек-смерть. "Монах", охотник за семенами перелет-травы, безжалостный убийца… Черная фигура бесшумно шла по тропинке, и полы балахона двигались в такт ее широким шагам. Изнутри бархатно-черного провала на месте лица матово вспыхнули два бледно-зеленых зрачка.
Маринка не могла шевельнуться, в голове еще мутилось от удара об дерево, но она отлично осознавала, что это не сон и не видение – кошмар ее детства явился к ней наяву. И выбрал для этого рассвет двадцать девятого сентября. Он не даст ей прожить этот последний день. Время в этом мире – секунда, и узелок на ниточке ее судьбы подполз к этой секунде так близко, что можно сосчитать количество вдохов, которые ей осталось совершить.
Мерцающие холодным светом зрачки не были похожи на звериные, не призрак и не змей смотрел на нее из темноты, прячущей лицо. Человек. Человек-смерть.
Страха не было. Маринка смотрела в глаза своему убийце и не боялась его. Только смертная тоска комом стояла в горле. И мысли теснились в голове: ясные, отчетливые, словно написанные тушью на листе ватмана.
И с горечью Маринка поняла, чего не хватало в истории про монаха, рассказанной старухой. Если монах искал нужного человека, обрекая его на смерть, то он должен был быть уверен в том, что человек этот узнает о перелет-траве. Узнает, и пойдет ее искать. И у него будет "волшебный сосуд", чтобы ее приманить, и серебряная сетка, чтобы ее поймать…
Она знала, кого увидит, когда "монах" подошел поближе и откинул капюшон.
– Вяжите его крепче, – буднично посоветовал "человек-смерть" герою спецназа, – я надеюсь, вы его не убили?
– Не, оглушил. Он сейчас очнется.
– Постарайтесь действовать быстрей, у нас осталось несколько минут. Вы не чувствуете, поднимается ветер?
– Вам кажется, – хмыкнул Сергей, – пока все тихо.
– Значит, как договорились: сначала я унесу отсюда перелет-траву, потом заберу его, а после вернусь за вами, – Волох склонился над Игорем, скептически осматривая работу героя спецназа.
– Я бы предпочел, чтобы вы сначала забрали меня… – голос Сергея показался Маринке упрямым.
– Ну, вы же не собираетесь от меня бежать. Не делайте глупостей, я вам объяснил. Мне потребуется всего несколько минут. Я чувствую ветер. Быстрее. Старуха все рассчитала, как будто чуяла подвох.
Слезы готовы были хлынуть из глаз. Почему она не догадалась до этого по дороге? Когда еще можно было вернуться. Почему она безоговорочно поверила в неприкрытую ложь? Да прочитав листок о семенах перелет-травы, сразу можно было догадаться, зачем потомственный маг и целитель отправил их на ее поиски! И травка на второй день ткнула их в этот листок носом!
Маринка набрала в грудь побольше воздуха, отчего тут же сильно заломило под ребрами, и крикнула как могла громко:
– Убийца!
Крик получился хриплым и совсем тихим, но горло перехватил спазм, кулаки сжались сами собой и стукнули об землю:
– Убийца, убийца, убийца! – зарычала она и попыталась встать.
Ветер. Как только она выпрямилась, так сразу почувствовала ветер на лице. Он боится ветра, он боится старуху, и только Авдотья Кузьминична может им помочь! Она хотела выдать Маринку замуж, она наряжала ее, как куклу, она хотела продержать ее в избушке до тридцатого числа, чтобы "монах" не смог до нее дотянуться! Как она могла поверить Волоху?
Сергей достал из-за голенища свой здоровенный тесак, похожий на мачете, замахнулся, и Маринка подумала, что он хочет зарезать Игоря. Но он всего лишь отсек им половину сетки, в которую поймал медвежонка вместе с перелет-травой. И теперь пойманная травка билась у него в руках, как рыбка на крючке.
– Ну? – спросил герой спецназа, – вы согласны с тем, что это я принес вам перелет-траву?
Он немного помедлил, дожидаясь ответа, и не сразу протянул силок с цветком колдуну.
– Разумеется, – улыбнулся Волох.
И тогда Маринка поняла, почему поверила ему. Он умел для каждого найти свою улыбку, и свои слова. Он был убедителен, ему нельзя было не поверить. И глядя на то, как Волох улыбнулся Сергею, Маринка увидела себя со стороны: лживость этого слова видела только она, Сергей ему поверит, не может не поверить.
Ветер. Теперь не надо было прислушиваться, чтобы заметить, как он шумит в кронах деревьев, как надрывно скрипят старые стволы и трепещут листья подлеска.
– Он лжет, Сережа, он лжет тебе! – крикнула Маринка, но сетка с травкой уже оказалась в руках колдуна, он развернулся и направился в лес, в сторону от тропинки.
Сергей неожиданно растерялся и вопросительно глянул на Маринку, а Маринка увидела, куда уходит Волох. Между еловых ветвей мелькнула чернота, слишком черная для предрассветного леса. Еще три шага, и он нырнет в эту черноту, и исчезнет, и унесет перелет-траву. И старуха не успеет его догнать! Травка трепыхалась в сетке, и пыталась взлететь, отчего сетка раскачивалась, но маг не обращал на это внимания.
Если бы Игорь назвал ее Дикой Пантерой, она бы успела вцепиться ногтями ему в лицо, она кинулась за ним, как дикая кошка в прыжке, но споткнулась об корень, чего с кошками никогда не случается.
– Нет! Маринка, стой! – услышала она крик Игоря ей вслед, – черт с ней с травкой, остановись!
Падая, она впилась согнутыми пальцами в сетку и со всей силы дернула ее к себе.
– Сережа, он лжет, он не собирается тебя спасать! – закричала она, а колдун покрепче взялся за сетку и зашипел:
– Замолчи. Немедленно отпусти и замолчи!
– Нет! Не замолчу! Не замолчу!
Волох попытался оторвать ее пальцы от сетки, и стиснул их очень больно, но Маринка не выпустила своей добычи.
– Меня зовут Огненная Ладонь! – зачем-то сказала она. У колдуна была свободна только одна рука, и ему не так-то просто оказалось справиться с ее хваткой.
– Маринка, нет! – кричал Игорь, – отпусти, пусть уходит! Отпусти!
– Перун-громовержец здесь тебе не поможет! – лицо Волоха исказила усмешка.
– Сережа! Он хочет получить ее семена, ему нужна только травка, он лжец и убийца! Это он вязал…
Стальная пятерня колдуна стиснула ее шею, и вместо слов из горла вырвался хрип, но рук она не разжала, прижимая сетку к себе.
– Убью! Не смей! Я убью тебя! – Маринка и не предполагала, что медвежонок может так кричать.
Ветер. Он хлестал по лицу, и, наверное, сбивал с ног. Метрах в двадцати от черного прохода со скрипом, треском и грохотом об землю упала огромная ель, Маринка видела ее заваливающуюся макушку. Серый смерч тугой воронкой мелькнул на фоне светлеющего неба, когда железные пальцы на шее сжались еще сильней, что-то тонко хрустнуло под самым затылком, и белый свет брызнул во все стороны, как стая птиц, которую вспугнул выстрел.
* * *
Pelle sub agnina latitat mens saepe lupine
Латинская пословица
Бесконечное скошенное поле снилось теперь каждую ночь. Как только от теории он перешел к действиям, Она словно почувствовала близость развязки, словно хотела свести его с ума, непрерывно напоминая о его злодеянии.
– Ну, оглянись, – умолял он со слезами на глазах, – оглянись хотя бы раз…
Ему казалось, что если Она обернется, то он будет прощен. Если Она обернется, можно будет бежать за Ней, брать Ее за руку и вести назад. И смех Ее рассыплется по полю как звон колокольчиков, и румянец вернется на ее бледные щеки, и сила жизни всколыхнет все вокруг, и чистое Ее свечение рассеет полумглу.
Скоро. Ждать осталось совсем недолго. Может быть, год. Его великолепный план сработал в тот момент, когда он уже не надеялся на его исполнение. До первого снега оставалось не больше полутора месяцев, когда нашелся тот самый, один на сотню, тот, кому Oenothera libertus опустилась на ладонь. Тот, чья кровь оплодотворит ее. Козленок на привязи, служащий приманкой для тигра, и приносимый тигру в жертву.
Он так ждал этого козленка! Каждый завязанный узелок с вероятностью один к ста мог привести козленка к нему. И в конце концов привел! А что еще может заставить сотню человек отправиться на поиски Oenothera libertus? Томленье духа? Тяжелая болезнь? Да девяносто из ста будут бегать от врача к врачу в течение года, но так и не вспомнят о потомственном маге и целителе. Смерть, неотвратимая смерть толкает людей в руки тех, кого они считают шарлатанами. И чем она загадочней и неизбежней, тем быстрей ползут слухи, тем верней они надеются на волшебство. И тем лучше поддаются гипнозу. К моменту зацветания Oenothera libertus все знали, кто может помочь их горю. И все, все без исключения, лезли на вышку, зажигая ультрафиолетовую лампу. Кого-то он отпускал, для поддержания имиджа спасителя. Подсовывал им Oenothera biennis, и отпускал. А кого-то нет, чтобы остальные не расслаблялись.
И то, что козленок, с виду тихий и подходящий на роль жертвы, неожиданно оказался медведем, его не сильно расстроило – медведю тигра не победить. И медведь по своей воле пойдет на заклание, надо только знать, как его позвать. Смущало только имя. Имя того, кто пересекал Стикс и вернулся обратно.
Главная опасность не в медведе, главная опасность – лесная старуха, богиня, охраняющая выход к Стиксу. Хозяйка Oenothera libertus. Та, чьи функции он хотел на себя принять, та, с кем он хотел сравняться.
Это она послала оборотней охранять проход в свою вотчину, и они мешали ему свободно перемещаться через "мужской дом". Это она решила спасти девушку, потому что та ей почему-то полюбилась, чем спутала ему все карты. Она толкает медведя пересечь Стикс, как его знаменитый тезка, хотя могла бы помочь его дочери и сама. Зачем? Чует конкурента? Хочет сделать Oenothera libertus бесплодной? Ей все равно, у нее наверняка припрятано немало семян, одно из которых она посадит и взрастит лет через двести.
Что движет богами? Какие страсти они испытывают? Чего хотят? Он к сорока пяти годам растерял все свои желания, неужели за тысячелетия боги не утрачивают страстей? Может быть и он, став богом, обретет, наконец, вкус к жизни, цели и стремления?
Савельев. 29 сентября, рассвет
"Скоро послышался в лесу страшный шум: деревья трещали, сухие листья хрустели; выехала из лесу баба яга – в ступе едет, пестом погоняет, помелом след заметает"
Марья Моревна: N 159. Народные русские сказки А. Н. Афанасьева
Предложение колдуна на первый взгляд показалось Савельеву вполне логичным, и оснований не доверять магу у него не было. Но в глубине души он подозревал, что как только Волох оттащит в черный проход травку и юнната, ему совершенно незачем будет возвращаться.
Савельев трое суток просидел на этой тропе, не рискуя даже разжечь костер, позволяя себе выпивать не более ста грамм водки в сутки – чтобы не свалиться от усталости, но и не опьянеть. От горького шоколада мутило, и он запихивал его в рот, преодолевая спазмы в желудке.
У него было время подумать. И думы эти не вселили в него оптимизма, скорей наоборот. Почему он не искал других путей спасения жизни? Зачем доверился колдуну и позволил втянуть себя в этот затяжной марафон? Теперь до назначенного срока оставалось всего пять дней, а сомнений с каждым днем становилось все больше.
Он решил исполнить все по придуманному Волохом плану, но держать при этом ухо востро и быть готовым в любой момент этот план поменять. Конечно, ему хотелось верить в лучшее, и он бы не стал полагаться на слова Маринки – ее злость понятна, она только в последний момент сообразила, что Савельев говорил ей правду: спасется лишь один. Тот, кто принесет магу травку. Он бы не принял ее слов во внимание, если бы колдун не убил ее, стараясь заткнуть ей рот. Да никогда в жизни Савельев бы не поверил, что здоровый мужик не в состоянии разжать девчонке пальцы! Нет, он хотел, чтобы она замолчала, а значит, боялся того, что она может Савельеву сообщить. Маг сам вырыл себе яму.
Савельев всегда соображал быстро, чем неоднократно спасал себе жизнь. И надо-то было всего полоснуть ножом по сетке, чтобы выпустить травку на свободу, а мага оставить без трофея. Колдун, конечно, расстроился, кричал и пытался ухватить травку за стебелек, смешно подпрыгивая и размахивая руками, пока порыв ветра не швырнул его на землю: смерч разбросал вековые деревья вокруг тропы, с корнем вырывая их из земли, Савельев и сам лег на землю, чтобы его не отбросило под тяжелые падающие стволы. Только две ели стояли неподвижно, как будто ветер обходил их стороной – те, что служили воротами для черного прохода. Савельев отполз к ним поближе, прикрывая голову рукой.
Юннат утробно выл и катался по земле, пытаясь развязаться, но, разумеется, тщетно. Савельев даже пожалел его немного – наверное, Маринка ему и вправду нравилась, если он так по ней убивается. Ветер трепал белую русскую рубашку на ее безжизненном теле и развевал волосы, и зрелище это показалось Савельеву немного жутковатым: покойники должны лежать неподвижно и торжественно, всякое их движение противоестественно.
Старуха ступила на тропу, и от удара ее посоха закачалась земля. Ветер стих в одну секунду, и мертвая тишина повисла над раскорчеванным лесом. Даже юннат замолк, уткнувшись лицом в землю. Волох поднялся на ноги прыжком и скрестил руки перед лицом, но не для того, чтобы защититься – это, скорей, походило на боевую стойку.
Когда Савельев увидел старуху в первый раз, и услышал ее вопрос: "Кто отпустил моего медведя?", он и то перепугался. Хотя и медведя отпустил не он, и угрозы в ее голосе не почувствовал. Только теперь он догадался: в ту первую встречу бабушка просто пошутила. А сейчас желтые глаза ее ничего не выражали, морщины неподвижного лица казались грубо вырезанными из темного дерева, а не живыми. Мумия. Мертвец, вставший из гроба. Ни жалости, ни страха – Савельеву захотелось зарыться в землю. Если Смерть имеет свое телесное воплощение, то она стоит перед ним.
Старуха молча подняла посох и как будто попыталась метнуть его в голову магу, словно копье. Волох резко развел в стороны скрещенные руки, разрывая воздух перед собой на две половинки, но старуха, не меняя выражения глаз, повторила свой жест несколько раз подряд, и Савельев почувствовал, как с кончика посоха срывается ее холодная ненависть. И одной капли этой ненависти достаточно, чтобы убить колдуна: она, как капля кислоты, растворит его в себе, сожжет и оставит жалкую лужицу с плавающим в ней пеплом.
Маг отразил ее удары налету, словно мог руками вычерчивать стенки, которые тут же рушились, принимая на себя всю мощь ненависти, срывающейся с посоха. Но лицо его исказилось от напряжения, колени подрагивали, а на лбу выступили капли пота.
Старуха повторила серию ударов, и Волох уже не был столь проворен и силен – ему пришлось изворачиваться, пригибать голову и отступать. Только отступал он не просто так, а в сторону черного прохода. Савельев хотел уйти в сторону, чтобы ненароком не оказаться на "линии огня", но странная сила вдавила его в землю – он не мог пошевелиться. И видел, как колдун, собирая последние силы, выбросил руки вперед, и перед ними покатилась волна, тяжелая волна, похожая на инфразвук – такая же тягучая, только волной этой можно было расплющить человека об воздух.
Старуха вдруг начала расти, верней, не начала, а выросла, в один миг поднявшись выше деревьев. Савельев собирался зажмуриться от иррационального, необъяснимого страха, но веки не слушались его. Волна, посланная магом, расплющила сама себя, натолкнувшись на палицу размером со ствол дерева, в которую превратился посох старухи. А она продолжила метать в колдуна невидимые молнии, теперь уже сверху вниз, словно хотела вбить его в землю. Волох не выдержал натиска, прикрыл голову руками, а потом упал на землю, извиваясь и стараясь уйти из-под следующего удара. Молнии не убивали его, и со стороны казалось, что старуха просто избивает свою ставшую беззащитной жертву.
Последний жест старухи отличался от предыдущих – не ненависть, а ветер сорвался с ее посоха. Упругий маленький вихрь, тоненько подвывая, скрутил воздух в узел и кинулся на колдуна, опутал его с ног до головы, вытянул его руки по швам, поставил на ноги и прижал к елке, под которой лежал Савельев.
– Тому, у кого есть право провожать мертвецов, нет права лишать жизни живых, – хрипло каркнула старуха, – ты никогда не станешь богом. Даже темные боги знают, что им можно, а чего нельзя.