Савельев не успел заметить, когда она вернула себе первоначальный и без того немалый рост. Голос ее ничего не выражал, как будто кто-то вложил в ее уста бесстрастные слова, а сама она не имеет к ним никакого отношения.
– А ты, червячок? – неожиданно обратилась она к Савельеву и махнула посохом снизу вверх, отчего он против воли поднялся на колени, – видишь своего убийцу? Или ты все еще думаешь, что какая-то несуществующая смерть настигла тебя? Да нужен ты ей сто лет! Ты умрешь, и твой убийца стоит перед тобой! Тобой воспользовались, как охотничьей собакой.
Савельев вдруг обрел возможность шевелиться: старуха развязала невидимые нити, оплетающие его неподвижные нервы, и вместе с этим влила в него ярость, испепеляющую ярость берсерка. Да, однажды ему довелось справиться с восьмью противниками в рукопашной схватке, и тогда его тоже окутывала ярость: как щит, как надежный заслон – она сделала его неуязвимым. Когда он вышел из боя, оказалось, что у него сломаны обе руки, и разрезано сухожилие под коленкой. После этого к нему и приклеилась кличка "берсерк".
Ветер, прижимающий Волоха к ели, сполз на землю, а колдун как будто ждал этого мгновения и рыбкой нырнул в черный проход. Но Савельев успел ухватить его за лодыжку, и полетел вслед за ним вниз – черный проход оказался черным колодцем. И внизу его был свет, и плескалась вода. Савельев не успел понять, как и когда оказался в огромном стеклянном шаре, наполненном водой, но колдуна из рук не выпустил, хотя не мог всплыть и вдохнуть воздуха. Ему показалось, что стеклянные стенки большого аквариума сжимаются, уменьшаются в размерах и грозят раздавить его вместе с колдуном, но шар вдруг вывернулся наизнанку, и он оказался с внешней его стороны: в маленькой темной и пыльной комнате.
Он не помнил этого боя. Очень смутно. Ему казалось, что старуха выбила из Волоха все силы, но Савельев ошибся. Когда волна, похожая на инфразвук, прижала его к полу, едва не раздавив грудную клетку, ярость поднялась над ним и оттолкнула тяжелую волну, но застила глаза и замутила мозги. Он помнил только темноту и многопудовые удары, которые швыряли его на стены крохотной комнатки. И свой последний удар ножом – с хрустом разламывающий кадык. И чавкающий звук, с которым кровь лилась из горла колдуна, и свист воздуха из разорванной трахеи.
Савельев опомнился лежащим на полу в светлом помещении около полуразвалившейся лестницы. Все тело болело, как будто по нему проехал каток. И три совершенно одинаковых человека склонялись над ним, с удивлением рассматривая его лицо. Ему показалось, что у него троится в глазах: три скошенных лба, три выдвинутых вперед подбородка и три пары клыков, лежащих на нижней губе…
– О! Живой! – глупо улыбнулся один из близнецов, и его клыки блеснули на солнце.
– Пока живой, – скептически заметил второй.
– А что? Он монаха убил. Я бы его спас.
– Да? А ты его спросил?
– У него легкое ножкой табуретки проткнуто, чего его спрашивать? Даже кусать не надо, плюнуть в рану и все.
– Ладно. Пусть живет, – один из близнецов встал на ноги, и тут же упал головой вперед, нацеливаясь в пол, перекувырнулся через голову и… вместо человека над Савельевым склонился огромный волк, дыхнул ему в лицо приоткрытой пастью с высунутым языком, и начал осторожно и с удовольствием зализывать рану на груди Савельева.
– Во! – человеческое лицо над ним снова расплылось в глупой улыбке, – пусть знают. Оборотня нельзя убить ножкой от табуретки…
Игорь 29 сентября, день
"Огни горят горючие,
Котлы кипят кипучие,
Ножи точат булатные…"
Сестрица Аленушка, братец Иванушка: N 260 Народные русские сказки А. Н. Афанасьева
Старуха стояла на коленях и держала безжизненное тело Маринки на руках. Чистые прозрачные слезы медленно выкатывались из ее ясных желтых глаз и стекали по глубоким бороздам морщин к вискам и подбородку. Белая голова Маринки покоилась на ее локте – так держат грудных младенцев. Босые ножки уже не были розовыми, и Игорь подумал, что ей, должно быть, холодно. Как он забыл надеть на нее сапоги? И тоненькое льняное платье не согреет ее, и румянец больше не коснется ее щек.
Пустота внутри была обложена ватой и не подпускала к себе лишних мыслей, посторонних звуков и постижения зрительных образов. Как будто между тем, что он видел, слышал и думал, встала толстая поролоновая стена, запретившая чувствовать. Все, что в эту стену ударялось, просто впитывалось в нее, но не проходило насквозь. И даже жгучая, всепоглощающая жажда убить колдуна, спасающая от желания немедленно умереть, и та, в конце концов, притупилась и превратилась просто в мысль: найти и убить, чего бы это не стоило. Пусть это не вернет Маринку, пусть его за это ждет тюрьма – все равно. Найти и убить.
Игорь все понимал, ему не нужно было себя обманывать. Маринка мертва, и нет смысла тешить себя надеждой, прижимая ухо к ее груди – в ее груди ничего не бьется. И мертва она потому, что он сам привез ее на смерть. Он сам не сумел сложить два и два, до конца выстроить логическую цепочку, хотя имел для этого все необходимые ее звенья. Убийства в поселке – семена перелет-травы – несуществующий монах – ультрафиолетовая лампочка и сетка. Кому еще было необходимо посылать за перелет-травой обреченных? Только тому, кто обрекал их на смерть. И за это он должен умереть.
Игорь поверил в обман не потому, что оказался чересчур наивным. И не потому, что ему не хватило ума разгадать эту загадку. Просто поверить в него было легче всего. Не надо думать самому, не надо искать других путей, не надо расспрашивать старуху, внушающую трепет, от взгляда которой по спине бегут мурашки. Не надо расмышлять о плохом, можно закрыть глаза и идти туда, куда тебя ведут, как барана на заклание.
Старуха медленно, пошатываясь, поднялась на ноги – от ее ловкости и проворности не осталось и следа.
– Ну что? – она глянула на Игоря сверху вниз, – от глупости ни волки, ни медведи не помогут. Не уберег мою единственную праправнучку…
Она шагнула к своему бочонку, выдолбленному из цельного ствола дерева, с трудом подняла посох, и Маринкина рука соскользнула вниз и коснулась земли бледными согнутыми пальцами.
Игорь не смел спросить, что ему теперь делать. Он лежал на тропинке, связанный по рукам и ногам, закутанный в капроновую сеть и не мог даже поднять головы, чтобы прямо взглянуть старухе в лицо. Он опять не смел ничего у нее спросить!
Старуха уселась в свой бочонок, бережно устроила Маринку на коленях, поправила подол ее платья, обнаживший круглую коленку воскового цвета, и снова пристально посмотрела на Игоря, как будто раздумывала о чем-то.
Игорь разжал зубы, чтобы задать свой жалкий, никчемный вопрос, прекрасно зная, какой заслужил на него ответ. Не много надо мужества, чтобы этот ответ выслушать. Но старуха сжалилась над ним и не стала дожидаться, когда он успеет что-нибудь сказать.
– Захочешь – вернешь, – еле слышно буркнула она себе под нос, и ударила посохом в землю, поднимая вокруг себя ветер.
Опавшие листья и сухие еловые иглы взметнулись в воздух, закружились, скрывая от Игоря бочонок, старуху и Маринку в простом белом платье с разноцветной вышивкой. Смерч раскрутился огромной спиралью, листья полетели в лицо, залепили глаза; иглы, смешанные с пылью, набились в рот и в нос, а Игорь боялся поверить: правильно ли он понял ее слова? Правильно ли расслышал?
Волох лгал от начала до конца, но и в его словах встречались крупицы правды. Значит, туда все же есть путь? Даже если старуха хочет его обмануть, как утверждал колдун, если ей нужна эта вода из реки Смородины – он принесет ей этой воды. Пусть только покажет ему дорогу. Если есть хотя бы один шанс на миллион – он его использует. У него для этого есть все – и бледный конь, и перелет-трава. И если путь этот лежит через ржавый крюк, свисающий с потолка бани, что ж – за свою глупость надо расплатиться сполна.
Игорь попытался освободиться от веревок, но они только сильней впились в тело – спеленал его герой спецназа профессионально. Он с трудом поднялся на колени, но это тоже не помогло – рядом нет ничего, обо что можно перетереть капрон. Игорь лихорадочно соображал: какие еще можно придумать способы освободиться?
Сивка! Надо вернуться на ту полянку, где они видели кострище и каменный очаг! Во-первых, можно попробовать перетереть веревку о камни, а во-вторых, может быть, волшебный конь сможет чем-нибудь помочь?
Тропа, ведущая к полянке, была завалена упавшими стволами – приземление старухи свалило лес в радиусе пятидесяти метров. Игорь встал на ноги, но не мог ступить и шага – щиколотки Сергей связал туго. Он попробовал прыгать, но не удержал равновесия и хлопнулся на землю, больно ударившись об корни деревьев. Катиться получилось лучше. Но первый же ствол, попавшийся на дороге, оказался непреодолимым препятствием. Игорь поднялся на ноги и хотел перекатиться через голову, но чуть не свернул шею: этот способ передвижения был явно небезопасен. Вторая попытка перебраться через второе дерево получилась не лучше: Игорь, как не старался упасть на землю боком, все равно полетел головой вниз и на несколько секунд потерял сознание: удар героя спецназа в затылок не прошел даром, к головной боли добавилась тошнота.
Он хотел отчаяться, сел на землю, подтянул к себе колени и попытался разгрызть веревки, до которых доставали зубы. Одну перегрыз, только это ровным счетом ничего не изменило: колени оказались на свободе, но щиколотки все равно стягивала веревка, до которой зубами было не дотянуться.
Зверь подкрался к нему совершенно бесшумно, и Игорь заметил его присутствие только когда из-за дерева вынырнула большущая медвежья башка.
– Что? Теперь ты будешь вызволять меня из неволи? – спросил он с улыбкой.
Медведь молча перебрался через поваленный ствол и мощным ударом лапы вдоль спины раскроил сетку и связывающие руки веревки, кое-где прорывая свитер и задевая кожу. Игорь сквозь зубы втянул в себя воздух и тут же выдохнул с облегчением: руки были свободны.
– Спасибо, – Игорь оглянулся, посмотрел на медведя, но тот уже развернулся к нему задом и проворно двинулся туда, откуда пришел.
Сивка стоял на прежнем месте, как будто происходящее его не касалось.
– Спасибо, что предупредил… – с горечью сказал Игорь и погладил шею коня, – от глупости не помогут ни волки, ни медведи, ни даже волшебные кони… Поехали назад. Попробуем исправить то, что я натворил.
Он сел Сивке на спину и тронул его бока пятками. Будь что будет. Пусть старуха сдирает с него кожу и жарит в печи. Если есть хоть один шанс, он его использует. Иначе чувство вины сведет его с ума. Игорь пустил Сивку вперед галопом, но быстро понял, что на тропе, которую избороздили корни деревьев, он угробит лошадь и разобьется сам. И чем ближе он подъезжал к избушке, тем медленней становился его шаг. Покачивающийся ржавый крюк на толстой цепи виделся ему все отчетливей, и все яснее представлялось, как он выламывает ребра, как кожа рвется под тяжестью тела, и нестерпимая боль рвет из груди жалобный, отчаянный крик.
Сивка даже пару раз удивленно оглянулся.
– Да, парень, представь себе… – вздохнул Игорь ему в ответ, – я боюсь…
Лучше бы он не говорил этого вслух. Он стыдился своего страха, а, признавшись в нем, уже не считал нужным прятать его от самого себя. И от этого ему было стыдно еще сильней. Маринка заплатила жизнью за его глупость и доверчивость, за его нежелание самому принимать решения и думать о плохом, полагаясь на авось. Он ни одной секунды не думал о такой развязке, он не хотел принимать ее во внимание. И сам нисколько не пострадал, подставил под удар девчонку. Даже если шансов нет, даже если старуха его обманет, все равно это будет заслуженным наказанием за то, что он наделал.
Но как же это страшно…
Что нужно сделать, чтобы не бояться? Представить себе все это в подробностях, смириться с ожидаемым страданием, или, напротив, выбросить это из головы и не думать о том, что его ждет? Не думать об этом Игорь просто не смог, воображение рисовало предстоящие пытки в красках, преимущественно, в красных. Значит, смириться? Но как только он попытался представить, как это может быть, уже без фантазий и небылиц, на самом деле, страх расползся по телу мелкими мурашками и отвратительной дрожью. Он хотел стоически додумать все до конца, но остановился на сдирании кожи – рот заполнился вязкой солоноватой слюной, спазм сжал желудок, а руки обмякли и выпустили повод.
Игорь скрипнул зубами, и толкнул Сивку вперед. Его зовут Медвежье Ухо. А не Тухлый Кусок Мяса. Он вытерпит все, что положено. Он сделает все, что от него зависит. Думать надо было раньше, и бояться надо было раньше, теперь поздно, теперь остается расплачиваться за содеянное.
Но когда лес расступился и вдалеке появился забор, увешанный черепами, Игорь снова невольно приостановил коня и низко опустил голову. Первый раз в жизни захотелось выпить для храбрости. И где-то в его вещах, брошенных на поляне, завалялась фляга героя спецназа с остатками водки на дне. Он мотнул головой: не хватало только заявиться к старухе навеселе.
Он вытерпит все, что положено. А вытерпит ли? Ведь есть же случаи, когда люди мужественно переносили пытки. Сможет ли он сохранить хотя бы каплю присутствия духа и чувства собственного достоинства, или ему это не по силам? Игорь обычно терпел боль молча не из-за стойкости характера, а из-за стеснительности и боязни привлекать к себе внимание. Ему гораздо проще было стиснуть зубы, чем вскрикнуть и вызвать удивленные, осуждающие или, тем более, сочувствующие взгляды.
Наверное, самая сильная боль, которую он испытал в жизни – это сломанные ноги, когда он упал с крыши. Игорь и тогда боялся кричать. Боялся, что сторож его увидит, боялся, что ребята будут над ним смеяться. Боялся, что мама испугается. И этот страх оказался сильней боли: он плакал как девчонка, как ему тогда казалось, он до крови искусал губы, так, что на них остались шрамы, но так и не смог закричать в полный голос. И потом, лежа в больнице, плакал от боли по ночам, и презирал себя за эти слезы, но не посмел жаловаться или стонать, как это делали те, кто лечился с ним в одной палате. А боязнь высоты осталась на всю жизнь именно страхом перед болью, от которой льются слезы из глаз, как ни старайся их удержать.
И что будет с ним теперь? Когда он сломал ноги, то отлично понимал, что никто ему не поможет, все вокруг и так только и думают о том, как облегчить его страдания. А теперь, когда есть шанс выпросить пощады? Сможет ли он не воспользоваться этим шансом? Сумеет ли не отступить от задуманного, или сломается, едва боль станет нестерпимой? И что сделает старуха? Выгонит его прочь, или, наоборот, не станет прислушиваться к его мольбам?
– Слышишь, парень? – он хлопнул Сивку по шее, – Не слушай меня, беги вперед. Иначе я никогда туда не доеду…
Он расправил плечи и поглубже вздохнул, борясь с дрожью и слабостью. Будь что будет. Сивка отлично понял приказ и пошел вперед ровной рысью. Игорь был уверен, что не собирается отказываться от своего решения, он считал, что всего лишь хочет оттянуть время, собраться с духом, приготовиться к неизбежному мучению. И понимал: это лишь отговорки – он никогда не будет готов к этому, он никогда не перестанет бояться, и, сколько бы времени ни прошло, пытки от этого легче не станут.
Он вытерпит все, и убьет колдуна. За Маринку, за Светланку, за всех, кого тот лишил жизни из-за прихоти обладать семенами перелет-травы. И за этот свой унизительный страх, и за предстоящие мучения – он найдет и убьет колдуна.
Избушка, повернутая крыльцом к пропасти, не подавала признаков жизни. Перелет-трава висела над воротами и опустилась Игорю на плечо, когда он пересек границу двора. А там ли старуха? Игорь спешился и обошел домик с трех сторон. Окошки закрыты ставнями… Что он будет делать, если ее нет? Где будет ее искать? А если старуха там, и просто не хочет выходить ему навстречу? На ее месте Игорь ни за что бы не вышел.
Сперва он хотел сесть на землю и подождать, но вовремя одумался: он даже не попытался постучать в дверь! Или в окно. Но если он подтащит лестницу и постучится, старуха все равно не захочет ему открыть. Дожидаться, когда она снизойдет до того, чтобы начать его истязать? Он и сам знает, что ему нет прощения. Он и сам примет от нее любые мучения. Он сам так решил, он имеет право потребовать от старухи отправить его за Маринкой. У него есть перелет-трава и бледный конь. А если он подождет хотя бы немного, то, чего доброго, никогда не решится на это.
Игорь остановился напротив избушки и посмотрел по сторонам. Вот и все. Назад пути не будет. Ржавый крюк качнулся перед глазами, во рту пересохло, и язык прилип к небу. Неужели он не сможет выговорить десятка простых слов? Неужели страх имеет над ним такую власть? Он ведь все решил, он все вытерпит, он не станет просить пощады… если сможет.
Его зовут Медвежье Ухо. Маринка придумала это имя, как будто знала, что когда-нибудь оно поможет ему перешагнуть через себя и отправиться за нею следом.
– Встань по старому, как мать поставила, к лесу – задом, а ко мне – передом, – устало выдохнул он, топнул ногой и поднял голову, ожидая результата: старуха не увидит его страха. Он ни за что не покажет ей, что боится. Иначе она может и передумать, и не даст ему этого последнего шанса.
Избушка нехотя повернулась, и ступени крыльца уперлись ему под ноги. Ну? Подняться и открыть дверь?
Старуха вышла на порог, мрачная, как стая ворон.
– Пришел? – спросила она, словно плюнула в его сторону.
Игорь кивнул и поднял подбородок повыше.
– Пошли, – махнула она рукой, проворно сбежала с крыльца, и широким шагом направилась к бане.
Игорь сглотнул и почувствовал, что ноги не идут. Вот так, сразу? Не сказав почти ни слова? Но он еще не готов… Он еще не успел привыкнуть к неизбежности этого пути, он еще не собрался с силами… Игорь сделал пару шагов вперед на ватных, подгибающихся ногах.
– Ну? – старуха оглянулась.
Игорь кивнул ей, стиснул кулаки, потряс головой и пошел быстрее. Она не увидит его страха. Его зовут Медвежье Ухо. А не Тухлый Кусок Мяса.
Дверь в парную оставалась закрытой, старуха впустила его в предбанник впереди себя и коротко велела:
– Раздевайся.
– Совсем? – жалко выговорил Игорь заплетающимся языком.
– Совсем, совсем, – кивнула старуха.
В предбаннике было жарко, душно и светло. Руки запутались в свитере, пальцы не гнулись и соскальзывали. Он сперва не понял, что за странный звук он слышит, пока не догадался: это стучат его зубы. Он посильней сжал челюсти и поймал презрительный старухин взгляд. От злости на себя он сдернул свитер одним движением и зашвырнул его в угол, на лавку. Туда же полетела футболка. Игорь, не подумав, начал снимать брюки, но поздно сообразил, что не снял сапоги. Получилось смешно и неудобно, он едва не упал на пол. Пришлось ковылять до лавки и раздеваться сидя. От обиды, унижения и страха на глазах выступили слезы: да он сейчас расплачется от ужаса, не дожидаясь боли!
Обычно нагота смущала его, но на этот раз он нисколько не стеснялся: беззащитность собственного тела напугала его еще сильней. Слезы встали в горле твердым болезненным комком, покачивающееся лицо старухи расплылось перед глазами: он не выдержит. Он не сможет выдержать. Не сейчас! Подождите еще немного… Хотя бы пять минут…
Его зовут Медвежье Ухо. Он хочет вернуть Маринку. Он хочет этого гораздо сильней, чем боится пыток.