Взлёт от секретарши до гендиректора она обеспечила себе не только талантом в умении управлять. Стерва она была отменная: гордость гордостью, но коли дала природа красоту и обаяние, то отказываться от такой привилегии было непрактично. Он страдал, но ничего не мог поделать. Его супруга принимала это как незазорное, вполне обычное явление, формальность деловой жизни. Хотя, измени он ей, она бы его казнила. И не за попирание верности, не за предпочтение ей другой женщины, лучшей, чем она, а за неповиновение!
Свою дочь отец спас, когда та едва была зачата. Мать, на то время - уже руководительница мощной компании, хотела избавиться от неё, говоря, что положение несовместимо с делами. Но муж страстно мечтал о семейной идиллии и видел именно в детях, этих святых созданиях, последний шанс на воссоединение.
И она предложила ему сделку: она вынашивает и рожает ему ребёнка, а он переписывает на неё квартиру и разводится…
Когда прозвучали эти слова, умерла половина его души.
Весь день, который супруга дала ему на размышление, он заживо разлагался.
Только теперь он осознал, что она - чудовище, которое мало чем изменил нынешний волчий облик.
И он согласился.
Тяжело было отвыкать от богатой и безработной жизни, когда тебя содержит предприимчивая жена. Они с дочерью поселились в съёмной коммуналке. Отец оплачивал право на скудные квадратные метры, воевал за каждую копейку, чтобы прокормить и воспитать девочку. Сон стал роскошью.
А дочь росла. Отец её обожал. Даже сам от себя не ожидал, что так привяжется к малышке…
Как-то раз он учил её говорить и читать. Дочка тогда ещё не произносила букву "Л". Они сидели перед азбукой с открытыми страницами "Г" и "Д". Слева изображались пёстрые, правильные здания, улицы и светофоры, с другой стороны - притаившиеся в густой зелени деревянные домишки.
"А где мы с тобой живём, сударыня, в городе или в деревне?" - спросил отец.
"В… В голоде!.. Да… И… И в делевне!" - молвили уста девочки и улыбнулись.
Отец не стал поправлять её: дочь изрекла истину, - только почувствовал, как содрогнулось дыхание…
Он не рассказывал ей плохого о матери. Это слово должно было сиять добротой в чистом детском разуме. Он показывал дочурке мамины фотографии и говорил, что она уплыла на дивном корабле в далёкое путешествие и очень скучает по ним. И девочка отвечала, что, когда вырастет, построит свой корабль, они вместе найдут маму и больше не расстанутся.
Однако мать почему-то раньше срока вернулась из "плавания". Она внезапно объявилась, когда дочка уже готовилась пойти в школу, и пожелала отнять ребёнка!
Отец боялся потерять девочку.
"Ну, зачем? зачем она ей вдруг понадобилась через столько-то лет!?" - терзался он, понимая, что состоятельной матери с её обширными связями ничего не стоит отсудить дочь.
Так бы оно и случилось. Но тут началась вся эта неразбериха с оборотнями…
И вот они оказались среди снежной пустыни, в кольце чёрных лесов, заполонённых хищниками. Но и здесь волчица настигла их. Она сплотила вокруг себя стаю, которой не было равных в этой местности. Её отборная армия насчитывала полсотни волков - меньше, чем в остальных стаях, - но зато каждый из этих пятидесяти стоил троих обычных. Волчица, в отличие от других вожаков, не принимала в свои ряды кого попало - только самых огромных и сильных монстров.
Ум и свирепость - главные её черты. Ими она утоляла свою неизлечимую жажду власти и делала послушной целую ораву могучих самцов. Они действительно пресмыкались перед её яростью. Её грациозность и ложная внешняя слабость сыграли бы злую шутку с тем, кто пошёл бы наперекор её указаниям и прихотям: сама бы сдохла, но наглеца разорвала бы на ошмётки. И раз все подчинялись ей, наверняка, бывали случаи, причём публичные: сами ведь пока не увидят - не поверят.
Но, как и в прошлой жизни, жестокости порой она находила замену. Белошёрстая владычица была единственной самкой в стае и тем, кто этого заслуживал, позволяла брать себя. А потому её волки действовали не всегда из побуждений одного страха. Все мечтали близости с ней и старались угодить, но не у всякого получалось.
Но даже влечение к ней не перевесило её последнюю затею - принять в стаю маленькую девочку, которую волки считали за нечто неестественное и пред которой трусили гораздо больше, чем перед волчихой.
Убить - да, но существовать с девчонкой бок о бок - ни за что!
Разумеется, все помалкивали…
Волчица и так знала отношение оборотней к своей дочери и на мнение стаи плевала. Ночами она затаивалась в снегу и следила за сиротливым домом и её защитником.
А отец крошки, будь он проклят, никогда под покровом тьмы не отдалялся от своего чада!
Днём человек-волк вел хозяйство спокойно: царство света и на километр не подпустит монстров к избе.
Охота, лесозаготовка и некий вид сталкерства сделались тремя основными его занятиями. Вернее, тремя средствами. Главной обязанностью была забота о любимой дочери. Все свободные часы и минуты отец посвящал ей.
Он усаживал её к себе на колени, перед колышущимся огоньком печи, и они вместе листали и читали книжки, разглядывали красочные картинки и оживляли в своём воображении эти весёлые, бесхитростные истории. Вместе они рисовали. Она - для него, неумело и робко; он - для неё, искусно и много. И только самое светлое и доброе. А иногда они расставляли на полу мягких игрушечных зверят и разыгрывали милые и забавные сценки. Отец создавал для героев уморительные голоса и сюжеты, над которыми они вдвоём тешились. Глаза дочери даже слезились от смеха. Когда девочка обнимала отца и целовала в колючую щёку, радуясь, что всё закончилось хорошо и не могло закончиться иначе, он тоже плакал - от боли, которую причиняло оборотню её сияние, - но лишь крепче прижимал к себе девочку.
А она совсем не пугалась его мохнатого и зубастого облика. Но в последнее время спрашивала порой, проводя пальчиками по серой волчьей шерсти:
"Пап, а почему ты такой… смешной?" - и, быстро отдёргивая руку, опускала глазки, то и дело любопытно поднимая их на отца в ожидании ответа.
И он, уже успокоенный тем, что девочка называет его смешным, а не страшным, отвечал ей:
"Потому что я снюсь тебе, родная."
Малютка переставала крутиться влево и вправо, стоя на месте, как это присуще детям. Шальные пружинистые волосы и юбочка прекращали кружиться; личико обретало удивление, задумчивость, на мгновение даже грусть…
"Значит, домик и собачка тоже снятся? И снег тоже? И зверятки, да?" - спрашивала она с тем же интересом, снова по-ребячьи повертевшись.
"Да, солнышко," - кивал отец.
Дочка, поразмыслив, разглядывая потолок, вдруг становилась серьёзной.
"Тогда я хочу проснуться!" - требовала она.
На это оборотень опускался на пол, обхватывал обеими руками колени и утыкался в них мордой, уныло свесив уши и тихонько подвывая. Растроганная девочка бросалась к нему и спрашивала, почему он опечалился.
"Мне будет одиноко без тебя! - горевал он. - Тебе невесело со мной, да?"
"Очень весело! - спешила она успокоить его, заключала в хрупкие объятия и гладила по косматой голове. - Бедненький! Ты обиделся, да? Не плач, пожалуйста! Ну… Ну, хочешь, я буду навещать тебя и играть с тобой!"
"Правда? - улыбался он и вытирал слёзы мучений, которыми опаляло всё то же немеркнущее сияние дочери. - А давай… Давай, ты станешь просыпаться по вечерам. И там, в твоём настоящем мире как раз будет утро. А вечером снова засып а ть и ко мне возвращаться… Договорились?"
"Да! - звенела она весенней капелью и опять кидалась к нему на шею. - Пап, а почему ты сейчас плачешь?"
"От радости, душенька моя!.. Только от радости!.. - всхлипывал он, едва усмиряя крик. - Скажи, ласточка… А то, настоящее, какое оно?"
"Ой, папа, там так светло! Так тепло! - восторженно щебетала она и загибала пальчики, пересчитывая все блага того, доступного лишь ей мира, и тут же весело и беспечно сбивалась со счёта. - Там ручейки, берёзки, полянки с цветочками, кузнечики… Там, там… Там воробышки… и радуга после дождика! Там ты, папа, только не пушистый, а такой… Там мама! Мы обе с ней в красивых платьях. И мы все вместе, втроём, водим хороводы. Нам хорошо!"
Отец рыдал на маленьком плечике дочери, выдавив лишь, что это от счастья. Он ненавидел себя за такое, но ничего не мог с собой сделать. А она жалела его, обвивала нежными ручками и никак не понимала, почему папа просит у неё прощения…
Около недели назад случилось событие, предрешившее судьбу всех уцелевших от оборотней и от самой мутации.
Наступила вечная ночь…
Это медленно и легко сводило с ума, потому что было полнейшим абсурдом с астрономической точки зрения и толкованию не подлежало. Неужели Земля перестала вращаться вокруг оси? Бред! Какая сила спровоцировала это? Подобной не существует в природе!
А какая же тогда сила исковеркала всех людей и похоронила планету в снегу?..
Может, солнце вообще погасло, и ночь сейчас везде, а луна блестит сама собой?.. Всё перемешалось. Не от чего было оттолкнуться с уверенностью.
"Нет, солнце ещё горит! По крайней мере, его крохотная часть…" - внушал себе отец и тем спасал себя.
Он ждал света сутки… Ждал двое… Не видел более ни зари, ни заката. Потом упустил течение времени от нахлынувшего безумия, за грань которого едва не шагнул.
А для оборотней настали благодать и раздолье. Они победили. Не пройдёт и месяца, как будет изничтожен последний человек.
Во мраке начался передел территорий. Южная стая, уже не привязанная к своим укрытиям, разгромила Северо-Западную и присоединила её к себе. И теперь этот кулак достиг старенького домика и наглухо зажал его вместе с обитателями. От еды и дров отец и дочь оказались отрезаны. Их дни, а точнее, ночи, были сочтены…
Незадолго до затмения отец на охоте убил из самострела волка. Нет, не оборотня, а волка! Настоящего, с тёплым мясом! Разве что чудо сохраняло зверю жизнь до той поры. Им они сперва и питались. Но когда есть в доме стало нечего, отец совершил жуткое деяние, за которое мучительно расплачивался на суде совести в чёрной кладовой, пока дочка спала …
Девочка спрашивала за обедом, куда исчезли солнышко и собачка.
"Наша Лейда ушла искать солнышко, - ласково отвечал отец. - Не волнуйся, милая. Она вернётся вместе с ним. Ты только жди и верь, слышишь! Только жди и верь! И не тревожься за неё. Ведь это только сон, не забывай!"
"Грустный сон… - бормотала малютка. - В нём холодно и зверюшки сердитые. Пап, а почему они сердитые?"
"Они болеют, доченька. Им плохо."
"Бедные! Пап, а давай их вылечим! Ну, пожа-а-алуйста! - девочка выскакивала из-за стола и повисала у оборотня на ноге. - Ну пожалуйста, пап!"
"Их слишком много… - шептал отец. - Но ты справишься, я знаю. Ты у меня умница! Ты вылечишь их… Когда вырастешь… Обещаешь?"
"Да! - подпрыгивала она от радости. - Обещаю, папочка!"
Отец улыбался, касался пальцем её носика и, раздираемый изнутри болью и презрением к себе, произносил с величайшим трудом:
"А теперь кушай, родная… А то не вырастешь!"
Не мог же он сказать дочке, что Лейда сейчас лежит в её тарелке, спасая хозяйку от голода!
Близился час, когда оборотни должны были атаковать хижину. Чего-то они выжидали…
Отец предварительно уложил девочку спать и убаюкивал, чуть заподозрив шаткость её покоя. Он не прекращал любоваться ею и ронять слёзы, ценя каждую из этих секунд. Сожжены были все дрова и свечи, закончились запасы еды и питья, остановится скоро рука, ведущая бессмысленные записи…
На детской полке построились неуклюже, но неподдельно преданно лучшие друзья и помощники отца в деле созидания и сохрананения света в юном, невинном разуме дочери - мягкие игрушки и книжки со сказками. Для них было долгом оставаться для неё пёстрыми и весёлыми даже накануне гибели добра. На протяжении всего выживания здесь они вместе с отцом лелеяли и обманывали девочку, пытаясь сотворить внутри неё самый ясный и счастливый мир, независимый от того гигантского кошмара, который гноил планету. И чем радостнее и беззаботнее будет этот мир, тем станет светлее её целебное сияние и тем крепче - сон, в котором она должна была остаться навсегда… Отец готовил себя к поступку, за который он вечно будет пылать в аду, но который не позволит оборотням надругаться над телом и над миром девочки. И сам собой возникал вопрос, решать который нельзя было желать ни одному отцу, а именно: каким способом это сделать!? Проще было порвать себе глотку…
* * *
Языки пламени едва шевелились в печи.
Отец вернул на полку ручку и исчерканные страницы. Прочитает их кто-нибудь или нет - об этом он уже не думал.
Он принёс из чулана широкую ивовую корзину, скрученную из нормального дерева ещё до мутации. Затем с осторожностью сапёра, хирурга, дрессировщика, с волнением в душе взял на руки девочку, завёрнутую в матрас, простынки и одеяльце, и опустил в корзину.
"Прости, моя маленькая."
Он потрогал дно опустевшей кроватки: оно было нежно тёплым, храня в себе частички доброго духа.
В кладовой оборотень разломал колыбель топором и кинул проголодавшемуся огню. Этих дров хватит совсем ненадолго.
Дрожащий отец медленно и нехотя подошёл к приютившейся на столе корзине. Положил рядом нож. Склонился над дочерью и смотрел на неё, заворожённый и напуганный до полусмерти. У него кружилась голова. Он боролся, он решался…
Не шелохнувшись, он простоял так до тех пор, пока огонь в печи не погас…
На улице нарастал гомон.
Из онемения человек-волк вышел, заметив лишь, как вокруг что-то трещит. Он оторвал взгляд от девочки и стал прислушиваться…
Показалось?..
Нет, снова треск… Вот, ещё… И ещё… Опять и опять, всё сильнее! Со всех сторон! Это трещали стены!
Одновременно с тем из чулана доносилась какая-то возня… Неожиданно оттуда раздался хруст дерева! Отец метнулся в тёмное помещение и увидел ужасное. Из дыры в полу торчали когтистые руки, почти человеческие: тот же размер, те же локти, мускулы, пятипалые кисти, тот же цвет, только немного чёрной шерсти поверху. Они размахивали, рассекали воздух, как лопасти, кровоточили и молотили половицы. Гремели удары и плясал визг. В отверстие, сквозь лохмотья древесных волокон протиснулась острая и сморщенная бешенством морда. Из пасти отрыгивались пережёванные доски и земля.
Крысарь!
Отец без лишних мыслей поднял колун и долбанул по черепу этой мерзости. Несколько секунд агонии - и тварь обмякла.
Хозяин переводил дыхание и оттирался он багряных брызг…
Чёрт! Какого лешего тут делали крысари!? Под домом, наверняка, был уже целый тоннель. Но не могли же они сами додуматься до такого! В раннем возрасте все их действия бессознательны, и потому стай у них нет. А прорыть подкоп - это, уж точно, надо знать, где и куда копать, да и одного крысаря мало будет. В конце концов, тут кругом волков полным-полно - их бы сожрали вмиг! И они кого-нибудь - тоже…
Оборотень воротился в комнату, которая по-прежнему трещала. Кроме того, добавился новый звук, клокочущий, ритмичный… Звериный слух подсказывал его источник - печь.
"Что происходит?"
Он увидел, как брёвна изнутри наливаются чернотой, словно в их пропитывало нечто водянистое и проступало наружу.
Через минуту нарисовались трещины. По стенам и с потолка заструилась, закапала какая-то чёрная жидкость, обращая детские цветные картинки в обвислое серое тряпьё…
Внезапно дом встряхнуло. Стены накренились; кое-где появились нещадные надломы, из которых виднелись толстые сосуды и хлестала кровь - всё чёрное. Участился и стал громче бурлящий звук.
Оборотень ринулся к печи: там витала непроглядная темнота.
Но там что-то было. Живое…
Он сбегал к сундуку за фонариком и, вернувшись, вторично заглянул в печное жерло, пронзив его лучом. Он чуть не выронил прибор, когда открылась картина…
В глубине топки, за поворотом дымохода, билось чёрное сердце, огромное и скользкое! Его желудочки и предсердия быстро и противно сокращались, а разветвлённые артерии и вены вонзались в камень, скорее всего, уходили в его недра и простирались внутри всех стен дома. И теперь эта сеть начала стягиваться, чтобы разрушить постройку.
О, Господи! Значит, оно родилось из золы и пепла сгоревшего дерева. Мутированного дерева! Или эти чёрные жилки в дровах не умирали от пламени, а просто скапливались там и сливались вместе… Неужели оно постоянно таилось здесь и росло, а огонь не причинял ему вреда? Как же он, идиот, проморгал такую дрянь, да ещё смел оставлять с ней наедине свою дочь!? О, проклятье!
Отец взял тоненький свёрток со стрелами и принялся заряжать самострел.
Он поочерёдно всадил в сердце три стрелы. Больше, увы, не было. Но больше и не потребовалось. Одинокий орган задёргался в конвульсиях, потеряв ритм. Дом напрягся и качнулся от внутреннего давления, а затем стих вместе с сердцем…
Отец положил оружие на стол, посмотрел на девочку - и его задушил новый ужас: на лоб дочки упала капля этой чёрной мерзости и теперь расползалась по её лилейной коже, которая тут же нахмурилась. Малютка что-то промычала во сне и засопела.
"Боже мой! Только бы не проснулась!.. Сейчас, миленькая, потерпи!.."
Краешком одеяла отец провёл по испачканной головке. Грязь ушла в белую ткань, остатки испарились в тепле сияния, а отец, игнорируя боль, погладил дочку кончиками очеловеченных пальцев. Её это, похоже, успокоило: она улыбнулась и задышала чисто.
- Спи, моя фея. Беги по лугам душистым, летай в облаках молочных… У тебя никто не отнимет твоего счастья, клянусь тебе! - прошептал оборотень, понимая, что не сможет уже привести в исполнение свою страшную идею.
Как же он хотел простоять так ещё бесконечность, не отводя глаз от смысла своей короткой жизни…
Но вновь стены их крепости всколыхнулись: волки таранили дом своими телами. На чердаке уже барабанили чьи-то лапы; под землёй тоже кто-то пробирался; о дверь скрежетали когти.
- Ну вот и всё… Час настал. Пробили колокола… Пора уходить! - сказал вслух оборотень с трагической торжественностью.
"Только, интересно, в какую сторону?" - признавал он безвыходность, нежели задавался вопросом, будучи уже в кладовой. Охотничий нож он пристроил у пояса, рассовал патроны по ячейкам ремня и сейчас выбирал из сундука самые полезные вещи.
Фонарик и бачок с керосином от лампы, то есть свет и огонь, он взял в первую очередь. Моток верёвки решил сначала не брать, но потом перекинул через голову и закрепил на туловище, подумав, что нести его особых хлопот не составит, да и мало ли где пригодится. С сожалением глянул на груду ружей: без боеприпасов это было всего лишь железо.
"Да, оружия надо бы побольше," - заключил оборотень и окинул взором бедный чулан. Из всех предметов на эту роль подходили только топор и колун. С ними-то как раз таскаться будет неудобно. Но зато двумя тварями на планете может стать меньше! Поэтому он зафиксировал инвентарь у себя за спиной с помощью той же верёвки.