Он кивнул. Оказывается, отец был в здравом уме, когда говорил с нею. А если еще принять во внимание слова, брошенные матерью в связи с приглашениями…
- А потом, когда мама умерла, а отец еще не женился, я приходила сюда, иногда даже по ночам, чтобы посмотреть на бал. Мама мне рассказывала, как это красиво. И мне все казалось, что вот я однажды загляну в окно, а там мама танцует. Веселая и здоровая… Но понятно, что в такие сказки можно верить только в детстве, - сказала она со вздохом. - Причем только в том случае, если у тебя счастливое детство, как было у меня. Когда не надо с утра до ночи работать, когда никто на тебя не кричит, и когда ты большую часть времени предоставлен сам себе… Наверное, тогда вы меня и видели здесь?
Он кивнул. Впервые в жизни осознав, что его собственное детство тоже, оказывается, было счастливым. Хотя таковым он себя в этом раннем возрасте практически не помнил.
- А вы тоже смотрели на танцы в зале?
Он не решился сказать ей, что смотрел только на нее. Замялся с ответом, но она поняла его смущение иначе.
- Вы только подумайте, мы с вами знакомы чуть больше часа, а у нас, оказывается, столько общего! И вы, и я в одно и то же время приходили сюда, чтобы увидеть сказку! Это так замечательно!
И она закрутилась в каком-то подобии вальса по дорожке. И опять лепестки взметнулись вокруг ее фигуры бело-розовым вихрем, словно она вдруг оказалась в центре снежной бури.
- Послушайте, а может, мы все-таки зайдем туда, в эту залу? Или вам там нельзя появляться?
Он даже встряхнул головой, чтобы избавиться от повторного головокружения, которое вызвала у него в воображении эта картина.
- Но там так много народу. Может быть, если мы зайдем ненадолго и просто постоим у дверей, на нас никто не обратит внимания?
- Нет-нет, лучше в следующий раз. Там сейчас не очень приятная обстановка. Все взвинчены. Еще немного и разразится настоящий скандал.
- Скандал?
- Ну да, вы же знаете, ради чего на самом деле все собрались?
- Из-за принца.
- Вот, именно, из-за принца, - вздохнул он.
- А что такое?
- Просто он исчез посреди бала, и его уже больше часа никто не видел. А так больше ничего особенного не произошло.
- Что же с ним случилось?
- Официальная версия состоит в том, что ему нездоровится, - сказал он с неловким смехом.
Она широко улыбнулась.
- Ну, раз вы смеетесь, то, значит, знаете, что произошло на самом деле?
Он нервно рассмеялся.
- О! Уж я-то точно знаю!
- Он сбежал?
Он закивал головой, прикусив губу, чтобы еще раз не рассмеяться
- И не один? С кем-то еще? Это девушка?
Она задумалась.
- А, поняла! Это не дочь бургомистра и не племянница графа Тильзена. И вообще ни одна из возможных претенденток.
Он закивал еще более энергично, но уже без веселости.
- Так он влюбился? И поэтому официальная версия - что он болен?
Этого вопроса он не ожидал. Даже немного опешил, замер на несколько секунд, глядя в сторону:
- Не знаю. Наверно. Наверно, да.
Потом он перевел взгляд на нее, и быстро ответил:
- Да. Так и есть. Вы угадали.
Но она, как будто не заметила этого его замешательства.
- Да, действительно нехорошо. Представляю, как все будут рассержены, когда это вскроется. И девушку жалко. Возомнила о себе, небось, невесть что, да и доверилась зачем-то этому негодяю.
Он вздохнул. И только, чтобы не думать о ее правоте, предложил первое, что пришло ему в голову.
- Хотите подняться на башню? Оттуда открывается хороший вид, и может быть, вы покажете, где вы живете.
- Да, разумеется!
Они прошли обратно мимо окон аванцзалы, вернулись в жилые комнаты, и по пути задержались в оружейной палате, где он показывал ей выставленные средневековые и псевдосредневековые рыцарские латы. Потом они вышли по барочной галерее, украшенной гобеленами, к старинному донжону и стали подниматься по винтовой лестнице, периодически останавливаясь и выглядывая в прорубленные в старинной каменной кладке окна.
За время подъема она раскраснелась, но кажется, совсем не устала. На обзорную площадку она вышла разгоряченной, сияющей и удивительно прекрасной в свете закатного неба. Восхищенно вздохнув, но все так же счастливо улыбаясь, она деловито огляделась по сторонам, как бы проверяя, все ли на месте. А потом, по очереди указывая пальцем на горные вершины, начала выкрикивать их имена:
- Кёнигшпиц! Грауберг! Бергштуль! Хиршхорн! Санкта Анна!..
- Фалькенкопф! Ротберг! - подхватил он. - Санкт Эммерам! Драйшвестерн! Глаттшпиц! Хексендах!
Потом они, смеясь, еще раз обвели пальцами вершины по кругу и выкрикнули одновременно: "Оберау!"
Детская считалка для заучивания образующих горизонт горных пиков. Ей, наверное, несколько сотен лет, и здесь ее знают все, к какому бы социальному слою они ни принадлежали. Неожиданно он нашел ответ на вопрос, который беспрестанно мучил его в Вене: что такое родина? Это те люди, которые знают те же детские считалки, что и ты, - и дети которых будут знать те же считалки, которые в детстве произносили их деды. И еще - солнце, садящееся за Кёнигшпиц!
Потом они стояли рядом, провожая взглядом последние лучи уходящего на покой светила. Вечерние сумерки окутывали их с головы до ног, как синее дырявое одеяло. Облака клочьями ваты висели то тут, то там. Небо медленно меняло цвет. Наступал такой час, когда следует говорить тихим голосом и только о самом главном.
- У меня много было в жизни разочарований, - начал он. - Не каких-то ужасающих прозрений, а таких простых, банальных, какие рано или поздно бывают у всех - в любви, в собственных способностях, в науках, в окружающих тебя с детства людях… Но знаете, какое из них было самое печальное?
Он повернулся к ней, облокотившись о каменный парапет. Она снова посерьезнела и внимательно смотрела на него своими огромными серыми глазами.
- Когда я вдруг понял, что Нидерау не существует. И никогда не существовало.
Услышав первую фразу, она нахмурилась, а когда он произнес вторую, глаза ее раскрылись так широко, что он даже немного испугался.
- То есть как "не существует"? Что вы хотите этим сказать?
Ее реакция смутила его, он совершенно не был готов к какому-то кокетству с ее стороны. Не могла же она, в самом деле, думать, что он считает ее принцессой вымышленной страны.
- Могу вас уверить, - произнес он с некоторой досадой, - что я обстоятельно изучил этот вопрос. Я даже написал в Вене небольшую работу под названием "Миф о Нидерау". Этой страны не существует, ее выдумали поэты-романтики, а до них - Нитгард, когда ему надо было объяснить название княжества Оберау.
Но дело, как оказалось, было не в этом. Не дослушав его, она подбежала к противоположному парапету и, указав рукой на простирающуюся внизу черноту леса, воскликнула:
- Да вот же оно!
- Нидерау? Тут внизу? - переспросил он.
- Ну, конечно! Я выросла в этом лесу, я знаю там каждую тропинку, каждое болото, каждое изменение рельефа. Так что не вздумайте спорить со мной.
Он подошел к ней и тоже посмотрел вниз.
- Вот смотрите, - продолжала она. - Сейчас уже темнеет, но все равно кое-что еще видно. Вот видите эту линию у подошвы гор справа, где земля резко понижается. И слева точно такая же - вон там! Это старое русло реки. Точнее, не русло, а то пространство, которое вымывала вода, когда менялось русло или когда река разливалась по весне. Потом река прорезала себе более глубокое русло, и образовались эти террасы. Это и есть Оберау - бывшая верхняя пойма, где сейчас пашут, сеют, выращивают виноград, сажают деревья и пасут скот. Именно здесь стали селиться люди, когда они пришли в долину. А теперь посмотрите на лес, видите слева и справа линии, где земля снова резко понижается? Это берега бывшей нижней поймы - Нидерау. Теперь река снова пробила себе новое русло, но в лесу еще встречаются небольшие озерца, и заболоченные участки на месте прежних стариц. Так вот там, в этих лесах и болотах никто никогда не жил, кроме тех, кто не хотел или не мог жить с остальными людьми. Потому про ведьм и говорили, что они из Нидерау. Поэтому туда и ушли прежние жители долины, когда их вытеснили люди, занявшие верхние земли. И жена Унды потому и названа королевой Нидерау, что она была из тех, из местных, которые не захотели жить с пришельцами. Унда и полюбил ее за это, за ее независимый характер! Потому что он сам был смелым и независимым! Только подумайте, целое племя привел за собой через перевалы, а сейчас перебраться по ним - это целая история.
- Эх, вы! - продолжала она. - Целую диссертацию небось написали! Я еще понимаю, если бы принц такую глупость писать взялся. Ему простительно, он из французов и ничего про эту землю не знает! Но вы-то, как и я, здесь выросли, среди этих гор!
Он смотрел на нее с восторженной улыбкой, но все же не мог удержаться от усмешки.
- А как же названия? Они немецкие, а когда сюда пришли первые люди, кем бы они ни были, это было задолго до того, как тут появились алеманы.
- Ну и что? Подумаешь, названия! Сначала одни пришли, потом вторые, потом третьи. Пришли - назвали на своем языке то, что застали. А долина-то вот она! Река - вот она! Они-то никуда не делись. Нитгард же немец был, и писал для немцев, хоть и на латыни. Потому и не стал объяснять, что эти слова значат. А то бы было еще и латинское название!
Ему безумно захотелось ее прижать к себе и расцеловать. Вместо этого он отвернулся и произнес в темноту: "Regina Alvei inferiori"
- Что вы сказали?
- Так будет "королева Нидерау" на латыни. А вы ведь, действительно, принцесса Нидерау, раз всю жизнь прожили в этом лесу…
- Ну да! Как жена Унды была королевой, так и я принцесса. Я тоже корзинки плести умею, - и она звонко рассмеялась.
Он взял ее за руку, и пожал сквозь кружевную перчатку ее пальцы, которые и шить, и полоть, и копать, и вот еще - плести корзинки умели…Стоя под вечными звездами на вершине старинной башни он поймал себя на мысли, что за короткий вечер научился у этой девушки совершенно иному взгляду на крошечную страну, которой ему предстояло править.
- Знаете, я хотел задать вам один личный вопрос.
Она перестала смеяться, но достичь серьезности в выражении лица у нее не получилось. Поэтому и спрашивать ему пришлось, смеясь самому, как бы между почим.
- Скажите, ваше сердце еще свободно? Вы ведь никому еще себя не обещали?
Рассмеявшись, она помотала головой.
- Тогда… тогда я хотел бы сделать вам одно предложение.
- Ну что ж! Делайте!
И тут на башне, нарушив фонарем уют сумерек, появился Шёнберг… Весь в позументах, с седыми бакенбардами, суровый сверх меры - ибо он только что преодолел полторы сотни ступеней - и совершенно глухой к покашливаниям и подмигиваниям.
- Ваше высочество, - начал он. - Ваша королева-мать…
- Спасибо, Шёнберг, я понял. Передайте матушке, что я скоро спущусь.
С поклоном старый слуга удалился, но было уже поздно. Все слова были сказаны. В широко открытых глазах гостьи, когда он в них заглянул, не осталось и тени улыбки.
- Выходите за меня замуж, - с отчаянием, как ему самому показалось, произнес он.
Она опустила глаза. Неловко высвободила из его ладони свою руку. Посмотрела куда-то в сторону.
- Я не могу.
Что за черт! Это он не может! Но ей-то что мешает?
- Почему?! Вы же сами только что сказали, что вас ничто не связывает!
Она подняла на него глаза и опять, как много лет назад, посмотрела на него тем самым взглядом, каким приличные девочки смотрят на расшалившихся мальчиков.
- Связывает. Я просто не поняла, к чему вы клоните. И вы меня неправильно поняли.
Сделав паузу, она снова подняла на него свои серьезные глаза:
- Но я все равно скажу вам, что это был самый чудесный вечер в моей жизни. А теперь мне надо идти.
- Почему сейчас? Боитесь, что закроются невидимые ворота и вы больше не попадете в свое Нидерау?
- Если хотите, считайте, что так и есть. Я знаю, что это невежливо, но вы должны простить меня… Может быть, в отличие от вас я просто помню об обязательствах перед своими подданными, - игриво подняв бровь, сказала она и, быстро сделав книксен, бегом бросилась к спуску.
Почему он не остановил ее? Ну, да, правильно, потому что появился Ганс. Убегая, девушка чуть не столкнула вниз по лестнице этого недотепу. Он, разумеется, не понял, что произошло, и вместо того, чтобы пропустить принца к спуску, начал извиняться и объяснять, что ему непременно нужно получить ответ на записку, с которой его послала матушка. Черт побери, верх последовательности! Сначала отправить Шёнберга, а затем через минуту написать записку с тем же содержанием и послать с нею Ганса! Пока его руки разворачивали бумажный листок в свете фонаря, дрожащего в руках паренька, ему пришло в голову, что волшебное платье могло иметь короткий срок жизни - каменная площадка была вся усеяна белыми лепестками. И как бы ему ни хотелось посмотреть на то, что до этого скрывалось под ними, девушка, вероятно, не желала показываться в таком виде на людях.
Утешив себя этим соображением и договорившись с самим собою, что причина ее спешного ухода крылась отнюдь не в его неудачно заданном вопросе, он тут же придумал, как ему быть дальше.
- Ганс, передайте, пожалуйста, моей матушке, что выбор сделан. Гости же, если они пришли только ради этого, могут расходиться. Мне надо срочно уладить кое-какие дела. Если будут какие-то вопросы, скажите, что мне нездоровится. А потом ступайте ко мне в кабинет, у меня будет для вас задание.
Отправив Ганса с фонарем вниз, он еще раз со вздохом окинул просторы новообретенной волшебной страны и стал спускаться ощупью в сумеречном свете прорубленных в толще стен окошек. В конце спуска его ждал Шёнберг.
* * *
Пробегая по ступенькам, она чуть не опрокинула грозного пожилого господина на середине спуска и слетела-таки с лестницы на каменный пол в самом низу, рассадив при этом локоть и ударившись коленом. Выбранившись громким шепотом, она скинула туфельки и прямо в чулках побежала по галерее. Ей повезло, никто по пути ей не встретился, хотя ей постоянно мерещились за спиной шаги сурового старика. Выбежав в парк, она сразу же кинулась в кусты, прикрывая глаза руками, отчего к разрушенной стене вышла уже вся в ссадинах, с колючками в волосах, с продранными до дыр печатками, а уж что стало с ее нарядом… Да, и ладно бы с этим волшебным платьем, а вот во что превратилась мамина шелковая рубашка… мамины чулки… мамин газовый шарфик… А туфельки!.. Ох, этого только не хватало! Это ж надо, за один вечер загубить столько дорогих сердцу вещей!
Она перелезла через камни ограды, отряхнула с себя оставшиеся лепестки. Надев свое обычное платье и завернувшись в плащ, убрала в мешок испорченные вещи. На заветной полянке она пожала несколько протянутых к ней веток, потом в пояс поклонилась на четыре стороны и на прощанье помахала рукой. Кого ей следовало благодарить за подарок - ветер, деревья вокруг поляны, всю яблоневую рощу или гору, на которой стоял Апфельштайн, - она толком не знала, но надеялась, что этих проявлений благодарности будет достаточно.
Спустившись с замковой горы и зашагав в своих деревянных башмаках по лесной тропинке, она начала перебирать в памяти события этого вечера. Временами, подгоняемая собственными мыслями, она убыстряла шаг, и случайный путник - доведись ему оказаться в столь поздний час в королевском лесу - услышал бы, как иногда сквозь стук башмаков порывался ее яростный шепот: "И не думай!.. Слышишь, даже не думай!"
Выбежав на лесную дорогу, она продолжала спорить сама с собой. Так бы и до дома дошла, сама того не заметив, но внезапно она услышала звук приближающегося экипажа. Она прыгнула через придорожную канаву, оскользнулась и зачерпнула в башмак воды. "Зря они поехали по этой дороге", - подумала она, выбираясь обратно из кустов. Матушка, как всегда, наверно, настаивала - с каждым словом все громче и громче, а отец, как всегда, возражал - с каждым словом все тише и тише, и в конце концов, как всегда, сдался, понадеявшись на авось. Хотя кому как не ему было знать, в каком состоянии сейчас дорога и что короткий путь по лесу может обернуться более поздним возвращением домой. Привыкшая с детства жалеть в таких ситуациях отца, она вдруг поняла, что ей впервые стало жаль их обоих. Неужели нельзя жить без постоянных ссор, криков и ругани? Кажется, это ведь так просто - любить друг друга… Но такая простая вещь, как, впрочем, и другие подобные ей простые человеческие вещи, по-прежнему оставалась уделом сказки.
"У тебя сегодня было все, и не смей желать большего" - сказала она вслух самой себе, и медленно пошла в том же направлении, в котором исчезла карета.