Он сам, конечно, тогда еще ничего не понял, однако его брошенных как бы невзначай слов оказалось более чем достаточно: они разбудили могучие силы - нет, не амулета, а человеческого воображения. Слап, разумеется, немедленно поведал о "родственнике" Джиллета другим людям, а те, в свою очередь, тоже рассказали своим знакомым. И пошло. Через несколько часов все селение так и гудело от споров и пересудов. Когда это Джиллет приобрел такого родственничка? Почему он никогда не упоминал о нем прежде? Каким образом Риву Справедливому удалось побывать в Предмостье, никем не замеченным? Однако отсутствие какого бы то ни было объяснения не только не стало помехой, но, напротив, даже увеличило силу действия "случайно" оброненных Джиллетом слов. Когда он в тот вечер зашел в свою излюбленную таверну, надеясь встретить там кого-нибудь из закадычных дружков, кто смог бы угостить его кружечкой пивка, то сразу понял, что отношение окружающих к нему совершенно переменилось. А может, совершенно переменился он сам?
В общем, в таверну он входил, тщетно стараясь скрыть охватившую его внутреннюю тревогу, ибо чем больше он думал о сказанных им словах, тем больше убеждался, что игра, которую он затеял со Слапом, выше его понимания. Да и как ему было догадаться? Ведь до этого он дел с алхимиками никаких не имел. Еще неизвестно, что из всего этого получится… Он, конечно, кое-что слышал о подобных делах - люди вечно рассказывают всякие истории об алхимиках, магах, ведьмах и колдунах. И за те несколько часов, что прошли с той минуты, когда он встретился со Слапом, до вечера, Джиллет научился гораздо сильнее сомневаться в себе, чем сумела его научить вполне реальная угроза невыплаты той суммы, которую он взял у ростовщика. Так что, открывая дверь в таверну, он был почти уверен, что его там встретят громовым хохотом.
Однако, как мы уже сказали, его слова успели разбудить великую силу воображения, чему немало способствовало мнение, что родство с Ривом Справедливым - не шутка; тут вряд ли кто стал бы наводить справки или напрямки расспрашивать Джиллета. А потому никто и не сказал ему: "Что это за сказки насчет твоего родства с Ривом?". Никто ведь не знал, каковы будут последствия, если "сказки" вдруг окажутся правдой. А о Риве чего только ни рассказывали, и у многих историй о нем конец был не слишком веселый: по слухам, Рив порой разделывал своих врагов, точно рыбное филе, одним щелчком сметая с лица земли целые дома, и не желал подчиняться ни законам, ни судьям. Никто, надо сказать, до конца не поверил в заявление Джиллета о родстве с Ривом, но никто и не рискнул его опровергнуть.
Когда Джиллет вошел в таверну, его встретил отнюдь не громкий хохот, а установившаяся вдруг мертвая тишина, словно это сам Рив Справедливый перешагнул порог питейного зала. Все глаза разом уставились на Джиллета - одни смотрели на него с подозрением, другие задумчиво, но почти во всех взглядах читалось сильнейшее волнение. Затем кто-то громко поздоровался с ним, и зал тут же, словно очнувшись, загудел так, что это могло показаться даже странным после стоявшей там тишины. Джиллета тут же подхватила веселая компания старых приятелей, и пиво полилось рекой, хотя у нашего героя в карманах не было ни гроша.
Любая шутка Джиллета вызывала громовой хохот и дружеские хлопки по спине. Все это было ему очень непривычно: раньше он в основном смеялся над чужими шутками, а сам шутить даже и не пытался. Сейчас же люди так и толпились вокруг него, желая узнать его мнение по тому или иному поводу, - и он, к собственному изумлению, обнаружил, что способен высказывать суждения по самым различным вопросам. Лица вокруг него все больше багровели от выпитого, от стоявшей в таверне жары и от возбуждения. Никогда еще в жизни Джиллет не чувствовал себя всеобщим любимцем!
И вот, согретый народной любовью, он решил, что может себя кое с чем уже и поздравить: он, например, удержался от каких бы то ни было упоминаний о своем визите к алхимику или о надеждах, возлагаемых на вдову Гюшетт. Тут уж ничего не скажешь, здравый смысл ему не изменил. Зато он не отказал себе в удовольствии - бросил несколько "стратегически важных" замечаний насчет своего "родственника", Рива Справедливого. Ему было ужасно интересно, сколь велика сила этого заклятья, выдуманного хитрым алхимиком.
Между прочим, именно благодаря упоминаниям о Риве служанка харчевни, девица крепкая и довольно миловидная, одарила его своей милостью. Джиллет ей, в общем, всегда нравился, но до постели своей она все же его не допускала. А тут, похоже, нарочно сама прижалась грудью к его плечу, наливая ему пиво, да и рука ее все старалась невзначай коснуться его руки. Когда же в толпе ее вдруг случайно толкнули - да так, что он всем своим телом почувствовал ее тело, - она посмотрела на него сияющими глазами и не подумала стряхивать его руку, которой он невольно обнял ее за плечи. Напротив, она потихоньку выбралась из толпы вместе с потрясенным Джиллетом - сперва в коридор, а уж оттуда рукой было подать и до ее комнаты…
В жизни Джиллета из Предмостья не было более удачного и счастливого вечера. Оказавшись в постели молодой служанки, он наконец почувствовал себя настоящим мужчиной. И к утру все его былые сомнения развеялись, а остатки здравого смысла окончательно утонули в мутных водах магии, хитрости и обычного плотского вожделения.
Весьма воодушевленный собственными подвигами на любовном фронте, Джиллет из Предмостья - несмотря на страшную головную боль и отвратительный вкус во рту - решил, не откладывая в долгий ящик, тут же начать осаду богатой и добродетельной вдовы Гюшетт.
Начал он ее решительно, хотя и не слишком оригинально: постучался в двери господского дома и попросил позвать вдову, сказав, что ему надобно переговорить с нею.
Вот тут-то он впервые и столкнулся с совершенно непредвиденными обстоятельствами. Дело в том, что Джиллет, как и большинство жителей Предмостья - за исключением, пожалуй, некоторых ростовщиков, с которыми Джиллет познакомился совсем недавно, - понятия не имел, что раньше всех на хорошенькую вдову положил глаз Кельвин Дивестулата. Ну а ростовщики, разумеется, ничего Джиллету на сей счет не сообщили. Не знал он и о том, что Убивец сумел-таки завладеть и вдовой, и всем ее имуществом. Видимо, добродушному Джиллету даже в голову не приходило, что кто-то из людей способен на подобную гнусность.
Но он просто никогда не имел дела с людьми, подобными Кельвину Дивестулате!
Он, например, даже не подозревал, что Кельвин и не думал ухаживать за вдовой или свататься к ней. А ведь ухаживание и сватовство были бы самым естественным выражением любовной страсти, верно? Да, может, для других людей оно и так, да только не для Кельвина Убивца! С той минуты, как он впервые возжелал эту женщину, и до той поры, когда сумел завоевать такое положение в ее доме, что имел возможность удовлетворить любое свое желание, он разговаривал с объектом своей страсти лишь однажды.
Остановившись перед ней на ходу - никаких подарков он ей, разумеется, делать не стал, - он требовательно буркнул:
- Будь моей женой!
Вдова едва осмелилась взглянуть на него, тут же спрягала лицо в ладони и едва слышно ответила:
- Мой муж умер, а я никогда больше замуж не выйду.
Дело в том, что она любила покойного Рудольфа так искренне и страстно, как только способно было любить ее невинное неопытное сердечко, и у нее не было ни малейшего желания кем-то заменять его.
Но если б она решилась еще раз поднять на Кельвина глаза, то непременно заметила бы, как заиграли желваки у него на скулах, как сердито и беспокойно забилась жилка на виске.
- Я не терплю отказов, - заявил он, и голос его прозвучал для нее, как колокол Судьбы. - И я никогда не прошу дважды.
Увы, она была слишком невинна - или, возможно, слишком невежественна, - чтобы опасаться гласа Судьбы.
- В таком случае, - молвила она грустно, - ты, должно быть, несчастнейший из людей!
Так она в первый и последний раз в жизни обменялась мнениями со своим заклятым врагом.
А поскольку Джиллет и вообразить себе не мог подобного разговора, ему даже в голову не приходило, какой была реакция Дивестулаты на данный вдовой отпор.
По правде говоря, жители Предмостья куда больше знали о Риве Справедливом, нога которого ни разу не ступала на их земли, чем о Кельвине Дивестулате по прозвищу Убивец, чье родовое гнездо было от Предмостья всего в часе езды верхом. Деяния Рива служили неиссякаемой темой для самых разнообразных сказок и сплетен, но ни старики, ни молодежь, ни умные, ни глупые - никто и никогда по поводу Кельвина не сплетничал. О нем вообще предпочитали не упоминать.
Так что лишь очень немногие - и менее прочих Джиллет - знали об исполненном неуемной страсти и жестокости браке родителей Кельвина, или о том, как умер его отец - от апоплексического удара в приступе безудержной ярости, - или о той разъедающей душу горечи, которую мать Кельвина обрушила на сына, когда скончался ее главный противник. Еще меньшему числу людей было известно об обстоятельствах страшной и безвременной ее кончины. И уж совсем никто не знал, что смерть родителей Кельвина целиком на его совести, что это он сам тайком все подстроил - но не потому, что они так уж плохо с ним обращались; напротив, он на самом деле отлично понимал и даже до некоторой степени одобрял родительскую строгость; просто он решил, что ему выгоднее от них избавиться, и желательно таким способом, который причинит обоим как можно больше страданий.
Предполагая - и не без оснований, - что слуги и вассалы его родителей узнают или догадаются об истинной причине смерти хозяев и кто-то непременно расскажет о случившемся жителям окрестных селений, Кельвин в течение нескольких месяцев после кончины матери решительно убрал из дома всех поваров, горничных и лакеев и прочих старых слуг и заменил их людьми, которые ничего об истории его семейства не знали и были немногословны друг с другом. Таким образом он, в общем, обезопасил себя от сплетен.
В результате те немногочисленные истории, что про него рассказывали, были скорее похожи на легенды: казалось, речь в них идет о каком-то другом Кельвине Дивестулате, жившем в незапамятные времена. Главной темой этих историй служили либо крупные суммы денег, либо молодые женщины; говорили, что стоит хорошенькой женщине попасться Дивестулате на глаза и она вскоре бесследно исчезает. Также стало достоверно известно, что не то один, не то даже целых три ростовщика были изгнаны из Предмостья и при этом они проклинали Кельвина Убивца. Невозможно было отрицать и тот очевидный факт, что время от времени в здешних краях пропадают девушки и молодые женщины. Увы, мир наш всегда таил в себе немало угроз для прекрасного пола, и судьба несчастных так и осталась невыясненной. Впрочем, одному судье из Предмостья удалось расследовать это дело почти до конца, он даже приступил к допросам самого Кельвина Дивестулаты, но тут на него вдруг посыпались такие удары судьбы, что бедняга не выдержал и покончил с собой.
Ну а Кельвин, разумеется, продолжал преспокойно жить да поживать.
Однако по причинам, известным лишь ему самому, он очень хотел завести жену. А он привык непременно получать то, чего ему захотелось. Поэтому его ничуть не обескуражил отказ вдовы Гюшетт. Он просто решил достичь поставленной цели иным способом, не так прямолинейно.
Начал он с того, что выкупил все ценные бумаги, которые должны были обеспечить будущее вдовы. Бумаги эти ему были не нужны, и капиталовложения покойного Рудольфа попросту пошли прахом. Затем Кельвин выкупил у ростовщика все долги Рудольфа. Долгов было немного, однако теперь Кельвин имел определенное право на закупку тех товаров, с которых некогда и началось процветание семейства Гюшетт. В связи с этим Кельвин получил доступ к бухгалтерским гроссбухам и к всевозможным контактам с торговыми партнерами - и в результате, быстро усилив свое влияние на поставщиков, он за весьма короткий срок прибрал к рукам весь товарооборот.
Ну и для него было просто детской забавой обнародовать - в присутствии судей, разумеется! - тот факт, что Рудольф Гюшетт якобы составил свое состояние, самым бесстыдным образом присваивая себе львиную долю всех доходов и грабя своих партнеров. Стоит ли говорить, что вскоре состояние это, естественно, перешло в руки Кельвина, и, таким образом, именно он стал распоряжаться всем движимым и недвижимым имуществом вдовы Гюшетт, то есть стал хозяином всех средств к существованию, обретенных ею в результате замужества, а также и самого ее дома.
Из дому он ее, конечно же, выгонять не стал. Да и куда бы она пошла? Нет, он оставил ее при себе, а для всех остальных двери в господский дом закрыл. Если вдова и пыталась протестовать, то за прочными стенами ее протестов слышно не было.
Итак, обо всем этом Джиллет понятия не имел, когда стучался в ворота господского дома и просил позвать мадам Гюшетт. Так что, когда его в дом все-таки впустили, он неожиданно оказался не в гостиной вдовы, а в кабинете ее нового повелителя и хозяина дома Кельвина Дивестулаты.
Уже сам по себе кабинет этот мог произвести на такого простака, как Джиллет, весьма внушительное впечатление, столько там было прекрасной полированной мебели из дуба и красного дерева, великолепных изделий из бронзы и тонкой кожи. Если бы не вчерашний небывалый успех, не головная боль, притуплявшая восприятие, и не стремление быть отныне решительным и отважным, Джиллет, вполне возможно, струсил бы, лишь переступив порог этого кабинета. Однако же он упорно повторял про себя то заклинание, которому научил его алхимик, а также его слова насчет веры в свои силы, храбрости и неразборчивости в средствах. И это позволило ему вполне достойно выдержать первые несколько минут в роскошном кабинете и разглядеть, что хозяин кабинета заслуживает куда большего внимания - и не только потому, что Дивестулата был высок ростом и широк в плечах, но главным образом из-за откровенно злобного и презрительного взгляда, которым он окидывал всех, кто перед ним появлялся. Кабинет был освещен довольно слабо, и пламя свечей красными огоньками отражалось в глазах Кельвина, наводя на нехорошие мысли о дьяволе и аде.
А потому для Джиллета было даже хорошо, что Кельвин не сразу обратил на него внимание, а продолжал изучать какие-то документы, прикрывая листы своей огромной ручищей. Возможно, впрочем, что таким образом он просто хотел выказать свое презрение к столь жалкому визитеру, но Джиллет, все же получив определенную передышку, успел покрепче стиснуть свой амулет, вспомнить советы алхимика и взять себя в руки.
Наконец Кельвин кончил читать - или притворяться, что читает, - мрачно глянул на Джиллета и без всяких предисловий спросил:
- Что у тебя за дело к моей жене?
Раньше, заслышав подобный вопрос, Джиллет тут же повернул бы назад. Жена? Значит, вдова Гюшетт вышла замуж за Кельвина Дивестулату? Но голова у Джиллета работала плохо, одурманенная верой в силу волшебного амулета и бесконечно повторяемым заклинанием насчет родства с Ривом Справедливым, и это придало ему смелости. Кроме того, Джиллет и помыслить не мог, что кто-то другой успел его опередить! Вы спросите, почему? Да потому, что, с его точки зрения, подобное разочарование просто не могло постигнуть человека, который благодаря честно раздобытым деньгам и собственной смелости завоевал право называть себя родственником Рива Справедливого! Иначе это было бы форменное издевательство как над справедливостью, так и над алхимией.
- Господин мой, - вежливо начал Джиллет, ибо, вооружившись добродетелью и волшебным амулетом, мог позволить себе быть вежливым, - видишь ли, дело-то у меня к вдове Гюшетт, а не к тебе. Если же она и впрямь стала твоей супругой, так пусть сама мне об этом и скажет. Позволь мне, впрочем, честно признаться: я никак не пойму, зачем тебе, господин мой, понадобилось унижаться и врать, будто вдова за тебя замуж вышла? Ведь без благословения священника ни один брак не считается действительным, а благословения такого нельзя получить, пока в церкви не огласят имена жениха и невесты. Но вы-то ничего этого не сделали!
Тут Джиллет умолк, чтобы перевести дыхание и поздравить себя с тем, что амулет действует прекрасно: подобной смелости он от себя просто не ожидал!
На самом деле он и не заметил, что его храбрые речи взбесили Кельвина: глаза его сузились, огромные ручищи сжались в кулаки. Но Джиллета опасность более не страшила, и он смело улыбнулся Дивестулате, грозно поднявшемуся, чтобы дать наглецу должный ответ.
- Она стала моей женой, - медленно и четко произнес Кельвин Убивец, - потому что я так захотел. Иных разрешений или благословений мне не требуется.
Джиллет, немного растерявшись, захлопал было глазами, но быстро взял себя в руки и спросил:
- Я правильно понял тебя, господин мой? Ты называешь ее своей женой, признавая, что вы с нею не повенчаны?
Кельвин тяжелым, изучающим взглядом посмотрел на непрошеного гостя и ничего не ответил.
- Раз так, это дело подсудное, господин мой! - Видимо, Джиллет и сам толком не слышал собственных слов. Во всяком случае, он, не замечая, насколько его слова неприятны Кельвину, рот закрывать и не думал. Все его внимание было сосредоточено на том, чтобы вести себя в соответствии с советами алхимика. Получая огромное удовольствие от собственной смелости, он прикидывал лишь, как долго сумеет продержаться, прежде чем ему придется упомянуть о своем знаменитом "родственнике". - Таинство брака ведь и существует для того, чтобы защищать женщину от тех, кто сильнее, чтобы ничто не могло против воли связать ее ни с одним мужчиной! - Сие замечательное высказывание, разумеется, принадлежало отнюдь не самому Джиллету. Примерно так говорил во время воскресной проповеди местный священник. - Так что если ты, господин мой, не сочетался законным браком с вдовой Гюшетт, то я могу сделать из этого лишь один вывод: она сама не захотела взять тебя в мужья. А значит… - У Джиллета даже голова закружилась от собственной дерзости. - Значит… ты, господин мой, ей никакой не муж, а просто гнусный обольститель! И я очень тебе советую: позволь мне все же переговорить с этой женщиной.
Выпалив все это одним духом, Джиллет даже поклонился Кельвину - но не из вежливости, а, скорее, от тайного восхищения самим собой. Ведь Дивестулата был единственным зрителем на устроенном Джиллетом спектакле, вот Джиллет подобно актеру, который знает, что хорошо сыграл свою роль, с удовольствием и поклонился "зрительской аудитории". Возможно, впрочем, что вчерашний хмель все же не до конца еще выветрился у него из головы.
Разумеется, Кельвин его поведение воспринимал совсем по-другому. Лицо его по-прежнему ничего не выражало, разве что глаза сумрачно блеснули, когда он уставился на Джиллета и промолвил:
- Ты, кажется, упомянул местных судей? - В голосе его, впрочем, не чувствовалось ни малейшего испуга. Напротив, он говорил как человек, который принял некое решение и снимает с себя ответственность за то, что произойдет в дальнейшем. Взяв со стола маленький колокольчик, он позвонил в него и сказал: - Хорошо, ты поговоришь с моей женой.
Появился уже знакомый Джиллету слуга, и Дивестулата сказал ему:
- Передай моей жене, что сейчас мы к ней зайдем.