А Джиллет в душе уже праздновал победу. Да, это, конечно же, была победа! Даже такой человек, как Кельвин Дивестулата, не смог противиться его амулету! А ведь он еще ни разу не упомянул о Риве Справедливом! Нечего и сомневаться - в отношениях с вдовой ему тоже обеспечен успех, ибо она неизбежно падет под воздействием чар волшебного амулета. Ну а Кельвин сам уберется с дороги - ведь ему грозит обращение в суд. Вот все и получится так, как он, Джиллет, мечтал! А потому он, счастливо улыбаясь хозяину дома, не оказал ни малейшего сопротивления, когда тот стиснул его плечо.
Надо сказать, это было большой ошибкой со стороны Джиллета. Хватка у Дивестулаты была поистине страшной, и, почувствовав, как хрустнули его кости под пальцами Убивца, Джиллет улыбаться перестал и побледнел как мел, хотя и сам был малым крепким, привычным к тяжелому труду. Лишь гордость и удивление не позволили ему тут же громко запротестовать против подобного обращения.
А Кельвин, не говоря ни слова и не торопясь, протащил Джиллета по коридору в гостиную, где он велел своей "жене" всегда принимать посетителей.
В отличие от кабинета Кельвина гостиная вдовы была ярко освещена - причем не лампами и не свечами, а солнцем. Возможно, из-за любви к солнцу, а может быть, специально ради того, чтобы ее сразу можно было как следует разглядеть, она уселась прямо против окна, на самом свету. И сразу стало заметно, что она по-прежнему носит вдовье платье, хоть и стала "женой" Дивестулаты; что впалые щеки ее покрывает нездоровая бледность, глаза ввалились, а под ними черные круги. И она явно вздрогнула, стоило Кельвину Дивестулате на нее глянуть.
Не выпуская плеча Джиллета из своих железных пальцев, Кельвин презрительным тоном сообщил вдове:
- Этот нахальный пьянчуга смеет утверждать, будто мы с тобой не женаты.
Но вдова, немало, по всей вероятности, настрадавшаяся и даже запуганная, осталась честна перед собой и людьми. Тихим слабым голосом она промолвила:
- Я повенчана с Рудольфом Гюшеттом и буду вечно предана ему душою и телом. - Смотрела она при этом на свои руки, аккуратно сложенные на коленях. - Я больше никогда не выйду замуж, - прибавила вдова.
Джиллет, однако, едва расслышал ее слова. Он просто зубами от боли скрипел, так мучительна стала хватка Кельвина.
- Он полагает также, - продолжал Дивестулата по-прежнему таким тоном, словно Джиллета там и не было, - что ему следует сообщить о нас членам городского магистрата, ибо мы с тобой не венчаны.
Это заставило вдову поднять глаза. Солнечный свет блеснул у нее на лице, а в глазах вспыхнул лучик надежды - вспыхнул и тут же погас, стоило ей как следует разглядеть Джиллета.
И она, чувствуя себя побежденной, вновь опустила глаза.
Но Кельвину этого было мало.
- Каков же будет твой ответ? - спросил он.
И вдова ответила ему так, что стало ясно: она еще не успела окончательно смириться с поражением.
- Я очень надеюсь, - сказала она, - что он действительно все расскажет членам магистрата, вот только, по-моему, он сделал глупость, позволив тебе узнать о своих намерениях.
- Мадам… госпожа моя… - только и сумел произнести Джиллет и охнул от боли. Он больше уже не чувствовал себя победителем. Мало того, этот Убивец явно ломал ему плечо. - Ох! Вели ему отпустить меня!
- Пфа! - презрительно фыркнул Кельвин и одним движением швырнул Джиллета на пол. - Меня наконец просто оскорбляют угрозы этого жалкого пьянчуги! - И он снова повернулся к вдове: - Как же, по-твоему, мне следует с ним поступить? Ведь все это из-за тебя!
Несмотря на собственные несчастья, вдова Гюшетт еще не утратила способности жалеть таких дураков, как Джиллет. И голосок ее не дрогнул, хоть и прозвучал еще тише и слабее, когда она промолвила:
- Отпусти его. Пусть расскажет о том, что видел, хоть всем судьям на свете. Кто ж ему поверит? Кто станет слушать заверения какого-то работяги, если против него выступает сам Кельвин Дивестулата? И, думается мне, он просто постыдится рассказать кому бы то ни было о том, что с ним случилось.
- А что, если он пересилит свой стыд? - тут же возразил ей Кельвин. - Что, если судьи все же выслушают его и поверят в рассказанное им настолько, что захотят допросить тебя? Что ты тогда им скажешь?
Вдова глаз не подняла. Не было у нее желания смотреть на своего "мужа".
- Тогда я им скажу, что благодаря твоим злобным проискам стала твоей узницей, игрушкой в твоих жестоких и похотливых руках и что я была бы благодарна Господу, если бы Он в милости своей позволил мне умереть.
- Вот-вот. Именно поэтому я и не позволю ему уйти! - со странным удовлетворением в голосе заявил Кельвин, словно получив подтверждение неким своим неясным предчувствиям. - Пожалуй, отныне за его жизнь будешь отвечать ты. А я с удовольствием посмотрю, как вы с ним будете кувыркаться. Учти, если выполнишь это мое желание и развлечешь меня, я, может быть, позволю ему остаться в живых.
Джиллет не слышал, что ответила Убивцу вдова. Он, видимо, ничего уже толком не слышал. Слова негодяя и ответы его "жены" вызвали в душе Джиллета жгучий стыд, а боль в плече стала поистине нестерпимой. Ему казалось, что голова у него вот-вот лопнет, и он уже не столько слушал этих двоих, сколько проклинал себя за то, что вовремя не призвал на помощь волшебные силы. Возможно, тогда бы он лучше понимал то, что здесь происходит. Да, он вел себя как последний дурак, в какую-то минуту решив, что может сам добиться победы, тогда как в подобной ситуации могло победить только волшебство!
Собрав последние силы, он поднялся с пола и встал между Кельвином и вдовой. Прижимая руку к искалеченному плечу и задыхаясь от боли, он с трудом прохрипел:
- Это невыносимо!.. Мой родич, Рив Справедливый, просто в ярость придет, когда узнает, что ты со мной сделал!
Как вы уже поняли, Кельвин Дивестулата и вдова Гюшетт были людьми очень разными, однако же реакция их на слова Джиллета оказалась совершенно одинаковой: оба застыли как изваяния, едва услышав волшебные слова "Рив Справедливый".
- Да-да, моя родня такого не прощает! - продолжал между тем Джиллет, которого стыд и боль заставили вспомнить о силе воображения. - Всем на свете это известно. А уж сам Рив совершенно не терпит несправедливости и ненавидит, когда тиранят и обижают беспомощных и беззащитных. И если его вывести из себя, так он все на своем пути сметет. - Джиллет - может быть, именно потому, что был человеком недалеким, - говорил на редкость убежденно и страстно. Будь он поумнее, он бы уже сообразил, что и так сказал слишком много, но он продолжал: - С твоей стороны, господин мой, было бы куда разумнее пойти вместе со мною в суд и самому признаться в том зле, которое ты причинил этой несчастной женщине. Во всяком случае, судьи обойдутся с тобой куда добрее, чем Рив Справедливый.
Все еще объединенные колдовским воздействием этого имени, вдова и Кельвин воскликнули в один голос:
- Ах ты, дурак! Ты же сам себя приговорил!
А вдова прибавила:
- Теперь он наверняка убьет тебя.
Но Дивестулата возразил:
- Нет, теперь я наверняка оставлю его в живых!
И этими словами совершенно сбил Джиллета с толку: тому почудилось, что своими храбрыми речами он уже спас и себя, и бедняжку вдову; что он одержал верх над Убивцем. Но тут Дивестулата одним ударом сбил его с ног, и счастливым заблуждениям Джиллета пришел конец.
Когда он очнулся - бесконечно страдая от мучительной головной боли, мечтая о глотке воды и чувствуя, что все тело его превратилось в кисель, - то обнаружил, что рядом никого нет. Комната, в которой он находился, была потайной, и сюда никто, кроме самого Дивестулаты и его личных слуг, никогда не входил. Когда-то в родительском доме у Кельвина была точно такая же комната, и он хорошо знал ей цену. Так что вскоре после того, как он прибрал к рукам усадьбу Рудольфа, он устроил эту темницу в подвальном этаже дома, вырубив ее прямо в цельной скале, служившей дому фундаментом. Никто в Предмостье не знал о существовании темницы. Вынутую землю и камень тут же использовали в строительстве других помещений, так что никто ничего и заметить не успевал. Кстати сказать, использовали их в основном для постройки огромных собачьих будок, в которых Дивестулата держал своих мастиффов. Этих страшных псов он очень любил и разводил для охоты - на зверей и на людей. А строителей темницы он затем отправил в далекие края - чтобы теперь служили ему подальше от Предмостья. В общем, придя в себя, Джиллет сразу понял, что здесь кричи не кричи, а никто твоих воплей не услышит, и никто никогда тебя здесь не найдет.
Впрочем, он был слишком слаб, чтобы кричать и звать на помощь. Последний удар Убивца чуть не раскроил ему череп, а к стене он был прикован под таким странным углом, что оковы прямо-таки выворачивали плечи из суставов. Его совсем не удивило, что в темнице горит свет - правда, это была одна-единственная свеча, прилепленная к скамье в нескольких шагах от него. Общее потрясение оказалось настолько сильным, а телесные страдания - настолько мучительными, что такой роскоши, как удивление по поводу присутствия или отсутствия света в темнице, он просто не мог себе позволить.
Тем более что на скамье рядом с горящей свечой сидел, нахохлившись и напоминая в полутьме чернокрылого демона, сам Кельвин Дивестулата.
- Ага, - негромко промолвил Кельвин, - мы открыли глазки! Мы подняли голову! Значит, начинается боль! А ну-ка, расскажи мне о своем родстве с Ривом Справедливым.
Мы уже говорили, что Джиллет особым умом не отличался. Алхимия его подвела, а сила воображения казалась ему сущей ерундой в сравнении с могучими кулаками Дивестулаты. По правде говоря, Джиллет всю свою жизнь только и делал, что плыл по течению, по большей части поступая согласно желаниям, потребностям или даже прихотям других людей. Так что вряд ли он годился для поединка с таким человеком, как Кельвин Убивец.
Тем не менее Джиллета все в Предмостье любили. И главным образом благодаря его природному добродушию или, точнее, благодаря его доброте и открытости. Он не стал отвечать на вопрос Кельвина, а сурово заметил, превозмогая боль:
- Неправильно это! Она такого не заслуживает.
- Она? Кто это "она"? Ты что, имеешь в виду мою жену? - Кельвин как будто даже удивился. - Но сейчас речь совсем не о ней. Мы говорили о твоем родиче, Риве Справедливом.
- Она - всего лишь слабая женщина, а ты вон как силен! - стоял на своем Джиллет. - Неправильно это - так ее мучить только потому, что она тебе сдачи дать не может! Ты же свою душу проклянешь, если и впредь так поступать будешь. Хотя не думаю, чтобы тебя это особенно беспокоило. - Вот тут Джиллет действительно проявил необычайную прозорливость. - Но даже если на душу свою тебе наплевать, все равно тебе должно быть стыдно так подло использовать свою силу против бедной одинокой женщины!
А Кельвин, словно не слыша слов Джиллета, продолжал как ни в чем не бывало:
- Этот Рив - известный любитель совать нос в чужие дела! Все так говорят. По-моему, было бы очень неплохо положить этому конец. И пусть даже это всего лишь сплетни, но и подобные сплетни мне неприятны. Так что я непременно с ними покончу.
- И ничего удивительного, - дудел в свою дуду Джиллет, хотя голос у него уже начинал дрожать от сдерживаемых слез, - что эта женщина не желает выходить за тебя! Скорее уж можно удивляться тому, что она до сих пор себя не убила, предпочтя смерть твоим гнусным ласкам.
- Дурачина! - выплюнул презрительно Кельвин, мгновенно обозлившись. - Она не совершает самоубийства, потому что я этого ей не позволяю. - Он, однако, очень быстро взял себя в руки и продолжал уже спокойно: - А у тебя все-таки была одна не такая уж и глупая мысль: сильный человек, который расходует свои силы только на слабых противников, вскоре и сам становится слабым. Вот я и решил сразиться с более сильным соперником. Да к тому же и пользу принести - избавить мир от этого Рива Справедливого.
А теперь говори, как ты предполагал впутать своего родственничка в это дело, и я, возможно, разрешу тебе его вызвать! - Дивестулата грубо расхохотался. - Уж тогда-то вы оба - и ты, и моя жена - точно будете спасены! Ха-ха-ха!
И тут Джиллет сломался и заплакал, осознав собственное бессилие и глупость. Он ведь так и не понял, что Дивестулата намерен оставить его в живых, тем более вдова Гюшетт сказала, что Кельвин непременно его убьет. Захлебываясь слезами, виня во всем самого себя и взывая к милости Кельвина, он рассказал ему правду.
- Я никакой не родственник Риву Справедливому. Это невозможно. Я заявил о родстве с ним, потому что так мне велел алхимик, у которого я просил всего лишь приворотное зелье, надеясь завоевать сердце вдовы. Но этот алхимик убедил меня, что действовать нужно по-другому…
В эту минуту Джиллет просто не способен был понять, что остался в живых только потому, что Кельвин Дивестулата ему не поверил.
А ведь именно потому, что Кельвин ему не верил, разговор их шел очень трудно. Кельвин требовал от Джиллета признать родство с Ривом, но Джиллет это родство отрицал. Кельвин настаивал; Джиллет возражал. Наконец Кельвин, утратив самообладание, стал жестоко избивать его. Джиллет кричал и плакал, потом потерял сознание, и Кельвин ушел.
Свеча так и осталась гореть.
Затем ее заменили - один раз, второй, третий… Потом еще и еще, так что в темноте Джиллет не сидел, однако он ни разу не видел, как свеча догорает до конца и кто-то ее меняет. По неведомой ему причине это каждый раз происходило, когда он лежал без сознания. Причем старые огарки со скамьи не убирали. И в итоге у него появилась возможность как-то вести счет дням или часам своего пребывания в темнице. Однако же, не зная точно, сколько горит каждая свеча, он мог лишь по растущему ряду огарков на скамье догадаться, что находится здесь уже довольно давно. Кормили его явно тоже в разное время суток, так что нельзя было предугадать, когда именно принесут еду. Иногда ее приносил сам Дивестулата, иногда - вдова. Порой она раздевалась и ложилась с ним рядом, орошая слезами его хладное тело. Порой он совершенно сбивался со счета - ведь только свечные огарки могли служить ему каким-то ориентиром, однако же он так и не знал, сколько же горела та или иная свеча.
"Кем тебе приходится Рив Справедливый?"
"Как ты с ним связываешься?"
"Почему он все время сует нос в чужие дела?"
"В чем источник его силы?"
"И кто он вообще такой?!"
Увы, бедный Джиллет не знал ответа ни на один из этих вопросов.
И это незнание служило постоянным поводом для продолжения истязаний; мало того, оно непосредственным образом угрожало теперь самой его жизни. Однако же именно это незнание в итоге, возможно, и спасло его. Не получая ответа на свои вопросы, Кельвин постоянно держал Джиллета в центре своего внимания, а порой и развлекался, заставляя пленника и вдову в его присутствии "кувыркаться в постели", как он выражался. На самом же деле фантазия Кельвина, не получая конкретных ответов, распалялась все больше, а полнейшая неосведомленность Джиллета относительно намерений Рива Справедливого по-прежнему держала Кельвина на крючке. Ему было невдомек, что жители Предмостья, в данном случае проявившие редкостную осторожность и неболтливость, давно призвали Рива на помощь именем Джиллета.
По правде говоря, большинство из них даже и объяснить бы не смогли, как они это сделали и действительно ли Рив Справедливый был призван. Это ведь не мировой судья, к которому можно обратиться с прошением, и не чиновник графства, которому можно послать письмо, и не правитель государства, от которого можно было бы требовать справедливости. Для жителей Предмостья Рив был скорее не человеком, а героем старинных сказаний, которые с завидным упорством продолжают жить в Северных графствах, носясь над землей по воле прихотливых ветров. Можно ли с помощью простых слов призвать на помощь ветер? Нет. А Рива Справедливого?
На самом деле Рив был призван очень простым и наиболее уместным способом - с помощью истории, которую рассказывали, можно сказать, безымянные рассказчики каждому новому человеку - мужчине или женщине, пастуху или менестрелю, купцу или солдату, нищему или шарлатану, - проходившему или проезжавшему через Предмостье. Кто-нибудь из жителей рано или поздно непременно упоминал, что, дескать, "у Рива Справедливого в нашем селенье был родственник, который недавно взял да и пропал". Путники, разумеется, отправлялись дальше по своим делам, но впоследствии, если подворачивалась такая возможность, тоже рассказывали эту историю, но уже по-своему. Так весть о пропавшем родственнике Рива Справедливого и распространилась по всему свету.
Разве можно оставить без ответа подобный призыв? Конечно же, и сам Рив Справедливый услышал эту историю и отправился в Предмостье.
Подобно случайно залетевшему ветерку или передаваемой из уст в уста легенде, он прибыл туда вроде бы ниоткуда. Просто в один прекрасный день - между прочим, прошло не так уж и много времени с момента исчезновения Джиллета - он взял да и появился в Предмостье! И пришел совершенно открыто, не таясь, не посылая вперед своих шпионов и не стараясь соблюсти инкогнито. Чистая правда также, что, хотя о его появлении в Предмостье не объявляли ни герольды, ни глашатаи, почти все жители, едва увидев его, сразу поняли, кто это и зачем он сюда пришел.
Хотя на расстоянии отличить его от обычного человека было почти невозможно: на нем были простая коричневая рубаха, насквозь пропылившаяся в пути, да кожаные штаны, весьма и весьма, надо сказать, поношенные; обут он был в грубые башмаки на толстой подошве, тоже покрытые толстым слоем дорожной пыли; а волосы его, прямо-таки седые от той же пыли, были коротко подрезаны для удобства. Поступь у него была уверенная, ровная и спокойная, но, в общем, такая же, как у всех людей, когда они знают, куда и зачем идут. И, пожалуй, единственное, что отличало его от какого-нибудь простого фермера, арендатора или возчика, - то, что он не прикрывал голову от солнца шапкой. Только когда Рив подошел совсем близко, стала заметна некоторая странность, сквозившая во всем его облике.
Судя по толстому слою пыли, покрывавшей Рива Справедливого с ног до головы, шел он издалека, однако по виду его никак нельзя было сказать, что путник устал, голоден или хочет пить. Одежда пришедшего явно немало пострадала от ветра и дождя, но при себе у него не было ни свертка, ни заплечного мешка со сменной одеждой, запасом продовольствия и прочими нужными в пути вещами. Долгие странствия под палящим солнцем вполне могли выработать у Рива привычку щурить глаза или идти, понурив голову, но у него, напротив, голова была высоко поднята, а глаза широко раскрыты, живые и яркие, похожие на кусочки синего неба. На поясе у него не было ни меча, ни кинжала, в руке - волшебного посоха, а за плечами - колчана со стрелами. Он не имел никакого оружия, чтобы защитить себя, например, от разбойников с большой дороги, или от голодных зверей, или от разъяренных врагов. Пожалуй, его единственным оружием, как показалось жителям Предмостья, можно было бы назвать то, что они видели его гораздо более четко, чем все остальные предметы и людей, словно он невольно прояснял зрение тем, кто на него смотрел. И те, кто на него смотрел, поняли вдруг, что не в силах отвести от него глаз.