- Хм… сын у меня один. Напиши, что есть еще два внебрачных. Тем более что они действительно есть. Я не хочу направлять историю по линейному пути.
- Но ведь может получиться смута!
- Смута и так будет, без них не обходится. Зато там будет звучать мое имя.
- О-о… тогда конечно, - перо снова заскрипело по пергаменту.
- Ну что, все готово? Прочти, что получилось.
Летописец зачитал текст документа; король внес несколько мелких поправок.
- Ну вот и хорошо. Сверни этот пергамент в трубочку и спрячь хорошенько где-нибудь в архивах. Но так, чтобы его непременно нашли через пару сотен лет.
- Будет сделано.
- И пригласи ко мне следующего. Портретист уже два часа ждет аудиенции.
Галатея вгляделась в зеркало и страдальчески застонала.
- Что случилось? - встревожился Пигмалион.
- У меня целлюлит! - убитым голосом сообщила Галатея.
- Чушь. У тебя не может быть целлюлита.
- Ах, чушь?! - Галатея резко обернулась к Пигмалиону и уперла руки в бока. - Значит, я, по-твоему, говорю чушь?!
- Нет. Целлюлит - это чушь. У тебя его нет.
- А я говорю, есть! Вот, смотри!
- Зачем мне смотреть, если я и так знаю, что его там нет?
- Значит, тебе уже и смотреть на меня противно? - голос Галатеи задрожал не то от подавленных рыданий, не то от гнева.
- Наоборот, - сдержанно возразил Пигмалион. - На тебя очень приятно смотреть. Ты дивно хороша.
- Нет, я уродлива! - топнула ногой Галатея.
- Ты просто самокритична. А на самом деле… Ну ты же знаешь, что я изваял тебя настолько прекрасной, что сам влюбился.
- Это потому что у тебя дурной вкус, - отрезала Галатея. - Не заговаривай мне зубы.
- Но, милая…
- Ты просто пытаешься оправдаться. У меня целлюлит, и это твоя, твоя работа!
- Милая, поверь мне…
- Не поверю! Я верю только своим глазам! Вот, вот, смотри, складочка. А вот еще одна! Ой, и еще! И это все из-за тебя, изверг!
Галатея зарыдала.
- Милая, - попытался успокоить ее Пигмалион. - Я уверяю тебя, ты безупречна! Мне ли это не знать?
- Тебе, тебе! Да! О боги, ну почему меня изваял не великий Фидий, а какое-то безвестное ничтожество?
- Ну, знаешь ли… - начал Пигмалион, но Галатея жестом велела ему замолчать.
- Не оправдывайся, бракодел! Вот, сюда посмотри.
- Ну?
- Что ну? Что это, по-твоему?
- Нога. Эээ… лодыжка.
- Это лодыжка!? Это ножка от кровати, вот что это такое! Это коровье копыто! Толстое и кривое.
- Не наговаривай на себя. У тебя изумительные ножки…
- А грудь? Где ты видел такую грудь?
- В мечтах.
- А талия? Где у меня талия?
- Вот тут…
- Убери руки! Ай! Я кому говорю, убери… Пусти, не смей!
На целую благословенную минуту голос Галатеи замолк - Пигмалион заткнул ей рот поцелуем.
- Ну извини, дорогая, - произнес он покаянно, не разжимая объятий. - Я был неправ.
- В чем?
- Во всем.
Галатея задумалась.
- Любишь меня?
- Люблю.
- Я самая прекрасная?
- Лучше всех!
- Единственная и неповторимая?
- Да.
Галатея вздохнула и положила голову на грудь Пигмалиону.
- Тогда разбей эту мраморную дуру Хлою, которую ты ваяешь в мастерской.
- Но, милая! Это же моя работа! Я же скульптор!
- А я не желаю видеть в твоей мастерской никаких голых статуй! Ты мой и только мой!
- Ну конечно, но…
- Ты на нее так смотрел! На меня ты никогда так не смотришь.
- Но разве можно сравнивать…
- Значит, ты разобьешь ее? Обещаешь?
"А и правда, ну почему ее не изваял великий Фидий..?" - устало подумал Пигмалион.
Жена мне однажды сказала: "Если ты такой умный, вот возьми и напиши сказку своим детям. А я к ней нарисую картинки".
Сказку я придумал, но записать поленился, а жена поленилась нарисовать, и так оно и пропало.
Зато с тех пор остановиться не могу.
А та, первая сказка, была примерно такая:
Жил-был на свете волшебник Шимахуз, который все делал только наполовину. Такой уж он был ленивый.
Начнет делать скатерть-самобранку - до второй перемены блюд дойдет, а про компот и закуски позабудет.
Станет превращать лягушку в принцессу - до половины превратит, а дальше так оставит.
И во всем так.
Поэтому люди к нему обращались очень редко, только в самом крайнем случае, да и то потом раскаивались.
А однажды пришел к волшебнику великан и закричал громким голосом:
- Не здесь ли живет волшебник Шимахуз? Шимахуз, волшебник, здесь живет?
Вышел к великану волшебник в одном тапочке и наполовину застегнутом халате.
- Ну, я волше… а что тако…?
- Я - великан Ждыдва. Ждыдва я, великан. Знаменит тем, что все делаю дважды. Два раза все делаю, и этим знаменит. Мне нужны, понимаешь, семимильные сапоги. Семимильные сапоги мне нужны, понимаешь?
- Понима…
- Они теперь в моду вошли, а у меня до сих пор километровые галоши. Километровые галоши у меня, у уже в моде семимильные сапоги. Вот ты мне их и сделай. Сделай мне их.
- Так ведь… только наполови…
- Ну да, я знаю. Знаю я. Ты сделаешь сапоги наполовину, а я зато шагну дважды. Я дважды шагну в сапогах, которые ты сделаешь наполовину. Как-раз один раз и получится, семь миль. Семь миль за один раз получится.
Так и порешили. Волшебник Шимахуз стал делать сапоги-скороходы, и сделал их, конечно, только наполовину. Надел сапоги великан, шагнул - и пропал из глаз.
А под вечер вернулся ползком, весь в грязи, в синяках и без сил.
- Ты что мне подсунул? - зарычал он на волшебника, едва переводя дух и даже забывая повторяться. - У тебя же не два полу-семимильных сапога получилось! У тебя же получился один семимильный сапог, и один простой! Это же мне пришлось вдогонку за своей правой ногой семь миль на одной ножке скакать! Да еще по камням, болотам и оврагам! Вот только дай мне отдышаться, я тебя в лепешку расшибу! Дважды!
Тут волшебник Шимахуз так испугался, что безо всяких сапог-скороходов убежал за тридевять земель. И с тех пор, говорят, стал все дела делать не наполовину, а на целых семьдесят пять процентов.
А великан Ждыдва потом еще два месяца ходил еле-еле. Он так сбил себе ноги, что мог носить только мягкие стометровые тапочки. И говорить из-за одышки тоже стал медленно, вдумчиво, взвешивая каждое слово. За это другие великаны стали его считать солидным и здравомыслящим, и очень зауважали.
- … потому что я ненавижу детей! - сказал бургомистр.
- Хм? - сдержанно удивился его собеседник.
- Да, ненавижу. С детства. С тех самых пор, как соседский мальчишка отобрал у меня кулек с ледецами, а вокруг стояли другие дети, и смеялись. Даже девочки.
- Но у Вас же самого двое детей?
- Их я ненавижу даже больше остальных. Мерзкие визгливые создания, от них только грязь, шум и головная боль.
- Ну хорошо, - собеседник размял пальцы и придвинул к себе лист договора. - Значит, за триста золотых монет я должен… Кстати, а почему вы не хотите, чтобы я просто уничтожил этих детей? Это было бы гораздо быстрее, надежнее и, смею заметить, вдвое дешевле.
- Ну… - бургомистр замялся. - Они же все-таки живые. Как-то это нехорошо. Я, знаете, даже котят никогда не мог топить - всегда относил на болото и там выпускал.
- Ясно, - длинный палец пробежал по строчкам договора и уперся в следующий абзац. - Сколько, говорите, всего детей?
- Около четырехсот, - ответил бургомистр. - Вы же понимаете, точной цифры я назвать не могу. Одни еще слишком малы, и не могут ходить, другие - скорее подростки, а не дети…
- Соображу на месте. Ну что-ж. Значит, послезавтра с утра и приступим.
- А почему не завтра?
- Потому что метод новый, непроверенный, - отозвался Флейтист. - Сначала я хотел бы его испытать на крысах.
Я стояла на своем обычном месте и наблюдала, как мэр ругается с Крысоловом.
- А я тебе говорю, что ты не получишь ни гроша! - мэр веско отбивал каждое слово взмахом руки, он так умеет.
- Но я же вывел из города всех крыс? - возмущался Крысолов.
- Ты едва не утопил нашего казначея! - рявкнул мэр. Бедняга нахлебался воды и подхватил тяжелую простуду и скажи еще, что это не ты заманил его в реку своим черным колдовством!
- Я в точности выполнил уговор! - не сдавался Крысолов. - И не моя вина, что главной крысой, грабящей гаммельнские склады, оказался ваш собственный казначей.
- Тебя по закону надлежит сжечь на костре, - заявил мэр. - Во сколько ты оцениваешь собственную жизнь? Всяко дороже трехсот гульденов, верно?
- Верно, - сглотнул Крысолов.
- Ну так иди отсюда и радуйся, что мы еще не требуем с тебя доплаты.
Мэр развернулся и пошел прочь, сочтя разговор оконченным.
Крысолов тоже так считал - во всяком случае, догонять мэра он не стал, а только погрозил ему вслед кулаком. Потом огляделся и увидел меня.
- Здравствуй, девочка.
- Добрый день, господин Крысолов, - я решила не обижаться на "девочку".
- А скажи, девочка, много ли в вашем городе детей? Детей в нашем городе было много, и я так ему и сказала. Он кивнул своим мыслям, достал из кармана свирель и некоторое время смотрел на нее, шевеля в воздухе пальцами - придумывал новый мотив. Я уже видела такое, у нас сосед по вечерам играет на дудке, и тоже смотрит на нее таким взглядом, когда размышляет, куда и как поставить пальцы и стоит ли это вообще делать.
- А скажи, девочка…
- Не называйте меня девочкой.
- Да? Ну, извини. А как тебя тогда называть?
Я сказала ему свое имя, он усмехнулся.
- Надо же, какое совпадение. А меня зовут Ганзель.
- Смешно, - согласилась я.
- А скажи, Гретхен, тебе тоже жалко казначея?
- Нет, - ответила я сразу, - он же не утонул.
- А если бы утонул?
Я задумалась.
- Мне было бы жалко, что он утонул, - наконец решила я. - А его самого - нет. Хотя он хорошо платил. И почти не щипался.
- Я помешал твоему бизнесу?
- Ничего.
Крысолов помолчал, повертел свирель в руках и сказал вроде даже не мне, а куда-то в сторону:
- Завтра я буду играть новую песню. И уведу из города всех детей. Клянусь всем святым, что ни одной чистой невинной души в Гаммельне не останется!
- Аминь, - хмыкнула я.
- А ты пойдешь со мной, когда я заиграю?
- А сколько дадите?
Это вышло грубо, и Крысолов обиделся, но, кажется, понял. Ну куда я пойду, в самом деле? Ведь не просто так тут стою, не от хорошей жизни. Мне семью кормить надо. Не матери же вместо меня выходить, от нее и так на улице уже шарахаются.
Утром Крысолов заиграл. Не знаю, как у него это получилось, но мелодию услышали все, даже на другом конце города. И кто сказал, что Крысолов умеет красиво играть? Может, и умеет - но мне не понравилось. Жуткая это была песенка; свирель взвизгивала и скрипела, как мучимый грешник. Звуки лепились один на другой, звуки шарили по всему телу, проникали под кожу, толкались в животе, поднимали волосы на затылке. Прохожие морщились и кляли Крысолова последними словами. Во многих домах заплакали дети; и мне тоже почему-то хотелось плакать.
Потом мимо меня прошла сумасшедшая старая Роза - вот ей, кажется, песенка нравилась. Лицо у нее, во всяком случае, было совершенно счастливое. Я подождала еще, но больше никого не было. И тогда я пошла в ту же сторону, куда удалилась старуха.
Крысолов сидел на берегу и играл на свирели. Роза расположилась рядом и с обожанием смотрела на него своими бельмами.
- А, это ты, Гретхен, - Крысолов заметил меня и отложил свирель. - Что же ты мне сказала, будто в городе полным-полно детей?
- Детей много, - согласилась я, - а вот чистых невинных душ… Вы ведь их собирались вывести?
- Собирался. Одна вот есть, - Крысолов кивнул на старую Розу.
- Сумасшедшая?
- Почему же сразу сумасшедшая? Просто она впала в детство, со всяким может случиться. Ну, почти со всяким, - тут же поправился он.
- Я тоже пришла.
Крысолов задумчиво пожевал губами.
- Я ни на секунду не заблуждаюсь, будто тебя привела магия моей песенки. Тогда почему же?
- Может, я тоже сумасшедшая, - сказала я и пожала плечами. - Научите меня играть на свирели.
- Иди ко мне, - промурлыкала Гера.
- Давай в другой раз? - скривился Зевс. - Сегодня у меня болит голова.
- Вот как? - Гера прищурила глаза. - Ну и с кем же ты мне сегодня изменял?
- Да что ты, что ты! - испуганно замахал руками Зевс. - Да я же… да ни в жисть!
- Не лги мне! - голос Геры стал холоден, как горный лед. - Я сама вчера слышала, как одна критянка говорила другой, что ее муж в постели - просто бог!
- Ну она же о муже говорила, не обо мне…
- Но откуда этой критянке знать, каковы в постели боги? А?
Зевс потупился.
- Честное слово, душенька! Ну у меня же правда болит голова.
Гера подошла к мужу и деловито обнюхала.
- Ну конечно, отчего бы ей не болеть! Опять какую-то бурду пил с Дионисом.
- И вовсе не бурду! - обиделся Зевс. - Прекрасный перебродивший нектар.
- Ты бы лучше о своей жене подумал!
- Я думал…
- Нет, не думал!
- А я говорю, думал!
- А я говорю, нет!
- Дорогая, не кричи, у меня и так голова раскалывается…
- И правильно! И пусть раскалывается!
Зевс сел на пол и обхватил руками гудящую голову.
- Я прошу тебя… помолчи минутку! Не сбивай… У меня, кажется, сейчас родится какая-то мысль…
- Ах, мысль?!
Гера решительно выхватила из-за спину скалку и обрушила ее на темечко мужа.
Голова Зевса раскололась, как гнилое яблоко, и оттуда вылетела, трепеща крылышками, маленькая Афина. Зевс, испуганно вскрикнув, попытался запихнуть ее обратно, но было уже поздно.
- Значит, ты обо мне думал, да? - задыхаясь от гнева, прошипела Гера. - Голые крылатые девки - вот что у тебя в голове!
Афина увернулась от руки Зевса и вылетела в окно. За ее спиной загрохотали молнии и чугунно зазвенели сковородки.
Будучи богиней сражений, а что еще важнее, богиней мудрости, Афина нисколько не сомневалась в результате этой битвы.
- Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне…
- Оставь в покое мою избушку! - заорала Баба-Яга и высунула голову из окошка. - Не смей! Тоже, взяли моду… Все шастают, все избушку туда-сюда вертят. Вот сейчас как выскочу, как выпрыгну… Эй..? Да где ты?
- Здесь я.
Баба-Яга близоруко прищурилась. Далеко внизу, у крылечка, сидел в траве пучеглазый лягушонок.
- Ты, что ли?
- Я. Помощь мне нужна, бабушка. Невесту мою украли.
- Помощь ему… А ты знаешь, что я только по царевнам специализируюсь?
- Так она и есть царевна!
- Ну-ка, ну-ка! - заинтересовалась Баба-Яга. - Давай подробности.
- Да какие там подробности… Была у меня невеста, Василиса. Любили мы друг друга. А потом налетел Иван-Царевич, схватил мою суженую и умчался - она и квакнуть не успела. Теперь не знаю, где ее искать. Подскажи, бабушка?
Старуха хмыкнула и прикрыла рот рукой.
- А ведомо ли тебе, что та Василиса - заколдованная девица?
- А мне все равно, - ответил лягушонок. - хоть девица, хоть волчица, хоть устрица. Да будь она даже цаплей - мне никакой другой не надо. Люба она мне…
- А ты ей?
- Говорит, тоже люб.
- А ты и поверил?
- Конечно, поверил. Я ей во всем доверяю.
- Тяжелый случай, - покачала головой Баба-Яга.
- Еще какой тяжелый, - вздохнул лягушонок. - Так поможешь?
- Ну, помочь - дело нехитрое. Дорогу я тебе укажу. Придешь ты ко дворцу Ивана-Царевича, а дальше что?
- А дальше - убью его.
Баба-Яга поперхнулась.
- Как - убьешь?
- Как - это я еще не придумал. Но убью точно! Нечего чужих невест воровать!
- Ну… ладно. Слушай сюда, внимательно. Расскажу, как с Иваном справиться. Пойдешь отсюда на восток, выйдешь к морю-окияну. В море-окияне найдешь остров Буян. На острове растет дуб, на дубе висит сундук, в сундуке сидит заяц, в зайце - утка, в утке - яйцо, а в яйце…
- Смерть Иванова?
- Нет. Там смерть Кощеева. Возьмешь яйцо, и пойдешь с ним шантажировать Кощея. А уж он-то с Иваном как-нибудь справится.
- Спасибо, бабушка.
- Не за что. Работа такая.
- Почему Вы плачете, милая девушка?
Золушка поспешно вытерла глаза рукавом и обернулась на голос. На заборе, болтая ногами, сидел и наблюдал за ней незнакомый паренек - едва ли старше самой Золушки, одетый в какие-то невнятные лохмотья и босой.
- Хочу и плачу. Тебе-то что за дело?
- А что, и спросить нельзя?
- Можно, - буркнула Золушка. - только нечего обзываться.
- Я не обзывался! Я назвал Вас милой де…
- Сейчас в глаз получишь, - мрачно предупредила Золушка.
- Ну хорошо, - ухмыльнулся парнишка. - Тогда попробуем так. Эй ты, противная тетка, чего ревешь?
Золушка прыснула со смеху и отмахнулась от зубоскала.
- Да ну тебя! Хочу и реву.
- А может, я помочь хочу?
- Да? - Золушка иронично подняла бровь. - Ну, помоги, если хочешь. Мне как-раз надо еще посадить сорок розовых кустов. И перебрать мешок ячменя и проса.
Незнакомец скривился.
- Не, это я не умею. Извини.
- А что ты вообще умеешь?
Парнишка задумался и простодушно заявил:
- Да ничего, вообще-то.
- А чего же тогда помощь предлагаешь?
- А я и не навязываюсь, между прочим! Просто подумал…
- Что?
- Ну… может, тебе какое-нибудь чудо нужно?
- А ты что, волшебник? Ты же говорил, что ничего не умеешь.
- Я - нет. Но моя крестная - фея.
- Врешь.
- Не вру.
- Все-равно врешь.
- Ну ладно, пусть вру. А если бы не врал - чего бы ты хотела?
Золушка задумалась.
- А твоя крестная может превратить тыкву в карету?
- Может. А зачем?
- Чтобы поехать на бал.
Паренек присвистнул.
- На ба-ал? А что тебе там делать, на балу?
- А что, нельзя?! - вспыхнула Золушка. - Думаешь, я всем только праздник испорчу своим присутствием?
- Нет, что ты! - замахал руками парнишка и едва не свалился с забора, - я не то имел в виду! Просто… ну что там интересного? Бал как бал. Все ходят, расшаркиваются, говорят всякую чушь - тоска смертная!
- Опять дразнишься!
- Да нет же! Я сам… я бы сам оттуда убежал при первой возможности!
Золушка оглядела нескладную фигуру паренька, его лохмотья и босые ноги и откровенно фыркнула.
- Да тебя бы туда и не пустили.
- Это верно, - облегченно засмеялся тот.
Золушка вздохнула.
- А мне бы хоть одним глазком…
- Да на что там смотреть?
- На принца.
Парнишка задумчиво уставился куда-то в небо над головой Золушки.
- А что - принц? Подумаешь, принц…
- Он, говорят, красивый.
- Врут, наверно.
- Может, и врут, - согласилась Золушка. - Вот я бы сама и посмотрела. Никогда не видела живых принцев.