* * *
Последующие дни Отто по нескольку часов в день проводил в воздухе. Теперь он испытывал также бомбардировщики "Хейнкель-177".
Ему сообщили частоты радиостанций соседних аэродромов на случай вынужденной посадки, и он передал их в Центр через служителя Мариенкирхе.
В воскресенье вечером ему позвонил Еккерман и сказал, что ждет его завтра у ангара номер один: после доводки и некоторых конструктивных изменений будет опробоваться жидкостно-реактивный двигатель.
В Зону Енихе приехал пораньше, когда еще там не было ни Еккермана, ни Видера. Около самолета Х-209 возились механики и ведущий инженер.
"Дьявол" стоял около ангара и издавал пронзительный, резкий свист: его заправляли горючим.
Люди, работающие около самолета, были одеты в специальные белые комбинезоны. На головах у них возвышались шлемы со стеклянными щитками. Эта одежда делала их громоздкими и неповоротливыми.
Шланги и топливопроводы, которые шли от заправочной специальной машины, покрывались инеем.
Жидкий кислород поступал в бак медленно, так как он проходил через несколько фильтров. Малейшая примесь, грязь, попавшая в бак, могли вызвать взрыв, гибель машины и обслуживающих ее людей. Поэтому все здесь было обставлено как при сложной хирургической операции, и белое одеяние работающих только подчеркивало это сходство.
Без пяти девять на аэродром приехали Видер и Еккерман.
Видер был в жестком блестящем комбинезоне, делавшем его похожим на робота. Этот комбинезон должен был предохранить летчика, если ему придется оставить машину и катапультироваться. Эффективность такого костюма еще никто не проверял. Противоперегрузочный комбинезон изготовили после того, как год назад летчик-испытатель во время пробы одной из первых моделей Х-209 катапультировался и сломал себе позвоночник. Но тогда Х-209 имел только турбореактивный двигатель и скорость его не намного превышала скорость Ме-109.
Видер был спокоен. Он подошел к самолету, поздоровался, спросил:
- Напоили моего голубя?
С помощью Еккермана и Енихе летчик забрался в машину. Закрыл фонарь и сделал знак рукой. Все отошли подальше. Механики отсоединили шланги, и заправщик быстро отъехал в сторону. Теперь самолет был готов к полету.
Видер запустил двигатель, и машина с характерным свистом покатилась по взлетной полосе. Она постепенно ускоряла бег, и наконец шасси ее оторвались от бетона.
Еккерман и Енихе побежали в пункт управления, где ведущий уже говорил с Видером.
- Как дела, Гуго?
- Тяжела на подъем, чертовка.
- В следующий раз попробуем взлет на жидкостно-реактивном двигателе…
- Делаю разворот, - раздался в наушниках голос Видера. - Сейчас буду проходить над аэродромом, включу жидкостно-реактивный, наблюдайте.
Еккерман и Енихе выскочили наружу. Х-209, набравший уже приличную скорость, быстро приближался. Он со свистом пронесся над головой, тотчас же один за другим раздалась два негромких выстрела, и пламя полыхнуло из сопла - это Видер включил обе жидкостно-реактивные камеры. Самолет с огромным ускорением понесся вверх и через мгновение скрылся из виду.
Еккерман и Енихе снова вошли в пункт управления. Ведущий вызвал Видера, но тот не отвечал. Наконец раздался его голос:
- Это действительно дьявол. Делаю аварийный слив горючего и иду на посадку.
- Что случилось, Гуго?
- Старая история. Из носу и из ушей идет кровь, боюсь потерять сознание. На всякий случай запишите: скорость М-0,8, тряска прекратилась, обе камеры работают нормально, но перегрузки очень большие… Иду на посадку.
Еккерман взял в руки микрофон:
- Посадку разрешаю.
Когда самолет приземлился и открыли фонарь кабины, Видер сидел бессильно опустив руки. С него стянули шлем с кислородным прибором - из носа у него шла кровь. Увидев Енихе, Видер сказал:
- Вот так-то, Оттохен…
Глава десятая
Криста приехала в субботу вечером… Впереди у них был целый свободный день. Отто предложил съездить в Варнемюнде, и они отправились туда утренним поездом.
Верхние этажи вагонов были почти пустыми. Енихе и Росмайер забрались наверх, сели у окошка, откуда был хороший обзор.
Криста приехала веселая, не то что в прошлый раз. Ничего подозрительного больше она не замечала и случайно узнала от помощника капитана, что в его каюте тоже кто-то рылся, это ее успокоило. Как только они увиделись, она сказала Отто, что снова начинает "работать". Енихе отложил разговор до воскресенья. Ему нужно было подумать. Он тогда успокаивал ее, но сам встревожился не на шутку.
Криста сняла плащ и сидела в своей излюбленной позе: закинув ногу за ногу. В руке дымилась сигарета.
На безымянном пальце Кристы матово отсвечивало обручальное кольцо, которое Енихе недавно подарил Кристе. По случаю помолвки он пригласил только Курта Еккермана и Ганса Шлихте. Лагерфюрера он бы не приглашал, но тот так настойчиво добивался дружбы с Енихе, что не пригласить его - значило нанести оскорбление, а Шлихте был злопамятен и коварен.
Шлихте пришел с женой, молодой, но уже дебелой женщиной, вызвавшей у Отто и Кристы ненависть своими разглагольствованиями о великой миссии немецкой нации, о необходимости уничтожать неполноценных людей.
- Ну и компания у вас, Отто, - сказал Еккерман, отозвав Енихе в сторону. - А ваша невеста - прелесть. Она стопроцентная немка? А как вы находите мою Марту?
Марта работала на "Мариине" в конструкторском бюро. На нее заглядывался и часто вызывал к себе партайлейтер Шпандау. Марта тоже носила на лацкане жакета значок члена нацистской партии, но в любовники выбрала себе не партийного руководителя, домогавшегося ее, а Еккермана. Это особенно забавляло главного конструктора, тем более что Марта во всем остальном старалась не нарушать катехизиса нацистской партии.
- Вы знаете, Отто, что висит над кроватью Марты? - спросил Еккерман, когда все уже изрядно выпили и он с Отто вышел покурить на балкон. Енихе не сомневался, что он скажет какую-нибудь сальность. Так и случилось.
В разгар вечера пришла поздравительная телеграмма от Штайнгау, и Отто еще раз послал Ирену в погреб за шампанским.
Шлихте, его супруга и Марта наговорили много комплиментов обрученным. Гости восхищались Отто, кавалером Рыцарского креста, и Кристой, "настоящей германской женщиной". Только Еккерман в это время тихо сидел в углу и молча потягивал рейнское.
Когда гости разошлись, Криста подошла к Отто.
- Я пойду искупаюсь, у меня такое ощущение, будто я испачкалась, - сказала она.
Он вспомнил эти слова сейчас, когда они прохаживались по пустынной набережной Варнемюнде и разговор снова зашел о том вечере.
- Ненависть к нацизму у меня от отца, Он был моряком, изъездил весь мир, видел людей, - говорила Криста. - "Идеи Гитлера бредовы. Они могли родиться только в больном мозгу. Болезнь - всегда несчастье. Но если болезнь поражает многих - это катастрофа". Эти слова отец сказал мне, когда я училась уже в Высшей мореходной школе. Отец считал, что я должна учиться именно там, что профессия штурмана даст мне возможность увидеть мир, а значит, понять его и полюбить. "Поездки в другие страны - это как глоток чистого воздуха, как распахнутая форточка в доме с затхлой атмосферой. Когда ты побываешь в других странах, поймешь, что Гитлер лжет…" В Швеции я встречаюсь с моряками разных национальностей и чувствую, что все они ненавидят нас, немцев. И поэтому я ненавижу фашизм, который уготовил моему народу такую участь.
Ты как-то сказал мне, что я храбрая. Совсем нет. Можно даже сказать, что я трусиха. Но кто-то же должен что-то делать для очищения, для того чтобы люди потом могли сказать: "Не все немцы были такими…" Может, я говорю слишком длинно, но мне давно хотелось сказать тебе это, чтобы ты лучше знал меня.
Они шли по молу, далеко выдающемуся в море. Штормило. Брызги дробящихся волн перелетали через мол, и Отто и Кристе приходилось спасаться бегством от настигавшего их то в одном, то в другом месте холодного душа. Им было весело. Криста добежала до маяка и стала с подветренной стороны.
Отсюда хорошо был виден город. Он был прорезан во многих местах каналами, рукавами реки Варнов. Все они запружены рыбацкими ботами, моторными лодками, яхтами. Волна достала их даже там, в каналах, и они мерно покачивались, а их мачты вычерчивали в сером небе кривые.
Слева от мола - пляж. В этот серый день он был холодным, неприветливым. Навесы, которые служили летом защитой от зноя, убрали. Только будка, где хранился разный инвентарь, одиноко торчала среди песка, отливающего на солнце желтым светом… Здесь, на берегу холодного, сердитого моря, на пустынном пляже, думалось о маленькой теплой комнате в одном из частных пансионатов, об ужине с бутылкой мозельвейна…
То, что Отто услышал от Кристы, удивило его и обрадовало, так совпали их желания.
- Отто, давай останемся здесь до утра. Я хочу сварить тебе кофе. Ты любишь кофе?..
Хотя большинство частных пансионатов было реквизировано и в них разместились госпитали, Отто и Криста без труда нашли комнату в двухэтажном доме у моря.
Хозяйка, тощая, молодящаяся женщина, заломила непомерную цену, но Отто не стал торговаться.
Не успели они еще расположиться как следует - Криста пошла в ванную комнату, а Отто собирался спуститься вниз, чтобы договориться об ужине, - когда к ним постучали. Он повернул ключ, и в дверь тотчас же просунулся начищенный сапог, чтобы ее вновь не закрыли. Енихе отступил, в комнату вошел штурмовик с повязкой на рукаве. Правую руку он держал в кармане.
- Прошу предъявить документы.
Енихе даже не разозлился, напротив, его рассмешил этот "районный активист". На одно только мгновение в проеме мелькнула голова хозяйки, снедаемой любопытством.
- Заходите, фрау Эмма, заходите, - почти с улыбкой пригласил ее Отто. Его спокойный, уверенный тон несколько охладил пришедшего, и он уже не так грозно и настойчиво повторил свое требование:
- Прошу предъявить документы!
Енихе протянул свое удостоверение.
- Вы были на фронте? - спросил он.
- Так точно, штурмфюрер! - штурмовик щелкнул каблуками, вытянулся по стойке "смирно".
- Где?
- Франция, Бельгия…
- Россия… Только там солдат становится солдатом…
- Я не годен к строевой службе, у меня было тяжелое ранение.
- У меня, господин…
- Перзике, районный уполномоченный Перзике…
- У меня, господин Перзике, тоже тяжелое ранение, однако…
- Господин штурмфюрер, простите мою настойчивость, но уверяю вас, тут тоже не так спокойно, как может показаться. Четвертого дня у здешних берегов появилась английская подводная лодка, и нам приходится быть постоянно начеку.
- Идите, Перзике. А вас я прошу задержаться на минутку, фрау Эмма.
Как только дверь за Перзике затворилась, фрау Эмма затараторила:
- Вы не представляете, как он несносен, этот Перзике. Он постоянно за всеми следит. Вы думаете, он ищет диверсантов? Ха-ха! Как бы не так. Он требует мзду с хозяек пансионатов, которым удается приютить кого-нибудь из редких постояльцев или влюбленных вроде вас.
- Простите, фрау Эмма, мы проголодались, что вы можете предложить нам на ужин?
- Могу предложить картофель с мясной подливой, бутерброды, кофе…
- Кофе настоящий…
- О, господин штурмфюрер… Кажется, у меня немного еще найдется для вас…
- Спасибо, фрау Эмма, и чего-нибудь выпить, хорошо?
- Один момент, - фрау Эмма с готовностью шмыгнула вниз по лестнице.
Из ванной комнаты вышла Криста.
- Ты слышала? - спросил Отто.
- Да.
- Старая доносчица!
- Она просто запугана, - возразила Криста.
Криста подошла к камину, в котором уже потрескивали дрова, пододвинула кресло и села, заложив ногу за ногу. Ее белая блузка от огня казалась розовой, и вся она раскраснелась после ванной. Отто подсел к ней:
- А Перзике тоже запуган? - с иронией спросил он.
- Перзике - негодяй. Но ты, к сожалению, не хочешь видеть разницу между ними.
Отто молчал. Подобный разговор возникал и раньше. Криста ненавидела фашизм, но нередко была снисходительна к таким, как фрау Эмма. В этот момент Отто вспомнил ее слова, как-то сказанные ему: "Я немка, это мой народ, и ты должен понимать меня".
"Что ж, может быть, она и права", - подумал он. Взяв сигареты, Отто вышел на балкон. Едва различимое море тяжело билось почти у ног, оставляя на песке быстро тающие белесые пятна пены.
Выкурив сигарету, Отто вернулся в дом. Криста сидела в той же позе у камина. Глаза ее блестели, и чувство нежности и жалости вдруг охватило Отто. Он подошел к ней, наклонился и поцеловал. Волосы ее были шелковистыми и пахучими. "Где она берет такое душистое мыло? Наверное, в Швеции… Какие глупости иногда приходят в голову".
Глава одиннадцатая
Здоровье Видера ухудшилось. Врачи настаивали на том, чтобы он прекратил полеты.
К работе с новой машиной стали готовить Енихе. Теперь у него не было даже выходных. Тренировки, тренировки, тренировки… Запуски двигателя на месте, пробные полеты с инструктором…
В то утро Енихе проснулся в восемь. Он спал без сновидений и хорошо выспался. Ирена принесла ему кофе, и в это время с улицы послышался сигнал.
Установилась холодная погода, на мотоцикле ездить было не очень приятно, поэтому еще вечером Еккерман пообещал, что заедет за Енихе.
Отто, не присаживаясь, выпил чашку кофе, натянул меховую куртку и вышел из дому.
В машине они почти не разговаривали; главный конструктор только спросил у Енихе о настроении, и тот ответил, что все в порядке.
На "Мариине" они въехали беспрепятственно: еще издали завидя машину главного конструктора, вахман поднял шлагбаум. Но при въезде в Зону их остановили, проверили документы. Через пять минут они миновали контрольные посты.
Вскоре послышался характерный свист, исходящий от Х-209. Заправку топливом заканчивали, и ведущий инженер доложил, что через несколько минут самолет будет готов к полету.
Подъехала еще одна машина, она привезла Видера. Уже совсем рассвело, ветер усиливался. Было облачно, но над морем, откуда дул ветер, разъяснялось. Видер зашел в радиорубку, и оттуда раздался его голос:
- Кондор-три… Кондор-три… Каждые пять минут передавайте направление и скорость ветра.
Шли последние приготовления. Пожарная и санитарная машины заняли свои места. Видер, который снова оказался рядом с Енихе и Еккерманом, легонько хлопнул Отто по плечу:
- Пока, Оттохен. Жидкостными камерами при взлете не пользуйся: встречный ветер поможет тебе взлететь.
На Енихе натянули комбинезон, шлем с кислородной маской, и он, переваливаясь с ноги на ногу, как водолаз, работающий на больших глубинах, направился к самолету. Ему помогли взобраться в кабину. Здесь он подсоединил шлемофон и услышал голос Еккермана.
- Как слышимость?
- Отличная. Разрешите запуск?
Последовала пауза. Отто знал, что в это время Еккерман запрашивает последние данные о положении в воздухе. Енихе еще раз оглядел приборы.
Кабина была вынесена в самый нос, и обзор был очень хороший. Сиденье летчика, зажатое боковинами, располагалось перед панелью приборов, походившей на многоглазое чудовище. Стрелки и шкалы, выкрашенные специальной фосфоресцирующей краской, при дневном свете отсвечивали разными оттенками: синеватым, фиолетовым, желтым… Их было множество. Взгляд Отто скользнул по манометрам жидкостно-реактивного двигателя и указателю температуры в реактивной трубе. Он потрогал рычаг с блестящей никелированной ручкой жидкостно-реактивного двигателя. Справа, на сиденье, была ручка для сбрасывания фонаря и катапультирования. На щитке отдельно - два черненьких тумблера, включающих жидкостно-реактивные камеры. Енихе закрыл глаза, и его руки безошибочно, вслепую, выполнили команды, которые подал мозг. Видер много раз заставлял его проделывать все эти операции на тот случай, если придется управлять самолетом при плохой видимости.
- Запуск разрешаю!
Енихе нажал кнопку электростартера. Раздалось жужжание компрессора, потом выхлоп, похожий на выстрел, и самолет дрогнул. В зеркале сбоку, Отто увидел, как из хвостовой части реактивной трубы вырвался огонь. Он прибавил тягу, и факел достиг длины пяти-шести метров.
- Разрешите взлет?
- Взлет разрешаю…
Енихе отпустил тормоза, передвинул ручку подачи топлива, и Х-209 медленно покатился по взлетной дорожке.
- Прибавь тяги, Оттохен! - раздалось в шлемофоне.
Самолет оторвался от земли и стал карабкаться вверх.
- Хорошо! - это был голос Еккермана. - Следите за температурой газов, за турбиной и расходом топлива.
Альтиметр уже показывал 3200 метров. Скорость достигла 750 километров в час. Енихе вошел в облако. Острый нос машины буравил его, но самолет только чуть подрагивал. Скорость увеличивалась, и свист двигателей стал еще тоньше, пронзительнее. Только сейчас Енихе понял, почему Видер назвал эту машину "дьяволом". Скорость, с которой он еще никогда не летал, зловещий свист, сопровождающий полет, и вынесенная далеко вперед кабина создавали впечатление, что он летел не на самолете, а на помеле, на фантастическом снаряде, черт знает на чем, трудно было подобрать сравнение.
Он крепко держал штурвал и невольно чуть отстранялся, когда нос истребителя врезался в облака.
Енихе сделал разворот, и, хотя он был нерезкий, в голове зашумело от прилива крови, на руки и ноги будто подвесили пудовые гири.
Отто потянул ручку на себя, и самолет полез вверх. Постепенно перед носом машины светлело, вскоре она вышла из облаков, и Енихе зажмурился от яркого света. Теперь облака лежали внизу неподвижной бесформенной белой грудой.
- Пока все нормально, набираю высоту, - передал Отто.
- Время! - это сказал Еккерман с далекой земли.
Отто взглянул на циферблат, он уже был семь минут в полете. В просветах между облаками показался "Мариине". Стрелки приборов ЖРД были в пределах нормальных отклонений. Пора.
- Через пять секунд включаю первую камеру, - сообщил Отто. Он потянулся к тумблеру. Пять, четыре, три, две, один… Легкий щелчок, взрыв… Отто с огромной силой прижало к сиденью.
Через десять секунд он включил вторую камеру, и машина, как взбесившийся конь, закусив удила, рванулась вперед. На этот раз Отто почему-то легче перенес перегрузку. Уже через пять секунд он доложил:
- Обе камеры работают нормально. Скорость - девятьсот пятьдесят.
Машина была послушна малейшим движениям летчика, пока не началась тряска. Она началась внезапно; будто автомобиль, шедший с большой скоростью по асфальту, выскочил на вдрызг разбитую, покрытую ямками дорогу. Теперь самолет почти не слушался рулей.
- Прибавь еще тяги, Оттохен, - это Видер пришел ему на помощь.
Отто передвинул ручку подачи топлива, его легонько отбросило назад и… тряска прекратилась. Самолет снова стал послушен. Приближалась вторая граница флаттера. Довольно. Отто выключил первую камеру, его бросило вперед, он чуть не разбил шлем о щиток приборов. Снова началась лихорадочная тряска. Отто выключил вторую камеру, чтобы погасить скорость.
"Дьявола" будто схватили под уздцы. Шум турбореактивного двигателя, по сравнению с грохотом умолкнувших жидкостно-реактивных камер, казался нежным жужжанием. Внизу простиралось Балтийское море. У Отто в запасе было еще семь минут, и он не спешил разворачиваться.
- Оттохен, где ты?
- Отдыхаю на облаке.