Я закрыла глаза. Когда-то там, на Земле, меня звали Джуди Торнтон. Я училась в небольшом, но престижном колледже. Специализировалась по словесности. Писала стихи. Была популярна среди студентов. Теперь я всего лишь рабыня по имени Дина, с клеймом на теле, беспомощно замирающая в руках хозяина. А Элайза Невинс, моя былая соперница! Теперь и она носит ошейник. Интересно, так ли счастлива она в объятиях своего хозяина, как я - в объятиях своего? Она изучала антропологию. Осознала ли она теперь по-настоящему - пожалуй, впервые - природу рабства? Наверно, хозяин научил ее, что это такое.
Тая от наслаждения, я нежилась в объятиях Клитуса Вител-лиуса.
Я открыла глаза.
- Девушке не будет позволено хотя бы иногда высказывать свое мнение?
- Может быть, время от времени, - ответил Клитус Вителлиус, - на коленях у моих ног.
- Ты чудовище, хозяин!
И снова - его тело, снова он раскинул в стороны мои ноги.
- Ты груб, хозяин! - не сдержала я упрека и тут же испуганно добавила: - Прости, хозяин!
Он не ударил.
Я задрожала, принимая это властное мужское тело, отдаваясь, упиваясь этой сладостной, свирепой, напористой лаской.
О, он знает множество способов овладеть женщиной, и, что бы ни делал он со мною, я должна беспрекословно покоряться.
За окнами на мостах послышались голоса. Наступало утро.
- Ты такой ненасытный, хозяин, - сжимая его в объятиях, простонала я.
- Ни здоровья, ни силы своей не стыжусь, - ответил он. Достойный ответ. Ответ горианина, объясняющего очевидное невежественной рабыне-землянке. - А между прочим, ты и сама - весьма похотливая сучка! Стыдишься ли ты этого?
- Больше не стыжусь, хозяин.
- Значит, ты полна жизни, эмоционально свободна, - сказал он. - Это - признак бодрости, душевного здоровья, раскрепощенности.
Здесь, на Горе, я обрела свободу, хоть отныне мне суждено носить ошейник. Странно: в ошейнике - и свободна! На самом деле именно тогда, еще до ошейника, я и была рабыней, узницей противоестественной, извращенной, механистической цивилизации, жертвой культа воздержания.
- Может, эмоционально я и свободна, - рассмеялась я, - а вот физически - вряд ли.
- Верно, - согласился он и, подтянув меня за цепь, снова опрокинул на спину на мехах в изножье ложа.
- Ты оставишь меня своей рабыней? - в который раз спросила я.
- Конечно, - отвечал он.
- Даже не представляла себе, что встречу мужчину, который так желал бы меня, горел бы таким вожделением и все же держал бы меня в рабстве.
- А еще ты не представляла, что встретишь мужчину, который сумел бы удовлетворить самые потаенные твои желания, - продолжал он мне в тон, - глубоко запрятанные, почти неосознанные, скрытые желания, в которых ты и сама себе признаться едва ли решилась бы.
- Ты, хозяин, - смутная мечта, чудо, о котором я не осмеливалась и грезить и которое вдруг стало явью.
- А для меня - ты, рабыня, - признался он.
- Ты и в самом деле будешь суров со мной, хозяин? - Да.
- И в самом деле, хоть ты ко мне и неравнодушен, оставишь меня полностью порабощенной?
- Да, рабыня.
- Даже будешь наказывать, если провинюсь?
- Даже буду наказывать, если пожелаю, независимо от того, провинишься ты или нет.
- Значит, абсолютное рабство?
- Конечно, рабыня.
Я робко потянулась к нему, коснулась его плеча, нежно поцеловала.
- Я люблю тебя, хозяин.
- Молчи, рабыня, - раздраженно бросил он.
- Да, хозяин.
И он начал ласкать меня - нежно, ласково, и я припала к нему всем телом, замирая от наслаждения, но не произнося ни звука: я - рабыня, говорить мне запрещено. Снова он любил меня, мягко и бережно, и я знала - в любой момент нежность эта может обернуться свирепой жестокостью - если ему так захочется. Обладать рабыней можно тысячами способов, и, я уверена, Клитус Вителлиус мастерски владеет ими всеми. Сердце переполняла радость. Он повелевает мною. Я повинуюсь. Полностью, безоговорочно принадлежу ему. Разве выразишь словами это ощущение? Может, потому-то он и велел мне молчать - чтобы просто наслаждалась, не пытаясь высказать то, чему ни на одном языке нет названия. Я и не пыталась, а, все забыв, отдалась на волю всепобеждающей любви.