- О, нет! Он умеет быть очень весёлым, когда хочет! Со мной он всегда этого хочет.
- На эту рыбу!!!
- О, нет, вы ошибаетесь!
- На этого отжившего человека?
- Вы ошибаетесь, повторяю вам, ma chere.
- Но я его жена!
- Позвольте и мне его немножко знать! Со мной он никогда не был таким. Всё это можно скорее сказать про моего покойного мужа!
- Не называйте его имени рядом с Василием Степановичем! Коля!.. Можно ли забыть его ласки!
- К сожалению, я не могу воскликнуть этого, - я, его жена! Как не можете того же сказать про Василия Степановича вы, его жена.
И они протянули друг другу руки, как протягивают два человека, поражённые одним и тем же несчастием.
- О, о своих мужьях приходится узнавать от других.
- Это чудовища!
- Всё несчастье состоит в том, что они женаты на своих жёнах. Тогда как им следовало бы быть женатыми на чужих!
- Да… но, может быть, и нам следовало бы выходить за чужих мужей!
И они поцеловались, эти две вдовы.
Двадцатый век
Господин с разъяренным лицом влетает в кабинет.
- Вы господин редактор?
Сидящий за столом мужчина молча наклоняет голову.
- В вашей газете напечатана про меня гадость, клевета, гнусность. Вы смеете утверждать, будто я совершил мошенничество, когда я сделал только подлог!
Сидящий за столом молча наклоняет голову.
- Ага! Вам нечего сказать! Вы молчите! Но я не позволю позорить мое доброе имя! Я никогда мошенником не был. Я честный человек: меня по суду шесть раз оправдали по обвинению в краже!
Сидящий молча наклоняет голову.
- Нечего кивать головой. Вы потрудитесь напечатать в завтрашнем номере вашей газеты извинение передо мной. Вы публично покаетесь, что смели назвать меня мошенником, когда я совершил только подлог. Иначе…
В то время, как сердитый господин так разговаривает с посаженным за столом манекеном редактора, сам господин редактор спрашивает у управляющего:
- Ну, как мой новый автомат?
- Похож изумительно. Отлично кланяется. Все принимают его за вас. Еще и сейчас с ним объясняется какой-то господин.
- Старый был великолепен. Но этот каналья Симонов влепил ему в голову шестнадцать пуль. Надеюсь, что новый манекен представителен?
- О, как нельзя более. Очень солидная фигура. Внутри часовой механизм - он чрезвычайно важно наклоняет голову каждые две минуты. В общем, возбуждает величайшее почтение в господах посетителях.
- Великолепно. Когда подумаешь, что в XIX веке редакторы объяснялись со всей этой шушерой лично! Ха-ха-ха! Попросите ко мне господина заведующего полемикой.
- Здравствуйте, господин редактор.
- Что вы сделали в смысле полемики с нашим конкурентом?
- О, великолепная штука, господин редактор. Останутся довольны. Я нашел в Крыжополе однофамильца их редактора, известного вора. Тоже Иван Иванович Иванов. Сегодня он приезжает в Одессу и завтра совершает первую кражу. Публика будет читать напечатанные крупным шрифтом заметки о кражах, которые совершает Иван Иванович Иванов, и будет думать на редактора враждебной газеты.
- Я вас понял. Это отличный полемический прием. Но зачем же откладывать первую кражу на завтра? Пусть украдет что-нибудь сегодня же. Даже в нашей редакции. Это будет эффектнее. А пока составьте хорошенькую заметку: "До чего дошел наш почтенный Иван Иванович Иванов!" Поставьте двадцать восклицательных знаков. Это пикантно. Публика любит восклицательные знаки, как спаржу… Где господин заведующий морским отделом?
- Что прикажете, господин редактор?
- Давно не было никаких катастроф, господин заведующий. Вы заставляете публику скучать.
- Я принял соответствующие меры, господин редактор. Вчера перепоил всех помощников капитана парохода, идущего в Севастополь. Мне кажется, столкновение неизбежно случится. С минуты на минуту жду сообщения из Тарханкута.
- Отлично. Публика это любит. Ну а вы, господин репортер, вы приготовили на завтра что-нибудь интересное?
- Двоих уговорил покончить жизнь самоубийством, одного убедил, что понятие собственности есть предрассудок, и он, наверное, сегодня украдет. Познакомил бухгалтера банка с шансонетной певицей. Наверное, растратит.
- Это все мелочи. Неужели вы не могли придумать что-нибудь покрупнее? Это в XIX веке репортеры сообщали о том, что уже произошло. В двадцатом - интересные происшествия надо создавать… Теперь справочный отдел.
- Я, кажется, господин редактор, всегда сообщаю самые верные сведения.
- Это-то и глупо! Верные цены коммерческий мир знает и без вас. А вы напишите завтра, что в Одессу привезено 2 миллиона пудов пшеницы, и цена упадет до 6 копеек. Это произведет сенсацию. Газету будут брать нарасхват! Все. Завтра у нас будет, кажется, интересный номер. Не надо забывать, что мы живем в двадцатом веке, черт возьми!
История одного борова
Святочный рассказ
Это было в рождественский сочельник утром.
Вавочка, забравшись в кухню, играл с поросеночком.
А кухарка Акулина читала в "Листке" про буров, плакала и ругательски ругала Чемберлена:
- Совсем мой подлец! Баб колотит! А? Не варвар?
Поплакав, она впала в меланхолическое настроение.
Меланхолически и рассеянно посмотрела на часы, сказала:
- Надоть готовить!
Меланхолически и рассеянно взяла Вавочку и зарезала. Меланхолически и рассеянно его выпотрошила и положила в кастрюлю вариться.
А поросенку дала шлепка:
- Генеральское дитя, а по куфням шляешьси!
И, несмотря на отчаянный визг, отнесла к няньке:
- Возьми пащенка!
Нянька дала поросенку тоже шлепка и положила в Вавочкину постельку:
- Лежи, подлый!
Она думала в это время:
"Подарят на праздник шерстяного или подлость?"
Поросенок от визга и от побоев заснул в Вавочкиной постельке.
А Вавочка в это время уж закипал в кастрюле. Так произошла эта замена, имевшая для поросенка большие последствия.
Как никто не заметил этой замены, можно объяснить только праздничным временем, когда всем "не до того".
Когда вечером на ужин подали Вавочку под хреном и сметаной, Вавочка возбудил всеобщий восторг.
Все ели его с удовольствием.
А генерал Бетрищев, съев ребрышко, попросил еще и заднюю ножку:
- Не поросенок, а прямо младенец!
На что матушка Вавочки с гордостью ответила:
- Свой!
Это слово заставило генерала Бетрищева даже вздохнуть:
- "Свой!" Это напоминает доброе, старое помещичье время!.. Тогда хоть свиньи-то настоящие водились. А теперь что? Что за время? И свиней даже настоящих нет!
На что Вавочкин отец, большой остряк, заметил:
- Свиней нет - перед свиньями!
И взял себе "переднюю ножку".
А поросенок между тем играл с детьми.
Перед тем как съехаться детям, его разбудили, одели в чистенькое, нарядное платьице.
И одно только было странно: младенец ни за что не хотел стать на ножки, а бегал по комнате на четвереньках.
Сколько его ни уговаривали:
- Вавочка, не надо на четвереньках бегать. Бяка! Вавочка, стыдно мальчику под кровать бегать. Ляка это! Покажи, как Вавочка на ножках ходит. Сделай тпру а!
Младенец, несмотря на уговоры, бегал на четвереньках.
- Ах, какой он потешный! - радовалась мать, глядя на него.
Поймала его, осыпала поцелуями.
- Ангельчик мой! Жизнь моя! Кровь моя!
И прижала к любящему материнскому сердцу, замиравшему от нежности и счастья.
К гостям "Вавочку" вывели под ручки.
- Он у нас сегодня капризничает, ляка-бяка!
И поросенок сразу имел колоссальный успех.
- Херувимчик! - воскликнула одна дама. - Прямо херувимчик!
- Вылитый, вылитый отец! - восторгнулась другая.
А генерал Бетрищев сделал ребенку "козу" двумя пальцами и сказал:
- Молодчина бутуз! Я сам в его годы таким был! Тут поросенок завизжал, и все воскликнули:
- Будущий Мазини!
Дети, приглашенные на елку, были в восторге от представленного им поросенка.
Ведь с самого детства мы любим больше животных, чем людей.
Никогда еще у детей не было товарища более занятного и веселого.
Его сразу полюбили все.
А особенно маленький графчик Завихряйский.
Маленький графчик сразу влюбился в товарища, бегавшего на четвереньках.
- Он смесной!
И принялся даже сам бегать на четвереньках.
И это на всю жизнь! Он полюбил и привязался сильно.
А это играло огромную роль в жизненной карьере поросенка, - потому что все, кто соприкасался с семьей Завихряйских, делались от этого действительными статскими советниками.
Дети никогда, ни на одной елке, так не веселились и, когда их взяли развозить по домам, подняли страшный рев:
- Не хотим! С Вавоськой хотим иглать! Мы Вавоську любим!
- Ах, какой ваш Вавочка милый! Какой он милый! - восторгались родители.
Таким образом, при первом же появлении в "свет" поросенок имел успех решительный у старых и у малых, - у всех.
Особенное изумление он вызвал у всех, когда воскликнул вдруг:
- Хрю!
Все всплеснули руками:
- Гениальный ребенок!
- В два года. А? - обращались изумленные гости друг к другу.
И за "младенцем" с тех пор установилось прозвище: Хрю.
- Он далеко пойдет! - говорил отец.
А матери уже рисовались те успехи, которые будет иметь ее Хрю, ее кровь, у светских дам.
Не проходило дня, чтобы Хрю куда-нибудь не отпрашивали.
- Дорогая Екатерина Васильевна! Ради бога, пришлите к нам вашего милого, милого Хрю. Мой Кока прямо не может без него жить.
- Голубчик Екатерина Васильевна! Просто не знаю, что делать со своей Манечкой. Моя крошка прямо влюблена в вашего Хрю. Ради всего святого, пришлите к нам его хоть на полчасика!
Так что на Хрю пришлось установить очередь и принимать абонемент заранее.
- Милая и дорогая Анфиса Яковлевна! Мой Хрю не может быть у вас раньше следующего четверга. На все эти дни записан.
Так он сразу завязал и укрепил дружбу с многочисленным и самым лучшим обществом.
Граф Завихряйский, и тот сам приезжал за Хрю в карете:
- Мой балбес жить не может без вашего Хрю.
Взял к себе отца Хрю и тянул его изо всех сил по службе, чтоб только не расставаться.
- Что поделаешь! Когда мой балбес без его Хрю не может жить!
- В таких годах и уже родителям помогает! - со слезами говорил отец Хрю.
До четырех лет поросенок не говорил.
- Странно! - обеспокоились родители и повезли его к профессору в Берлин.
Профессор в Берлине осмотрел его, подрезал что-то под языком и послал к профессору в Вену.
Профессор в Вене посмотрел, вырезал какую-то железку и послал к профессору во Франкфурт. Профессор во Франкфурте что-то ему прижег.
И поросенок начал говорить.
С некоторым трудом. Но на трех языках.
Ходить на задних лапках Хрю выучился, конечно, раньше. Так что производил вполне впечатление мальчика из хорошей семьи.
Хрю взяли сначала двух гувернанток, потом двух гувернеров.
Всех, служивших раньше в лучших домах.
И все они были в восторге от Вавочки-Хрю.
- Редко попадается такой способный ученик!
Правда, Хрю был не особенно быстр в соображенье. Особенно если приходилось решать арифметические задачи.
Но он всегда сидел потупив голову, ходил глядя под ноги.
- Sehr, sehr, еrnsthalter Knabe! - говорил немец-гувернер.
- Нда-с, не верхогляд! - с хвастовством восклицал отец. - Не верхогляд-с!
К десяти годам Вавочка-Хрю был "подготовлен", и его отдали в хорошее закрытое учебное заведение.
Там он тоже сразу привлек к себе всеобщие симпатии.
Учащих - серьезностью и отсутствием верхоглядства. Учащихся - умением бегать на четвереньках и неподражаемо говорить:
- Хрю!
Заведение было такое, где главным образом обращалось внимание на "дух".
И дух Вавочки-Хрю приводил всех в восторг.
- Будет истинный хранитель наших традиций! Дух товарищества в нем развит. Посмотрите! За товарищами так и бегает. Так и бегает!
К шестнадцати годам относится очень важное событие в жизни Хрю.
Его родителей давно уже беспокоило одно загадочное обстоятельство.
У их ребенка был хвостик. Правда, небольшой, но хвостик. И притом закорючкой.
Отец смотрел на это философски:
- А черт с ним, что хвостик. Не видать! Но мать подолгу плакала, думая:
"А как же успехи у светских…"
Когда Хрю исполнилось шестнадцать лет, его повезли в Париж к знаменитому профессору хирургу.
Знаменитый профессор хирург посмотрел, сказал:.
- Пустяки! Сейчас отрежем!
И для успокоения показал в спирту шестьсот шестьдесят шесть таких же хвостиков закорючкой, которые он отрезал за последнее время.
- Это встречается теперь часто!
- Хвостик был отрезан, и всякая связь с прошлым была таким образом порвана.
Окончив заведение, Хрю вступил в жизнь не то кандидатом на что-то, не то исполняющим какие-то особые поручения.
Теперь он был Хрю только для одного графа Завихряйского, Вавочка для товарищей, Василий Петрович для остальных.
Молодой человек приятной полноты, в пенсне. Профиль - не то чтоб особенный, но дамы находили, что в нем есть что-то если не римское, то все-таки "noble".
Голова всегда скромно опущена, и глаза скромно в землю.
Что очень нравилось.
- Редкий молодой человек! С правилами!
Только в одном случае эти скромно опущенные глаза подымались и сверкали даже алым огоньком.
Василий Петрович сам не понимал, почему это.
Но когда при нем произносилось слово "грязь", - ему вдруг начинало казаться, словно у него хотят отнять что-то очень дорогое.
Стоило произнести это слово, как Василий Петрович вдруг начинал беспокоиться, маленькие глазки его метали молнии.
- Грязь-с! Так что же такое-с? Своя грязь, родная-с! И в, грязи проживем-с. Свое-с! Свое!
Это производило чрезвычайно приятное впечатление.
- Конечно, молод, горячая голова, увлекается. Но в основе это имеет хорошую, хорошую подкладку! Все лучше, чем предпочтение чужого своему! На отличной дороге молодой человек! Прекрасного образа мыслей!
Другое, что смущало Василия Петровича, - это то, что время от времени он вдруг почему-то уставал ходить, стоять, сидеть. Ему вдруг неудержимо хотелось стать на четвереньки.
До того неудержимо, что раз он действительно не удержался.
Явившись с каким-то особым поручением к очень важному в утомленному делами лицу, Василий Петрович вдруг стал на четвереньки, пробежался по кабинету, взвизгнул, хрюкнул, ткнул важное лицо носом в коленку и почесал спину об угол письменного стола.
- Совсем свинья! - радостно воскликнуло важное лицо и расхохоталось, да так, как не хохотало лет двадцать.
До слез.
- Да ты, братец, забавник. А? Спасибо, спасибо тебе! Развлек старика! Давно так весело не проводил времени. Это хорошо, это хорошо между делами. Голова потом как-то свежее. Молодчинище!
И важное лицо приказало:
- Вы ко мне, пожалуйста, всегда Василия Петровича с докладами присылайте. Всегда!
И, входя в кабинет, Василий Петрович всегда давал себе волю, бегал на четвереньках, чесался об углы, хрюкал. А важное лицо хохотало и кричало:
- Будет! Будет! Умру!.. Ой, батюшки! Смеяться даже я начал! Душой молодею.
Смущали еще и странные сны Василия Петровича. Во сне никогда ничего, кроме свиней, он не видывал. Снилась ему всегда свинья, а за ней двенадцать поросят. Подходила к нему, толкала пятаком и говорила:
- Все твои!
"Жениться надо!" - решал Василий Петрович.
И однажды, когда ему приснилась свинья с четырнадцатью поросятами, поехал и сделал предложение Зизи Звездинцевой.
Зизи Звездинцева - молодая девушка с лицом английской мисс, с глазами ясными, как хрусталь, с улыбкой чистой и, как ее называли, "святой" - занималась выжиганием по дереву, помогала матери в благотворительности, читала Катюлла Мендеса и Армана Сильвестра, спрашивая объяснения наиболее "туманных мест" у гувернантки, отставной парижской кокотки, и часами рассматривала себя в трюмо "без всего", улыбаясь загадочной и многое обещающей улыбкой.
Когда подруги спрашивали ее:
- Почему ты идешь за Василия Петровича? Она отвечала:
- Il est tres, tres cochon!
Эта свадьба была истинным праздником для всех благомыслящих людей в свете.
- Такая пара! Молодой человек таких правил и девушка такой добродетели!
Многие даже плакали.
Василий Петрович блестяще шел по службе и блестяще в денежных делах.
Он зарабатывал огромные деньги голосом.
Конечно, это не был голос Мазини, голос Ваттистини, - это был просто обыкновенный поросячий визг, достаточно звонкий и пронзительный.
Когда "оживлялась" отечественная промышленность и возникало новое нефтяное, золотое, каменноугольное дело, Василий Петрович моментально начинал всюду и везде визжать своим поросячьим голосом:
- А? Ивановское дело! Как же, знаю я их!..
Тут помогало ему его происхождение.
У Василия Петровича была неудержимая страсть к задним дворам и мусорным ямам.
Он вечно копался в мусорных ямах задних дворов всех домов и на каждого имел по какой-нибудь мерзости из мусорной ямы.
- Такой-то. А он то-то. Он то-то.
Слыша поросячий визг, все оглядывались, невольно прислушивались.
А учредители нового общества кидались к Василию Петровичу:
- Досточтимый! Не хотите ли несколько учредительских акций?
Чтоб не дать ему навизжать всякой мерзости про новое общество.
Так Василий Петрович оказывался учредителем решительно всех обществ, какие только кто-нибудь учреждал.
В свете только удивлялись разнообразию его талантов:
- Везде он! Что за живой, что за отзывчивый человек! Что ни предприятие - без него не обходится! Кто так работает на пользу отчизны?
Он был даже и в литературе.
С деньгами и положением, он стал посвящать свои досуги писательству.
И тут ему помогло происхождение.
Любя грязь всей душой, он всюду и везде умел устроить грязную кучу.
Писал он об опереточной примадонне или о международном конгрессе, - он всюду умел приплести грязь и нагромождал ее столько, что его читатели захлебывались.
- Вольтер!
Так говорили более начитанные.
И даже легкомыслие, с которым он рылся в грязи, только украшало Василия Петровича в глазах всех.
Оно составляло приятное добавление к его деловитости и еще более оттеняло его добродетели.
И среди этих успехов и блеска лишь одно трагическое обстоятельство смутило на секунду Василия Петровича.
Это было, когда умирал его отец.
Старику оставалось жить несколько минут.