Гонорар я за него почему-то не получил, и это тем более несправедливо, что едва он вышел в свет, как подписка и розница газеты сейчас же удвоилась…
Те же самые завистливые, злые языки, которые пытались связать день моего рождения с каким-то еще другим праздником, связали и факт поднятия розницы с началом русско-японской воины.
Ну, да мы-то, читатель, знаем с вами, где истина…
Написав за два года четыре рассказа, я решил, что поработал достаточно на пользу родной литературы и решил основательно отдохнуть, но подкатился 1905 год и, подхватив меня, закрутил меня, как щепку.
Я стал редактировать журнал "Штык", имевший в Харькове большой успех, и совершенно забросил службу. Лихорадочно писал я, рисовал карикатуры, редактировал и корректировал, и на девятом номере дорисовался до того, что генерал-губернатор Пешков оштрафовал меня на 500 рублей, мечтая, что немедленно заплачу их из карманных денег.
Я отказался по многим причинам, главные из которых были отсутствие денег и нежелание потворствовать капризам легкомысленного администратора.
Увидев мою непоколебимость (штраф был без замены тюремным заключением), Пешков спустил цену до 100 рублей.
Я отказался.
Мы торговались, как маклаки, и я являлся к нему чуть не десять раз Денег ему так и не удалось выжать из меня!
Тогда он, обидевшись, сказал.
- Один из нас должен уехать из Харькова!
- Ваше превосходительство! - возразил я - Давайте предложим харьковцам кого они выберут?
Так как в городе меня любили и даже до меня доходили смутные слухи о желании граждан увековечить мой образ постановкой памятника, то г. Пешков не захотел рисковать своей популярностью.
И я уехал, успев все-таки до отъезда выпустить 5 номера журнала "Меч", который был так популярен, что экземпляры его можно найти даже в Публичной библиотеке.
В Петроград я приехал как раз на Новый год.
Опять была иллюминация, улицы были украшены флагами, транспарантами и фонариками. Но я уж ничего не скажу! Помолчу.
И так меня иногда упрекают, что я думаю о своих заслугах больше, чем это требуется обычной скромностью. А я, - могу дать честное слово, - увидев всю эту иллюминацию и радость, сделал вид, что совершенно не замечаю невинной хитрости и сентиментальных, простодушных попыток муниципалитета скрасить мой первый приезд в большой незнакомый город. Скромно, инкогнито, сел на извозчика и инкогнито поехал на место своей новой жизни.
И вот - начал я ее.
Первые мои шаги были связаны с основанным нами журналом "Сатирикон", и до сих пор я люблю, как собственное дитя, этот прекрасный, веселый журнал (в год 8 руб, на полгода 4 руб).
Успех его был наполовину моим успехом, и я с гордостью могу сказать теперь, что редкий культурный человек не знает нашего "Сатирикона" (на год 8 руб, на полгода 4 руб).
В этом месте я подхожу уже к последней, ближайшей эре моей жизни, и я не скажу, но всякий поймет, почему я в этом месте умолкаю.
Из чуткой, нежной, до болезненности нежной скромности я умолкаю.
Не буду перечислять имена тех лиц, которые в последнее время мною заинтересовались и желали со мной познакомиться. Но если читатель вдумается в истинные причины приезда славянской депутации, испанского инфанта и президента Фальера, то, может быть, моя скромная личность, упорно державшаяся в тени, получит совершенно другое освещение…
Борьба с роскошью
- Имею честь рекомендоваться: действительный член новооткрытой петроградской лиги для борьбы с роскошью и мотовством.
- А! Действительный?
- Да-с.
- Это хорошо, что действительный. Прошу покорнейше садиться…
- Куда?
- А вот в это кресло.
- В это кресло? Ни за что. Оно ведь, поди, рублей пятьдесят стоить?
- 120.
- Сто двадцать?! О, Боже! Какое возмутительное мотовство! Принципиально не сяду… Я лучше, тут, на подоконничке…
- Чем могу служить?
- Я пришел вам сказать одно только слово… Кажется, господин Фурсиков?
- Фурсиков.
- Одно слово: опомнитесь, Фурсиков! Нам сообщили, что вы живете роскошно и мотаете деньги без всякого толку и смысла… На чем, например, вы сейчас стоите?
- На полу.
- Нет, на ковре! А ковер-то персидский, а цена-то ему пятьсот рублей, а на ковре-то этом еще лежит медвежья шкура, тоже, поди, в два ста ее не уберешь?
- 550.
- Я не падаю в обморок от этой цифры только потому, что у меня крепкие нервы. Эх, господин Фурсиков! Нужен вам этот ковер? Нет, не нужен. Нужен медведь? Ни для какого черта не нужен. Это у вас что за комната?
- Кабинет…
- Так-с… А та?
- Столовая.
- Ну, скажите, пожалуйста… Неужели, эти две комнаты нельзя соединить в одну? Или обедайте в кабинете или занимайтесь в столовой. Ведь два дела за раз вы не будете делать - обедать и заниматься. Значит - для чего же две комнаты?
- Но у меня тут письменный стол…
- А для чего он вам? На обеденном и занимайтесь… Если бумаги какие есть, документы- их можно в ящичек из-под макарон класть. Макароны скушать, а в пустой ящичек прятать после работы бумаги… Наконец - чернильница! Для чего вам такая огромная - с каким-то орлом, с бронзой и мрамором? Прекрасно и баночка из-под горчицы служить может. Горчицу скушали, а в баночку чернил налили… Это что за комната?
- Спальня…
- Ну, вот, ну, вот! В кабинете есть огромный широкий диван, есть оттоманка, а вы еще спальню заводите. Что за мотовство?!..
- Но… у меня ведь жена…
- Ну, что ж… Прекрасно на этой оттоманке уместились бы с женой рядом…
- На ней нельзя спать… Плюш испортится.
- А зачем плюш? Клеенкой обтянули и конец. Что за швыряние деньгами. Лучше бы эти деньги на военные нужды пожертвовали… О! Там еще комната?
- Да… Это спальня моего брата…
- Зачем? К чему? Кому это нужно? Спальня! В том же кабинете можно и устроиться. Вы с женой на оттоманке, брат на диване. Когда брат раздевается - жена ваша выходить на минуту, жена раздевается - брат выходить. Господи! Только было бы желание, а устроиться всегда можно…
- Но… у жены есть туалетный столик… его некуда тут поставить…
- Как некуда? А на ваш письменный стол. Такой огромный дурак, - неужели он не сможет сдержать этого крошки… И преудобно будет: жена ваша взбирается на письменный стол (вы ее можете и подсадить) и садится за туалетный столик, причесываться или что она там делает, вы у ее ног сидите, работаете, а на другом конце стола может сидеть ваш брат и есть в это время колбасу.
- Нет, так неудобно… Жена любит, чтобы из спальни был ход прямо в ванную…
- О, Боже милостивый! Что вы, Ротшильд, что ли? Зачем вам отдельная ванная? Ванну можно поставить на место этой этажерки с безделушками и отгородить ее ситцевой занавесочкой… Да постойте! Ведь тут, вместо этого мраморного идиота, можно поставить керосинку… Тогда вам и кухни не надо… Жена будет жарить на керосинке яичницу, брат рубит, скажем, котлеты, а вы чистите картошку! Ни кухни, ни кухарки не надо… А экономию всю на нужды войны жертвуйте… Сколько у вас теперь комнат?
- Ш… шесть…
- Ну, вот! А я вам доказываю, что одной довольно… Тесновато, вы думаете? А на кой дьявол вам два шкафа книг? Что вы их все сразу читаете, что ли? Ведь больше одной за раз не читаете? Ну, вот! Запишитесь в какую-нибудь библиотеку и берите книги, а эти продайте, а деньги на Красный Крест пожертвуйте… Ведь сердце кровью обливается, когда на вас смотришь. Это что - жакет на вас?
- Жакет…
- Рублей 60, поди, стоить.
- 140.
- Ну, вот! Кому это нужно?! Взяла бы жена и сшила сама из трико по три двадцать аршин; и прочно и хорошо. Пальто, вон, я ваше в передней видел. Почему на меху? Можно и в весеннем проходить зиму, а ежели холодно, то не ездить на извозчиках или там на трамваях, а просто бежать по улице. И экономия времени, и согреешься… А это пальто спустить надо, а денежки на шитье противогазов пожертвовать. Гм… да! Позвольте, г. Фурсиков… Почему же вы плачете?
- О, г. действительный член петроградской лиги для борьбы с роскошью и мотовством! Вы так хорошо говорили, так убедили и меня, и жену мою, и брата, что мы решили во всем и везде следовать тем принципам, с которыми сейчас познакомились…
- Гм… Ну, да… Я очень рад… гм!.. Очень. Утрите слезы. Еще не все потеряно… Прощайте, г. Фурсиков, прощайте, мадам. А где же ваш братец?
- А он тут побежал в одно место… А, вот он! Вернулся.
- Прощайте, господа… Это что у вас, передняя? Ну зачем такая большая передняя… Все верхнее платье можно вешать в кабинете, около ванны… А экономию пожертвовать на нужды… гм! Где же мое пальто?
- Вот оно.
- Это не мое. У меня было с бобровым воротником, новое…
- Нет, это ваше. Это ничего, что оно старенькое и без воротника. Если вам будет холодно - можете бежать…
- Где мое пальто?!!
- Вот такое есть. Не кричите. А то, которое было вашим, мой брать успел заложить за 300 рублей в ломбард, а деньги внес на Красный Крест… Вот и квитанция. Простите, г. член для борьбы с роскошью, но вы так хорошо говорили, что мой брать не мог сдержать порыва… Всего хорошего… Позвольте, господин!.. Квитанцию забыли захватить…
- Ушел… Обиделся, что ли, не понимаю…
И на что бы, кажется?
Булавка против носорога
Старый добрый немецкий слуга Фриц вошел в кабинет министра иностранных дел и доложил:
- Там посланники пришли: испанский, итальянский и американский.
Дремавший до того министр встрепенулся:
- Зачем?
- Протест, говорят, хотим заявить. Против наших германских зверств.
- Так. А пришли-то они зачем?
- Да протест же заявить. Против зверств.
- Ну, да, я это понимаю… Конечно - протест, конечно, - зверства… Это, как полагается. Но причина прихода их в чем заключается?
- Да зверства же!! Протест!..
- Однако, и туп же ты, братец. Ему говоришь одно, а он бубнит другое!.. Пойми ты своими куриными мозгами: протест против наших зверств это - одно, а причина прихода - другое. Ведь это- все равно, как к тебе пришел какой-нибудь человек и говорит тебе, войдя: Здравствуйте! Ну? Так ведь слово "Здравствуйте", это - не причина его прихода, не повод, по которому он к тебе явился, а так просто… обычная, общепринятая формула. Понял?
- Ну, да. Пришел он к тебе, сказал: здравствуйте! а потом уже и выясняется то дело, по которому он пришел. Возьмет ли он у тебя взаймы десять марок, сделает ли тебе предложение пойти в биргалле, даст ли тебе по морде, - это все дела, по которым он пришел… А "здравствуйте" тут не причем. Понял? Так вот, ты мне теперь и ответь: зачем пришли эти дипломаты?
Фриц стал на колени посреди кабинета и заплакал:
- Пожалейте меня старого дурака, не мучайте меня. Дипломаты пришли выразить свой протест против германских зверств, а больше я ничего не знаю…
- Пошел вон, старая рассохшаяся бочка! Тебе не в дипломатическом ведомстве служить, а воду возить. Проси их сюда!
Через минуту три дипломата - итальянский, американский и испанский - вошли в кабинет, стали в ряд и, молча, отвесили немецкому министру холодный поклон.
- Чем могу служить, господа? - приветливо спросил министр.
Американский посланник кашлянул в руку и сказал, нахмурив брови:
- От имени своего, американского, и от имени Италии и Испании, мы, представители этих нейтральных держав, горячо протестуем против тех насилий, зверств и правонарушений, не согласных с обычными способами ведения войны, - тех правонарушений, кои были допущены германцами в настоящую войну. С совершенным уважением к вам пребываем - представители Америки, Италии и Испании.
- Хорошо, хорошо, господа. Спасибо. Покорнейше, прошу сесть. Чем могу служить?
Снова поднялся уже усевшийся в кресло американский посланник и отчеканил:
- Чем вы нам можете служить? А тем, что мы просим вас принять во внимание наш протест против тех насилий над мирным населением и нарушений обычая войны, которые допускаются германской армией.
- Да, да. Вы это уже говорили, хорошо. Протест ваш принят. А по какому делу вы осчастливили меня своим визитом?
- Ах, ты. Господи! Да мы и пришли только за тем, чтобы заявить протест.
- И больше ничего?
- Ничего.
Посидели молча.
- Снег-то какой повалил, - сказал испанский посланник, поглядывая в окно.
- Да, погода нехорошая, - согласился германский министр.
- Говорят, когда зима снежная, то лето будет жаркое, - заметил итальянец.
- Да.
- Ну, - шумно вздыхая, встал с кресла американец, - посидели, пора и честь знать. Пойдемте господа, не будем мешать хозяину.
Распрощались. Ушли.
* * *
Через несколько дней, выбрав свободные полчаса, снова зашли представители нейтральных держав в германское министерство иностранных дел.
- А-а, - встретил их министр. - Вероятно с протестом.
- Вы угадали. Германские зверства, и насилия все еще продолжаются, и мы протестуем…
- На этот раз - энергично! - подсказал испанец.
- Да! - поддержал итальянец. - Мы выражаем свой энергичный протест.
- А раньше был разве простой? - спросил германский министр. - Я думал, что энергичный.
- Нет… Тот, что раньше - был простой. А вот теперь так энергичный.
- Энергичнейший! - кивнул головой итальянец.
- Самый эдакий… что называется… ну одним словом, - энергичный! - пылко вскричал испанец.
- Хорошо, господа. Не присядете-ли? Что новенького в ваших палестинах?
* * *
Соединенная комиссия из представителей нейтральных стран выезжала на театр военных действий.
Цель поездки была: зарегистрировать германские зверства и заявить против них свой протест.
Провожающие говорили:
- Господа уезжающие! На вашу долю выпала великая миссия: заявить энергичный протест против тех насилий и тевтонских зверств, которые все время допускаются по отношению мирного населения потерявшими всякую меру так называемыми "культурными" немцами. Эта культура - в кавычках!
- Браво, браво. Это очень зло сказано! "Культурные" немцы в кавычках! Метко, ядовито и бьет прямо в цель! Я думаю, ежели немецкому солдату бросить эту фразу в лицо, - ему не поздоровится!
- Итак, господа, - осветите перед лицом всего культурного мира…
- Культурного мира без кавычек!
- …Да, без кавычек. Пусть весь культурный мир, без всяких кавычек, узнает, что делают немцы в кавычках. Пусть эти кавычки, как несмываемое позорное пятно, будут гореть в немецком сердце!..
- В сердце, в кавычках!
- Верно, браво! Пусть пятно, без кавычек, горит в сердце в кавычках!! Пусть культура в кавычках содрогнется и опустит голову перед культурой без кавычек!
- Браво. А главное, господа, протестуйте всюду и везде, в кавычках и без кавычек!
Заклеймите сердобольное в кавычках отношение немцев в кавычках к раненым без кавычек и к пленным… тоже без кавычек!..
- Зло! Метко! Ядовито! Браво. Браво, без всяких кавычек, черт возьми!..
- Ну, едем, господа!
- До свиданья без кавычек!
- Берегите себя без кавычек против немцев в кавычках!
- Носильщик! Где тут, вагон номер семь без кавычек? Поехали.
* * *
Члены международной нейтральной комиссии протеста против германских зверств приблизились к маленькой бельгийской деревушке и, отыскав лейтенанта, командовавшего отрядом, спросили его:
- Если не ошибаемся, ваши солдаты поджигают сейчас крестьянские дома?
- Да… жаль только, что плохо горят. Отсырели, что-ли.
- Зачем-же вы это делаете? Ведь никто вам сопротивления не оказывал, припасы отдали все добровольно…
- А вы войдите в мое положение: из штаба получился приказ: навести ужас на население. Как ни вертись, - а наводить ужас надо. Вот я и тово… навожу. Эй, вахмистр! Вели облить керосином те два дома, что стоят у оврага. Да, чтобы соломы внутрь побольше насовали.
- Слушайте, - сказал председатель нейтральной комиссии. - Мы горячо протестуем против этих ни на чем не основанных зверств.
- Да, - подтвердил секретарь. - Выражаем свой протест.
- Что ж делать, господа - философски заметил лейтенант. - У каждого своя профессия. У меня - поджигать дома, у вас - выражать протест. Виноват, не потрудитесь ли вы выйти из этого дома на свежий воздух?
- А что?
- Мы его сейчас тоже жечь будем.
- Как? Вы хотите и этот дом сжечь? Так вот же вам: мы выражаем свой энергичный протест!..
- Хорошо, хорошо. На свежем воздухе выразите.
- Мы протестуем против такого способа ведения войны в кавычках!
- Швунке! Солому в рояль! Динамитный патрон туда! Господа! Посторонитесь…
* * *
Идя по деревенской улице, секретарь комиссии говорил председателю:
- А ловко я срезал этого немца: я, мол, называю ваш способ ведения войны способом в кавычках.
- Ну, это вы уж слишком. Конечно, он виду не показал, а втайне, наверное, обиделся. Нельзя же так резко… Что там такое? Что за группа у стены?!
- Глядите: связанные женщины и дети… Против них солдаты с ружьями… Прицеливаются. Надо бежать скорей туда, - пока не поздно.
Вся комиссия побежала.
- Эй, вы! Постойте! Обождите! Что вы такое хотите делать?
- Ослепли, что ли? Надо расстрелять эту рухлядь.
- Постойте! Одну минуту… Мы…
- Ну?..
- Мы… вы…
- Ну, что такое - мы, вы? В чем дело?
- Мы вы… выражаем свой протест против такого зверского обращения с мирным населением…
- Энергичный протест! - подхватил секретарь.
- А вы не можете выразить свой протест немного левее от этого места?
- А что?
- Да, что ж вы торчите между ружейными дулами, и этими вот… Отойдите в сторонку.
- Мы, конечно, отойдем, но тут же считаем своим долгом громко и во всеуслышание заявить свой протест…
- Энергичнейший! - крикнул секретарь…
- Пли!..