За дверью кто-то жалобно скулил и скребся.
"Ну это точно Ускорение", – подумали все.
В квартиру вошел маленький Новый Год. Он долго шарил в пустом мешке. Потом вынул и предъявил свои документы на имя Ускорения.
– Так вот оно какое маленькое?! – удивился Застой Ильич. – И ради этого сопляка весь сыр-бор?
– Ничего, подрастем, – уверенно заявил Новый Год, он же Ускорение.
– Давайте-ка посмотрим в будущее.
Все построились в шеренгу, завязали глаза Пессимизму и посмотрели в будущее. Вместе с Оптимизмом.
Химия или жизнь?
Я думаю: чего это все закопошились в нашем городке? Бегают, суетятся. А оказывается, к нам делегация намылилась. Не то из центра Африки, не то с юга Австралии. Будут от нас опыт перенимать. То ли как не давать окружать окружающую среду. То ли как этой среде выходить из окружения. В общем, что-то из серии "Химия или жизнь".
А город наш в этом смысле расположен удачно. Кругом – химия. А если присмотреться, то и жизнь. Руководство городка, конечно, отбрыкивалось. Мол, какой тут опыт?! Только делегацию напугаем. А то и хуже, вдруг какой-нибудь слабак из них не выдержит. Но им твердо сказали: обеспечить передовой опыт! И трубку повесили. Ну, руководство городка и побежало обеспечивать.
Во-первых, посадочная полоса у нас маловата, не под те лайнеры. Бросились удлинять. Лайнер как раз на посадку заходил с той стороны. А ремонтники с этой как раз начали удлинять. Ну, ничего, успели, заасфальтировали. Наш каток быстрее лайнера бежит, когда надо.
Правда, самолетик немножко въехал в огород деда Семена. Прямо возле крыльца остановился. А дед Семен на крыльце как раз медовуху пробовал. Глядь – самолет на подворье. Он думает: хорошая медовуха! Еще кружечку принял, для просветления – не исчезает лайнер. Больше того, трап с самолета на землю спустился, люди сходят. А глава делегации, седой такой босс, деда Семена в объятия заключает. Дед обнимается и думает: ох и медовуха!
Но тут подоспела группа встречающих. Говорят, извините, не туда въехали, проскочили. Босса – под руки и – в аэропорт. И самолет из огорода вытолкали вручную, и тоже укатили.
В общем, посадка более-менее удачно прошла. Начиналось самое трудное: как этого босса до города довезти. Чтоб он и природой любовался, и дорогой понаслаждался. Ну, дорогу сделать успели. Комсомольский субботник с трех областей – и готова дорога. А вот как с природой быть? Где ее взять, если ее уже нету? И особенно вот этот участок, от аэропорта до города. Три завода и два химкомбината окружили природу и заглушили намертво. Пустыня.
Повезли этого босса из аэропорта. Он восхищается. Хорошие, говорит, у вас дороги. А места какие чудные! Вот, говорит, вдоль дороги – это что за деревья такие зеленые? А наш шеф отвечает:
– Это, – говорит, – березки. В масштабе 1:1.
А сам за поворот дороги вглядывается и думает: "Только бы успели до города засадить, только бы успели".
А в это время три завода и два химкомбината на полную мощь работают. Березки делают. Заводы – железные точат, а химики – из пластика. Тут же к дороге их подвозят, а юннаты, значит, озеленяют.
На четвертом километре под березами грибы пошли. Да такая крупизна! Уж постарались на деревообрабатывающем комбинате. Маслята, опята, обабки.
Потом по мостику речку проехали. Речку полиэтиленовой пленкой накрыли, чтоб не пахла. А на пленке такую голубую волну нарисовали, аж до слез. И уточки подсадные по пленке будто бы плавают. А пионеры под мостом с манками сидят, крякают.
Босс говорит:
– А нельзя ли уточку стрельнуть?
Шеф отвечает:
– А пожалуйста, – и двустволку ему подает.
Босс – бабах! – в стаю. Из-под моста – Жучка, в зубах – уточка, уже ощипанная. Подбежала к боссу, в ножки положила.
Босс спрашивает:
– А рыбка как, водится?
А у нас до самого горизонта все рыбаками усеяно. Свистнули рыбаков. Из-под моста пионер Вася вышел с ведром живых карпов. Все продумано.
На восьмом километре от аэропорта подключилась фабрика меховой игрушки. На березах птицы пошли.
Босс спрашивает:
– Что за птицы?
Шеф говорит:
– Воробьи не воробьи, сороки не сороки, по каталогу – просто птица. Наверное, голубь.
Потом зайцы под березами пошли. Валяются, загорают. И два чебурашки. Тут напутали.
Босс говорит:
– А чего они все притаились? Вроде как жизни не радуются.
Шеф отвечает:
– Сейчас обрадуются, – и соединился с кем-то по рации.
Уже через два километра птиц озвучили. Пели, как соловьи. Зайцы прыгали на задних лапах и кричали: "Дружба, дружба!". А дальше летающие попугаи пошли. Прямо на лету яйца несли на капот машины. Куриные.
Босс восторгается:
– В такой сложной химической обстановке и такая буйная жизнь.
В общем, до города проскочили. А от городской природы многого не требуется. Пару раз кислородную подушку включали в салоне – и все.
Тут босс на завод проситься начал. Интересно, говорит, посмотреть, чем там люди дышат. А вот с людьми-то у нас как раз загвоздка. Во-первых, в темноте светятся слегка. А при свете – зеленоватые малость. Конечно, и их можно одеколоном вспрыснуть, подмалевать. Но ведь босс этот может пальчиком по щеке мазнуть и догадаться. Да и как-то люди все-таки, наша гордость. Вот ведь звери ушли, рыбы уплыли, природа подохла, а человек-то все-таки остается человеком. Ему и бежать-то некуда.
Тут похитрей приемчик нужен. Вывели мы, значит, всех рабочих из цеха через пожарный выход, бомбоубежище на волю и отправили в отгулы.
Рыбачьте, охотьтесь, на травке валяйтесь или – по грибы. А в цех завели заводскую хоккейную команду. Ребята только из турне по Индии вернулись. Босс как глянул на этих молодцов у сернокислотной ванны, так сразу не поверил. Дайте, говорит, трудовую книжку, вот хотя бы этого богатыря. Дали. С паспортом, с фотографией. Босс читает: "Оператор травильного отделения". И стаж работы на заводе – 10 лет. А эта ванна – его рабочее место.
Сказал босс: "Все, сдаюсь", – и ушел из цеха.
Вечером все стояли на берегу искусственного пруда из кровельного железа. Лягушки квакали, утки крякали, луну цинковую на вертолете подняли. Тишина. Только вертолет над ухом стрекочет.
Босс сказал:
– Это невероятно. Пришлю к вам своих специалистов, пусть изучают.
Мы ему:
– Конечно, присылайте, выкрутимся. Или визу не дадут, или погода нелетная, или город наш вообще переименуют, затеряется на карте России. Так что пусть приезжают – выкрутимся.
Аты-баты, шли дебаты
Раньше у нас на выборах кандидат был один, а продуктов в буфете много. Теперь кандидатов много, а продукт – один. Идешь на выборы, а выбрать не из чего. Но не все же идут на выборы продукты выбирать, некоторые – и людей! Хотя и продукты не помешали бы.
Так вот, на нашем участке всего на одно место было целых два кандидата: братья-близнецы Хусаиновы, оба директора заводов, оба члены партии, оба – молодые, оба – Пети.
И вот, значит, мы с женой сначала растерялись. Кого выбирать? Одинаковые, черти, как два куриных яйца. Ведь есть же нормальные близнецы, которых хоть как-то отличить можно. А эти – ну прямо отражение в зеркале. На собрании их доверенные лица объяснили, что близнецы эти, Хусаиновы, не простые близнецы, а по медицинской терминологии – однояйцевые. Мы сначала подумали, ага, значит, мужики с дефектом. Им бы таким обоим – прямая дорога в Верховный Совет по старым понятиям. Но нам объяснили, что это только терминология, а мужики они оба нормальные, без дефектов.
Сели мы с женой после собрания, пообсуждали, а мнения ну прямо разделяются, и все. И написали мы тогда письмо на телевидение, чтобы, значит, оно устроило среди них теледебаты. Чтобы мы могли их внутренний мир прощупать, раз внешний у них совершенно одинаковый и не прощупывается.
И глядим, через недельку в программе телевидения, точно, теледебаты между кандидатами в депутаты Хусаиновым Петром Петровичем, членом партии, директором завода и Хусаиновым Петром Петровичем, директором завода, членом партии.
А к этому времени нам уже объяснили, почему они оба молодые, оба – Пети. Дело в том, что, как только они родились, их назвали Ваня и Петя. Но тут же перепутали. Решили, чтобы больше не путать, назвать их обоих Петями, пусть живут.
В назначенный день сели мы у телевизора и приготовились к прямой пропаганде. Вначале появилась женщина-корреспондент.
– Итак, начнем, – сказала она, – наши зрители спрашивают вас обоих, Петры Петровичи, что вы считаете главным в своих предвыборных программах?
Первым начал Петр Петрович Хусаинов:
– Главным я считаю – это накормить народ.
– А я считаю, – добавил Петр Петрович Хусаинов, – это, все-таки, народ накормить.
От таких слов у меня внутри словно ангел босиком пробежал с килограммом мяса – так потеплело. Вот, думаю, хорошие кандидаты, жаль, что только один пройдет, а вдвоем они бы быстрее накормили. Присмотрелся я к ним, а они, оказывается, не такие уж одинаковые: у одного – синий костюм, похоже, финский, у другого – зеленый, похоже – английский. Большое дело – теледебаты.
И тут синий Петр Петрович как раз добавляет, что неплохо бы еще этот самый народ и одеть. А зеленый Петр Петрович говорит:
– И обуть.
А синий:
– Я сам разденусь, а народ одену.
А зеленый:
– А я сам разуюсь, а народ обую.
– А я сам с голоду помру, но народ накормлю.
– И я помру…
Тут корреспондент их прервала и говорит:
– Кстати, о птице. Только что поступил вопрос по телефону: "Правда ли, что вы отовариваетесь продуктами в спецраспределителях?".
– Неправда, – сказал синий Петр Петрович, – я отовариваюсь, где все, в обычном магазине. Только вход с другой стороны.
– А я вообще не отовариваюсь, – сказал зеленый Петр Петрович, – мне привозят.
– Это ветераны отовариваются, – добавил синий, – от них все беды.
Корреспондент кивнула головой и сказала:
– Ваши избиратели спрашивают, в какой квартире вы живете?
– Я – в маленькой, – сразу ответил синий Петр Петрович.
– А я в очень маленькой, – не задумываясь, сказал зеленый Петр Петрович.
– А я еще меньше.
– А я – вообще на вокзале.
– А я – на автовокзале.
– А я – в комнате матери и ребенка.
– А я – только ребенка.
– А я вообще нигде не живу.
Пока зеленый Петр Петрович думал, что бы еще сказать, корреспондент спросила:
– А сколько вы получаете?
– Я – мало.
– А я – очень мало.
– А я – еще меньше.
– А я – меньше некуда.
– А я – на рубль меньше.
– А я – вообще не получаю.
– А я в день получки свои отдаю.
– Спасибо, – сказала корреспондент, – а как вы относитесь к молодежи?
– Я – хорошо.
– А я – очень хорошо.
– А я – лучше некуда.
– А я еще лучше.
– Да я без молодежи, как без рук.
– А я – как без ног.
– Извините, а как вы относитесь к Сталину? – спросила корреспондент.
– Я – плохо.
– А я – очень плохо.
– А к выводу войск из Афганистана? – вставила корреспондент.
– Я – хорошо.
– А я – вообще замечательно.
– А к вводу? – спросила корреспондент.
– Я – плохо.
– А я – хуже некуда.
– Ваше отношение к кооперативам? – спросила корреспондент.
– Положительное.
– Очень положительное.
– Я их просто люблю.
– А я их люблю выше крыши. Я жену так не люблю.
– Вот, кстати, о женах, – сказала корреспондент, – у вас спрашивают, правда ли, что вы женаты на дочери бывшего первого секретаря э-э…
– Неправда! Перед тем, как идти на телевидение, я с ней развелся.
– А вы? – спросила корреспондент зеленого Петра Петровича. – Правда ли, что ваша жена – двоюродная сестра бывшего Председателя президиума…
– Неправда! Вы видите, я пишу заявление? Это – на развод. Она мне больше не жена.
Корреспондент продолжила:
– Многие зрители озабочены состоянием экологии в нашем городе. Говорят, что ваши заводы…
– Неправда! Мы спускаем в речку только экологически чистый мазут.
– А мы – только экологически чистый цианистый калий.
– Но на ваших заводах нет очистных сооружений, – сказала корреспондент, – когда вы их построите?
– Завтра.
– А я – сегодня.
– А я – прямо сейчас. Разрешите позвонить (набирает номер). Вася, приступай! Через пять минут доложишь (кладет трубку). Все, построили.
– Прошу прощения, – вставила корреспондент, – как вы считаете, к какому крылу партии вы относитесь, к правому или левому?
– Я – к левому.
– А я – к крайне левому.
– А я – левее некуда. Левее капитализма.
– А я – на полметра левее.
– Тогда извините, – прервала корреспондент, – зачем вам это нужно?
– Мне – не нужно.
– А мне – тем более.
– Да я чихать хотел.
– А мне – вообще наплевать… Главное, чтоб избрали.
– А мне главное, чтоб мандат.
Корреспондент подвела итог:
– Вы поняли, дорогие зрители, что перед вами выступили два совершенно достойный кандидата. Так пожелаем им обоим счастья и успехов на этом нелегком политическом поприще.
Я до самых выборов мучился: кого выбирать? Зашел в кабину и обоих вычеркнул. Когда вычеркивал – плакал. Таких ребят загубил: и накормить, и одеть, и обуть. Из других кабинок, смотрю, люди тоже в слезах выходят.
Так и зарубили достойных из достойных. Поэтому я обращаюсь к избирательным комиссиям, если без них нельзя обойтись: в следующий раз утверждайте хоть близнецов, хоть тройняшек, хоть кого, но пусть хотя бы один из них будет с родинкой на щеке. Чтоб отличить можно было.
Встреча с Шопеном
Я подумал: уж если с кем-то встречаться в музыке, то лучше с Шопеном. И пошел на концерт в филармонию. Почему концерт ожидался хорошим? Во-первых, потому, что ожидался Шопен. Во-вторых, пианистка ожидалась известная. В-третьих, в зале передо мной никто не сидел, не маячил. Зал полон, а передо мной – никого. Бывает же такое в жизни – повезет ни с того ни с сего, а спасибо сказать некому.
Когда на сцену вышла пианистка, обаятельная, величественная и почти молодая, все сразу стихли и напряглись. Она элегантно прохаживалась по сцене на фоне открытого рояля и до того просто набрасывала творческий портрет великого композитора, что с Шопеном для меня сразу все стало ясно. Затем она объявила два ноктюрна и села за инструмент. Перед игрой ей пришлось подождать, пока не рассядутся опоздавшие. И вот тут передо мной на свободное место сел Гриша. Я сразу узнал, что это Гриша. Потому, что на руке его была татуировка: "Гриша". Вид у Гриши был такой, как будто человек в поезде ехал недели две. Но я сосредоточился на Шопене. Тем более, что зал уже наполнила его божественная музыка. Пианистка невидимыми нитями приковывала к себе, и образовался такой треугольник – я, Шопен и пианистка. И больше – никого. Но оказалось, что еще и – Гриша. Потому, что правой рукой он начал нервно чесать свою голову, локтем разрывая все мои связи с Шопеном. Я подался корпусом влево и с трудом наладил прерванный контакт. Но и Гриша не сидел, сложа руки. Вторую руку он запустил за ворот пиджака и начал яростно чесать между лопаток, кряхтя от удовольствия. Возможно, от Шопена у него пошли по телу мурашки, и он снимал неприятные ощущения. Я наклонился вправо. Гриша – тоже. Чесаться он перестал, но вскинул взъерошенную голову вверх и стал изучать лепные украшения на потолке. Из его волос мне на колени выпала обгоревшая спичка. Я положил спичку на место, откуда она выпала, и нервно сместился влево. Сзади раздался чей-то недовольный выдох в мой затылок. Я замер в этом положении. Во мне все кипело и бушевало. Ни один композитор не вызвал бы во мне бурю таких сильных чувств, как этот Гриша. А он тем временем наклонился тоже влево и достал из своей хозяйственной сумки на полу кукурузную палочку. Поужинав палочкой, Гриша секунды четыре сидел, не двигаясь. Потом он наклонился к своим ботинкам. Мне самому стало интересно, что он собирается делать с ботинками на концерте. Может, они ему жмут, поэтому он вертится? Я тоже наклонился и посмотрел. Гриша подтянул носки на обеих ногах. Видимо, от музыки носки у него сползли. Только тут я заметил, что мои соседи справа и слева тоже заглядывают вниз, интересуются, что там делает Гриша. Оказывается, он не только меня заинтриговал. Тут меня тихонько тронули сзади и спросили:
– Что он там делает?
Я повернулся и ответил любопытствующей женщине:
– Носки подтягивает.
Женщина шепнула на ухо своему соседу:
– Носки подтягивает.
И новость пошла по рядам.
В перерыве ближайшие к Грише зрители поручили мне поговорить с ним. Наблюдать за Гришей, конечно, интересно, но хочется и Шопена послушать. Все-таки, деньги платили за Шопена, а не за Гришу. Нашел я его в туалетной комнате. Он радостно плескался у раковины и чистил зубы.
Я подошел и сказал:
– Извините, Гриша, но зрители просят вас на концерте не вертеться. Вы же мешаете. Вам что, Шопен не нравится?
Он прополоскал рот и ответил:
– Мне что Шопен, что Пушкин – все едино. С вокзала мы, сутки поезда ждем.
Я как представил наш вокзал, так в глазах у меня потемнело, а во рту устойчивый привкус появился. Ведь на нашем вокзале можно киномассовки за 13-й век снимать. Причем, без декораций, не привлекая артистов со стороны, без грима и без дополнительных костюмов.
А Гриша уже побрился и ботинки ваксой почистил. Потом он разделся по пояс и сунул загривок под струю. Он закричал и закрякал, заглушая первый звонок. Потом, растираясь полотенцем, сказал:
– Ты не переживай, ухожу я счас. А вместо меня друг придет. Мы один билет на двоих взяли. Я выйду, а он зайдет. Друг вертеться не будет, он спокойный.
На второе отделение пришел друг Гриши. Был он в сапогах, пиджаке на голое тело, с узлами и чемоданами через плечо.
К концу концерта я узнал, что друга Гриши зовут Коля – это по татуировке. Что на ужин он любит вареные яйца с чесноком – это по запаху. Что рост его около двух метров – это на глазок. И что храпит он во сне – это по слуху.
Свадьба с режиссёром
Лично я за то, чтобы у каждой женщины было много свадеб. Чем больше, тем лучше. Пусть у них будут свадьбы деревянные, оловянные, золотые. Главное, чтоб все они были железобетонные. По прочности. И особенно – самая первая.
Когда я замуж шла, об этом не думала. По любви шла за Костика. Нервов он, конечно, мне много попортил, но довела-таки я его до сельсовета – расписались мы с ним.
А чем все кончилось? Прожили мы с Костиком душа в душу всего три часа. А на четвертом часу совместного проживания Костик нашу свадьбу вынужден был покинуть. Уже неделю у нас медовый месяц идет, а Костика нет. Не принимает он участия в медовом месяце.