- Нехорошо, Володя, - обиделся Воловик. - Мы тебе подарок за шестьдесят рублей, а ты его в окно…
Вернулся запыхавшийся Запрягаев с "дипломатом", и работа закипела с прежним энтузиазмом. Никогда еще отдел не выглядел таким сплоченным и целеустремленным.
Отвлекали, правда, звонки. Особенно досаждал со своим виноградом кавказец, застрявший в Бобрянске. Хотели было отключить телефон, но побоялись - вдруг позвонит начальство. Пришлось приставить к аппарату Тузееву, которая отвечала на междугородные звонки голосом робота: "Неправильно набран номер! Неправильно набран номер! Неправильно набран номер…"
Вполне возможно, через восемнадцать рабочих дней, согласно прогнозу ЭВМ, чемоданчик удалось бы открыть. Но произошло это событие гораздо раньше.
На пятый день тяжелый дух дополз до кабинета Донцова. Начальник отдела на всякий случай прекратил дышать и выскочил в коридор. Запах шел из соседней двери. "Разлагаются", - подумал Донцов и решительно шагнул в комнату. То, чем занимались подчиненные, настолько поразило его, что в первый момент он растерялся. Появление начальника служащие восприняли без паники. Ему объяснили, что стряслось у Шарикова, и шеф как человек справедливый успокоился. Не для себя старались люди, и корить их было не за что.
Воловик предложил начальнику противогаз, но тот отказался. Взяв в руки чемоданчик, Донцов с минуту изучал замки, затем стал крутить колесики с цифрами. Подчиненные стояли вокруг в почтительном молчании. Неизвестно, была ли у Донцова какая-то система в поиске кода или ему просто повезло - важен результат, доказавший, что он по праву возглавляет отдел. На третьей попытке раздался щелчок - и "дипломат" открылся.
Служащие устроили шефу овацию. Лишь Шариков, не сводя глаз с цифр на замке, потрясенно бормотал: "Ноль четыре пятьдесят семь…" Теперь он вспомнил: именно столько - четыре рубля пятьдесят семь копеек - он заплатил за ветчину, а затем использовал эту сумму в качестве кода.
Холщовую сумку с прахом ветчины без колебаний вышвырнули в окно, как гранату. Пожилая ворона сунулась было к ней и тут же кинулась прочь с хриплой руганью.
Укрепив авторитет, Донцов удалился с чувством выполненного долга. Приподнятое настроение царило в отделе до конца рабочего дня. И сообщение телетайпа, что в далеком Бобрянске сгнило шесть вагонов винограда, выглядело на фоне общей победы таким пустяком, что на него даже не обратили внимания.
МЕТАМОРФОЗА
Мартовским вечером экономист Вторушин вел домой сына-детсадовца. Пятилетний Антон делился с отцом новостями: Катя Зайцева укусила Ромку в живот, и теперь Ромке будут ставить уколы от бешенства. А Дима Перчиков говорил плохие слова, и Вера Борисовна хотела отрезать ему язык, но не нашла ножниц.
Вторушин механически кивал сыну, думая о своем.
- Папа, - вдруг сказал Антон, дернув отца за рукав. - Завтра тебе не надо ходить на работу.
- Это почему же? - насторожился Вторушин.
- Я уже заработал деньги! - Антон достал из кармана две новенькие пятидесятирублевки. Папаша замер, точно увидел бомбу, осторожно взял хрустящие дензнаки.
- Где раздобыл?
- Толстый Павлик дал, - сообщил Антон. - Он всем своим друзьям подарил по денежке. А мне подарил две денежки, потому что я - его лучший друг!
- Кто такой толстый Павлик?
- Павлик Прохоров, - охотно объяснил Антон. - А еще есть худой Павлик - Павлик Козецкий. Но с худым Павликом я не дружу.
Озабоченный экономист сунул деньги в бумажник, взял сына за руку и торопливо зашагал к детсаду…
Оставив Антона у крыльца, он вошел в раздевалку и увидел родителей, обступивших воспитательницу. Вера Борисовна, маленькая, похожая на мышь, растерянно пересчитывала пятидесятирублевки.
- Приплюсуйте! - сказал Вторушин, протягивая две купюры.
- Четыреста… - прошептала воспитательница. - С ума сойти!
Она открыла дверь в зал, кликнула толстого Павлика. Кудрявый амур, треща автоматом, выкатился в раздевалку. Взрослые смотрели на него, как на малолетнего гангстера.
- Павлуша, - приступила к допросу Вера Борисовна, - где ты взял столько денежек? - она помахала пачкой перед его носом.
- Дома, - простодушно сообщил малыш. - У нас их много. Я завтра еще принесу.
Вера Борисовна, вздрогнув, поспешно вернула Павлика в зал.
- Такого у нас еще не было! - скорбно сказала она.
- Где эго видано, чтоб ребенок мог свободно вынести из дома четыре сотни! - возмутилась одна из мамаш. - Кто у него родители?
Выяснилось: мама Павлика - мастер-косметолог, а папа - директор гастронома. Присутствующие заулыбались, начали шутить: "Ну, тогда другое дело!", "Это они сыну на мороженое выдали…", "Зря, пожалуй, мы вернули…"
"О, люди! Чему радуются! - с досадой думал Вторушин, слушая повеселевших родителей. - Тут в колокол надо бить, а не хихикать!"
И он ударил в колокол. Он заговорил о пагубном влиянии денег на неокрепшие детские души, о привычке к нетрудовым доходам, о дорогих подарках и прочих нездоровых явлениях. Родители притихли, встревоженные нравственной пропастью, к которой приближались их дети…
Речь Вторушина была прервана появлением рослого блондина в дубленке. Поздоровавшись, он приоткрыл дверь в зал и крикнул: "Павлушка! На выход!" Павлик Прохоров, влетев в раздевалку, начал деловито натягивать комбинезон на птичьем меху.
Воспитательница, протянув блондину деньги, стала объяснять, что случилось. Родители осуждающе смотрели на Прохорова-старшего.
- Ну Павлушка! Ну отчебучил! - он легонько щелкнул сына по затылку. - Из шкафа, небось, выгреб?
- Не-а, из тумбочки! - ответил Павлик и выскочил во двор.
- Вы все-таки пересчитайте, - забеспокоилась Вера Борисовна.
- Я людям доверяю! - Прохоров сунул деньги в карман. - Всем товарищам, проявившим порядочность, от меня - спасибо!
- Послушайте! - не выдержал Вторушин. - Ваше дело, где и как хранить сбережения. Но мы требуем, чтобы впредь Павлик не приносил в детский сад деньги!
- Вот именно! - подхватили остальные. - Это безобразие!
- Меры примем, - кивнул блондин, не смущаясь дружной атакой. - Только не надо так волноваться. Он ведь не отбирал деньги, наоборот - делился с друзьями. Как говорится, от доброты душевной…
Родители начали расходиться. Получилось так, что последними вышли на крыльцо Вторушин и Прохоров. Их сыновья, обнявшись, маршировали с воинственными воплями.
- Папа! - крикнул Павлик. - Это Антоша Вторушин, мой друг!
- Твои друзья - мои друзья! - Прохоров-старший, засмеявшись, повернулся к Вторушину. - Ваш?
- Мой! - сухо ответил экономист.
- Отличный парень! - похвалил Прохоров. - Пора и нам подружиться, - он протянул руку. - Прохоров Георгий Васильевич.
Пришлось Вторушину знакомиться, вежливо кивать, говорить какие-то слова. Прохоров, указывая на бежевую "Волгу", стоявшую у тротуара, предложил подвезти, но Вторушин отказался.
- Понимаю, - Прохоров улыбнулся, - ходьба рысцой, бег трусцой. Я бы тоже, да времени нет. - Он крепко пожал руку Вторушина. - Рад знакомству! Загляните завтра ко мне в гастроном. Волочаевская, 19, вход со двора. Есть "салями", копченый язь…
Вторушин послал его мысленно к черту, поблагодарил и двинулся с сыном по тротуару. Мимо пронеслась бежевая "Волга". Прохоров-младший сидел на заднем сиденье, точно усталый начальник.
- А почему у Павлика есть машина, а у нас нет? - спросил Антон.
- Потому что его папа зарабатывает больше, чем я! - соврал Вторушин. Ну как объяснить сыну, что старший научный сотрудник не может угнаться за директором гастронома, у которого оклад раза в полтора меньше…
Негодовал он до самого дома. Особенно злила легкость, с которой этот делец предлагал свои услуги. Будто не сомневался, что стоит позвать: "Цып-цып-цып!" - и цыплята прибегут…
И только потом, успокоившись в семейном кругу, признал Вторушин, что погорячился. Нельзя же в конце концов считать жуликом каждого, кто работает в торговле! Разве мало там людей честных, порядочных? А что касается "Волги", так это тоже не улика. Сначала докажи, что он хапуга…
За ужином - омлет, чай, бублики - Вторушин почему-то вспомнил о приглашении Прохорова и тут же отбросил эту мысль подальше. Он отгонял ее, как назойливую муху, но она возвращалась. Наблюдая, как сын и дочь вяло глотают надоевший омлет, Вторушин подумал, что копченых язей они лопали бы куда веселей. Он представил ужин Павлика Прохорова, и ему стало обидно за своих детей.
"В принципе, можно разок сходить, - подумал он перед сном, - ради интереса…"
На следующий день он добрался до гастронома на Волочаевской, с минуту колебался, разглядывая витрины, потом вошел в магазин со двора. В конце коридора он увидел комнату, похожую на аквариум. За прозрачной стеной сидели лицом к лицу две женщины в белых халатах, в одинаковых мохеровых шарфах и пили из банок компот "Ассорти" Они объяснили, как найти Георгия Васильевича.
У кабинета директора топтались мужчины с портфелями. Вторушина обожгла догадка: оперативники проводят облаву на "блатных" клиентов. Не останавливаясь, он прошел мимо, собираясь дать деру, но в этот момент дверь распахнулась, в проеме возник Прохоров.
- Кого я вижу! - воскликнул он, словно увидел старого приятеля, и, не обращая внимания на встрепенувшуюся очередь, завел Вторушина в кабинет. Говорили о детях, о погоде, об экономике и трудностях торговли. Вторушин, в основном, поддакивал, нервничал, поглядывая на дверь.
Потом они спустились в подвал, где услужливая кладовщица стала взвешивать гостю дефицитные продукты. Вторушин, одуревший от невиданного изобилия, ругал себя, что захватил всего пятьдесят рублей…
Вскоре он покинул гастроном, унося тяжелую сумку. Ему казалось, что сидевшие во дворе старухи слишком пристально смотрят на него. К тому же тощий пес, очарованный запахами, брел за Вторушиным до самой остановки, как бы привлекая внимание к содержимому сумки.
Взмокший от напряжения экономист ввалился в свою квартиру и только тогда перевел дыхание.
Вечером семейство с восторгом лопало редкие продукты, и Вторушин чувствовал себя добытчиком.
Через месяц он повторил визит к Прохорову. На этот раз он держался гораздо уверенней. Да и денег прихватил достаточно, чтоб хватило на все.
- Даже не знаю, как вас отблагодарить, - бормотал он.
- Пустяки, - улыбался Прохоров. - Сочтемся! Студенту поможете?
- Какому студенту? - опешил Вторушин. Директор гастронома ткнул себя в грудь, засмеялся: - Заочник института торговли! Заколебали меня эти курсовые… А для вас работы - на пару вечеров.
- Да-да, конечно, - кивнул Вторушин. - Если смогу.
- Сможете! - уверенно сказал Прохоров. - И вообще давай на "ты".
- Давай, - вяло согласился Вторушин.
Курсовую работу он выполнил на "отлично".
ГВОЗДЬ ПРОГРАММЫ
Село Шаврино жило ожиданием. Заезжие гастролеры колесили в окрестностях и не сегодня завтра грозились войти в Шаврино. Ползали слухи насчет умнейшей обезьяны, знающей пятьсот слов. Неизбалованные звездами эстрады шавринцы подолгу стояли у розовой афишки на дверях клуба. В самом низу афишки было написано чернилами: "При участии живой обезьяны Ляли".
Концерт должен был состояться в воскресенье. За час до начала зал был полон. У дальней стены резвился молодняк и курил местный хулиган. Начальство с семьями расположилось в первых рядах. Интерес к концерту был так велик, что были перенесены две свадьбы и одно собрание.
Ждали минут сорок - артисты не являлись. Наплывали черные мысли о соседях, перехвативших зрелище. Росла обида на работников культурного фронта.
Около девяти вечера с улицы долетело: "Едут!" Вспугнув телку, к клубу подскочил автобус. Люди в синтетических одеждах торопливо волокли за кулисы инструменты. Наблюдатели сообщили залу, что обезьяны не видно.
- Дождливая осень, - качали головами знатоки. - Простыла южная тварь с непривычки…
За коротким занавесом мелькали ноги в блестящей обуви, гудела аппаратура и кто-то громко искал жабо. Но публика не роптала, напоминая о себе вежливыми хлопками. Наконец, занавес задергался, будто за ним шла борьба, и на сцену вышла большеротая женщина в платье из рыбьей чешуи. Отговорив положенное про тещу и создав атмосферу, она торжественно объявила:
- Выступают дипломанты, обладатели малого Гран-при и специального приза "За волю к победе" братья Удручанцевы!!!
Появились братья, щекастые близнецы с обезоруживающей улыбкой. С умилением глядя друг на друга, они запели: "Ведь мы ребята…" Здоровьем и аппетитом дышали лица Удручанцевых. Верилось, вечной мерзлотой их не испугать. Хлопали дуэту щедро. Близнецы хотели петь еще, но ведущая, расставив руки, как хозяйка, загоняющая кур, вытолкала их за кулисы. Певцов сменила пара на роликовых коньках. Сухонький танцор, похожий на пожилого аптекаря, двигал впереди себя напарницу, крупную даму, радующую глаз.
Дама подняла ногу в ажурном трико, мужчина обхватил ногу и долго вращал партнершу по часовой стрелке. Было слышно, как скрипит сцена, визжат ролики и тяжело дышит танцор. Закончив программу полутодесом, они подъехали к рампе и послали публике воздушный поцелуй. Шавринцы остались довольны, но мужичка жалели.
- Кому из нас не знакомо с детства синее небо Испании, - заговорила ведущая, - ее мелодичные песни, ее темпераментные, - она многозначительно помолчала, - танцы. Посмотрите сценку из их жизни, которая так и называется - "Дело было в Севилье".
Грянул "Марш тореадора", появился стройный блондин с мулетой и шпагой, следом выскочил развязный бык на человеческих ногах, и началась испанская жизнь. Тореадор гримасничал, бык делал глупости, за обоих было стыдно. В финале красавец блондин воткнул шпагу в филе животного, и бык, зарыдав, удалился в обнимку с обидчиком. Дальше работал номер ансамбль "Дубинушка".
Пятеро парней с унылыми усами, опираясь на гитары, кричали женскими голосами про Генку и Наташку, так и не понявших друг друга. Ударник изображал то Генку, то Наташку. Было много шума. Шавринцы, оглушенные мощными усилителями, притихли. Хорошо спела про девичью гордость почти нагая солистка ансамбля.
Карусель концерта кружилась больше часа. Танец девушки с авоськой, кукловодов с кошмарным страусом, соло на стеклотаре и многое другое наблюдали массы в этот удивительный вечер. Но все померкло, когда был объявлен последний номер.
- Выступает самая юная артистка! - ведущая вскинула руки, просияла и воскликнула: - Ляля, прошу!..
Под аплодисменты зала на сцену выбежал рослый брюнет с пышными баками. Насладившись недоумением публики, он достал из кармана обезьянку в вельветовом костюмчике. У Ляли были печальные глаза. Она устало смотрела на зрителей и часто моргала. Брюнет поставил артистку себе на голову, сказал: "Ап!", и Ляля, вздохнув, поцеловала темя дрессировщика. Она делала стойку на лапке, взбиралась по шесту, бормотала шефу на ухо разную ерунду, а тот изображал смущение и громко стыдил животное.
На сцену вынесли столик с пишущей машинкой. Ляля села на стульчик. Шеф сказал: "Ап!", но она беспокойно озиралась по сторонам. Раздалось повторное приказание, и обезьянка ударила по клавишам. Она печатала без желания, короткими очередями, озабоченно почесывала затылок и шевелила губами. Кончив печатать, Ляля извлекла лист из машинки и протянула его шефу. Брюнет поднес к глазам Лялин труд, открыл рот, чтобы читать вслух, осекся и нервно сунул бумагу в карман.
- Огласи написанное! - требовали из партера. - Мы выражений не стесняемся!
- Бессмысленный набор букв! - дрессировщик улыбнулся.
Грянула музыка, и он поднял Лялю над головой, словно футбольный кубок. Артисты уже ждали его в автобусе. Ведущая с жаром воскликнула:
- Мы не прощаемся, мы говорим - до новых встреч, друзья!
Минут через десять гастролеры покинули Шаврино, а зрители побрели по домам, обмениваясь впечатлениями.
Поздно вечером, подметая в клубе, уборщица Шура нашла за кулисами скомканный лист, на котором было напечатано:
"Прошу вернуть меня в джунгли по собственному желанию. Устала от халтуры. Ляля".
Шура бумажке значения не придала и вымела ее на улицу. Осенний ветер, подхватив заявление, унес его в поля, где оно и затерялось окончательно.
ХОР
Деревня Покровка получила новый клуб. Приезжие артельщики, поклонники Корбюзье, сотворили здание без излишеств. Только в конце строительства Осип Кучерявый, шабашник и мастер, не удержался: одинокий конь взвился на фронтоне, стуча копытами по солнцу. Осип мечтал о четырех мустангах, как на Большом театре, но не хватило материалов.
Рассадник культуры сиял на холме, точно Акрополь. По ночам неоновый крик "Добро пожаловать" освещал небо и лошадиную голову, и старушки задергивали оконные занавески, крестясь.
Завклубом Вольдемар Шманцев, стройный мужчина с мозолистым языком, пил молоко и думал. Новый клуб требовал новой работы. Фантазия Шманцева привычно выплескивала на крестьянство "Летку-еньку" и "Пусть говорят".
Жаркий спор атеиста Бякова с отцом Гермогеном, антиалкогольная беседа с демонстрацией печени Семена Долгих, профилактический фильм "Случайные связи" - все уже было.
А массы ждали культуры и тянулись к ней…
Покровские долгожители сидели у дороги и мудро молчали, созерцая мир.
- Отцы! - закричал завклубом. - Пусть всегда будет солнце!
- Пусть, - согласились старики.
- Завтра в 18.00 прошу в клуб. Распоряжение сверху!
Гордость мешала патриархам спрашивать. Но вековой опыт подсказывал, что распоряжения сверху надо выполнять.
На следующий день двенадцать долгожителей, помнящих Крымскую кампанию, пришли в клуб. Вольдемар завел их в комнату с табличкой "Вокал", усадил на диваны и встал под портретом Римского Корсакова.
- Рано уходите на заслуженный отдых, герои Шипки и Цусимы! - начал Шманцев. - Еще пьют ваши корни соки земли, а значит, может быть польза от вас родной Покровке.
Он перевел дыхание, осматривая аудиторию. Лица стариков, изрытые оврагами морщин, были бесстрастны. Они видели разных ораторов и слышали много речей.
- Наряду с высокими показателями безнадежно отстает искусство! Только два месяца остается до районого смотра, который проводить выпала честь нам в данном клубе. И нет никакой возможности опозориться в нем родному колхозу и лично товарищу Баранчуку, дорогому нашему председателю. Представлять Покровку в качестве хора долгожителей доверено вам…
Вольдемар промокнул лицо платком, ослабил галстук и спросил:
- Что будем петь?
Старики молчали.
В соседней комнате извивалась гармошка. Но с гармошкой не ухватишь перо жар-птицы. И механик Хлыдов, мучающий скрипку на втором этаже, смотр не выиграет. И счетовод Пучин, исполняющий Сарасате на деревянных ложках, погоду не сделает.
Хор долгожителей - оригинально и свежо. Но долгожители молчали, топча мечты Вольдемара.
Вдруг старик Изотов, 1873 года рождения, развел мосты зубов, и "Славное море, священный Байкал" вспенилось в клубных берегах. К Изотову присоединились остальные.
Растроганный Шманцев топтался перед ними, дирижируя без нужды. Наконец, песня оборвалась.
- Спасибо, отцы! - закричал Вольдемар. - Вы славно поете. Но время диктует репертуар. Победу принесут "Нефтяные короли"!
Возражений не было…