Онфруа не стал возражать. Сидел с неподвижным лицом, молчаливый, блеклый. Ни разу его серые глаза не блеснули, только длинный нос клонился к подбородку все более уныло.
И поглядывая на молодого Торонского сеньора, Бальян д'Ибелин покусывал палец перчатки. А его друг Раймон ничего не замечал. Каждое новое баронское выступление еще глубже повергало его в пучины восторга.
Молчание Онфруа должно было насторожить Бальяна. Но Ибелин был слишком занят Раймоном, его безумием, его ловкой - слишком ловкой - интригой.
И одним ударом Онфруа разрубил все хитросплетения - политики, умелого манипулирования законами Королевства, глубочайшего знания людей… Потому что Раймон знал людей своего круга и своего поколения. Дети, которыми он хотел управлять, оставались для него незнакомцами.
Ночью Онфруа оделся, вооружился и разбудил свою жену.
- Мы уезжаем в Иерусалим.
- Королевство! - заплакала Изабелла. - Я хочу мое наследие!
- Может быть, вы хотите графа Раймона? - спросил Онфруа тусклым голосом и, даже не видя жены, понял, что она смутилась.
- При чем тут граф Раймон? Зачем вы говорите мне о нем?
- Потому что мы не сможем совладать с ним, если Ги и ваша сестра будут нашими врагами. Опомнитесь, Изабелла! Вы - младшая, вы - почти дитя. Они не позволят вам управлять…
- Но ведь я бы справилась!
- Они в это не верят. Вы - женщина и дитя… радость моя, в стране начнется война между баронами. Вы желаете этого?
- Нет…
Онфруа взял ее за руку и потащил за собой. Всхлипывая от обиды, они шла за ним, и вместе они выбрались из покоев.
Лошади были для них оседланы. Двое солдат из Торона приготовили их для своего господина. Они прибыли в Баниас вместе с Онфруа и сейчас намеревались сопровождать его в Иерусалим.
- Хорошо, - сказал им Онфруа, проводя ладонью по седлу. В лунном свете видно было, как широко улыбнулся солдат.
Осторожные руки подхватили Изабеллу и помогли ей сесть в седло. Четверо покинули Баниас, и никто не посмел остановить их.
Всю ночь и весь день они добирались до Иерусалима. Им пришлось остановиться и переждать жару. Изабелла не была беременна, но Онфруа опасался - как бы не повредить ее здоровью.
В пути они почти не разговаривали. Изабелла размышляла над тем, что сказал ей муж. Война между баронами. Но неужели граф Раймон настолько слеп, что согласен подвергнуть Королевство опасности взаимной распри? Это казалось невозможным.
- Люди с годами теряют чутье, - спокойно ответил ей Онфруа, когда она наконец решилась спросить об этом. - Раймон уже стар.
Спустя короткое время она задала ему еще один вопрос.
- Откуда вы так уверены в том, что Ги де Лузиньян хорошо примет нас? Ведь я - соперница моей сестры-королевы! Вдруг он захочет нас уничтожить? А вы так безрассудно предаетесь на его власть!
- Ги де Лузиньян был помазан в Храме, он получил корону из рук государыни, которую признали законной прелаты Королевства. Мне безразлично, что он сделает с нами. Мы не можем идти против королевской власти, потому что она священна, потому что она - от Бога, а мы все живем на этой земле ради Бога. Поймите же, любимая: самим рождением в Святой Земле мы посвящены Господу.
- И даже если Лузиньян решит отрубить вам голову, чтобы избавить Королевство от соперника… - начала Изабелла.
Некоторое время ее муж молчал, и она вдруг поняла: он с предельной ясностью высказал ей все, что лежало у него на сердце. Он на самом деле так считает.
И как будто новыми глазами посмотрела на него Изабелла: мягкий, но выразительный профиль, глубоко посаженные глаза, полоска губ, совсем тонких, бескровных. Теплый свет и взвешенная в воздухе пыль окутывали его, он казался отделенным от мира людей и надежно защищенным.
- Вы любите меня? - спросила Изабелла.
Он повернулся к ней и тихо улыбнулся.
- Очень, - сказал он. - Даже не сомневайтесь.
Впереди был Иерусалим. Великий город, в котором никогда не будет короля Онфруа.
* * *
- Здесь сеньор Онфруа с супругой, - объявил слуга, когда король и королева, окруженные преданными вассалами, находились в большом пиршественном зале, где, согласно старой традиции, тамплиеры устраивали грандиозный пир по случаю коронации.
Пиршество длилось третий день. Ги и Сибилла уже почти ничего не ели и не пили: они сидели рука об руку во главе огромного стола, неподвижные и красивые, как надгробные изваяния. У них не хватало сил даже на то, чтобы обменяться взглядами.
Гуфье отбыл, никем не замеченный, намереваясь сообщить своему господину во всех подробностях историю о коронации Лузиньяна. Тамплиеры пропустили "цистерцианца", который изъявил намерение покинуть Иерусалим, но остановили у ворот четырех всадников: двоих солдат, рыцаря и женщину.
Рыцарь сказал так просто, словно не происходило ничего особенного:
- Пропустите нас в город, добрые братья. Я - Онфруа Торонский, а это - моя жена, госпожа Изабелла.
Тамплиеры переглянулись. Самый опасный из противников Ги явился лично, да еще с женой и без отряда вооруженных воинов! Как это следовало понимать?
- Граф Раймон - самый хитрый лис, какого только видывало солнце, - сказал орденский брат, старший в отряде. - Я должен сообщить обо всем магистру.
Онфруа и Изабелла, не сходя с лошадей, въехали на двор и остановились прямо за воротами, где их окружили тамплиеры. Двое солдат, бывших с ними, спешились и спокойно предались в руки стражи.
Онфруа ждал, расслабленно сидя в седле. Его маленькая жена, напротив, вся извертелась: она устала и хотела, чтобы история поскорее закончилась. Кроме того, ее раздражали проволочки.
Наконец явился Ридфор - прискакал, взмыленный, очень пьяный, красномордый, возбужденный, с дьявольски горящими глазами и мокрым полуоткрытым ртом.
- Кровь Господня! - закричал он, завидев Онфруа. - Не сеньор ли Онфруа перед нами? Какого черта вы тут делаете, мой господин?
- Я хотел принести клятву верности королю и королеве, - сказал Онфруа невозмутимо. - И супруга моя желала бы припасть к ногам сестры в знак возобновления их кровной дружбы.
Ридфор поперхнулся. Несколько секунд он смотрел на Онфруа, потом мешком свалился с коня, едва не упал, но удержался, схватившись за узду.
- Эй ты, - обратился он к одному из орденских братьев, - а ну-ка облей меня водой… И угости хорошим питьем господина. И госпожу.
Он знал, что Изабелле будет неприятно, если такой пьяный и распаренный вояка заговорит о ней с солдатами. И не ошибся: Изабелла отвернулась и чуть склонила голову, не желая встречаться с Ридфором глазами.
Голландец хмыкнул.
- Прошу пожаловать на пир, - сказал он.
Тамплиер, подбежав, окатил магистра водой с головы до ног. Тот заорал от наслаждения, встряхнулся, точно зверь, и сразу подобрался, посвежел, даже глядеть стал яснее.
- Я слышал, что вы, мой господин, - рыцарь из рыцарей, - произнес он, обращаясь к Онфруа. - Но даже не подозревал, до какой степени может простираться ваше благородство.
- Да бросьте вы кривляться, - сказал Онфруа неожиданно развязным тоном. - Сами знаете, у Раймона нет сейчас никаких шансов, а междоусобная война не нужна ни мне, ни братцу Ги. Она нужна только Саладину.
Ридфор поцеловал ему руку, оставив на перчатке Онфруа мокрое пятно, после чего взгромоздился на коня, и все трое понеслись к Храму Господню, где размещалась братия и где сейчас гремел коронационный пир.
При виде Онфруа Лузиньян встал. Чуть помедлив, поднялась и Сибилла.
Среди уставших от пьянства баронов, среди громоздившихся яств, обглоданных костей, ползающих под столами нищих, собак и утомленных сеньоров, среди закопченной роскоши пиршественного зала вдруг явились эти чистые, влюбленные дети: Онфруа, похожий на некрасивого северного ангела, и Изабелла с византийским солнцем в очах. Это было подобно падению чистого плода в мутную воду, которая на миг расступается, обнажая свою изначальную хрустальную прозрачность.
У Ги заныло в груди. В присутствии Онфруа и Изабеллы, высушенных и очищенных пустынным солнцем за время их путешествия из Наблуса, Лузиньян обостренно ощущал свою нежеланную сейчас телесность: потные волосы, тяжесть в животе. Даже влажная рука Сибиллы, которую он держал в руке, показалась ему сейчас слишком плотной, слишком земной.
- Я прошу, государь, принять от нас присягу в верности, - громко, совершенно спокойно произнес Онфруа, опускаясь перед королевской четой на колени. - Мы просим также прощения за то, что не смогли успеть на торжество вашей коронации. Клянемся служить вам - так, как вы пожелаете, и на том месте, куда вы нас поставите.
Ги шагнул ему навстречу и потянул за собой Сибиллу. Требовалось произнести в ответ ритуальные формулы и по всей законности принять клятву верности от Онфруа Торонского, но Ги просто не мог сейчас говорить. Он наклонился над невесткой и ее мужем, обхватил их руками, прижался лицом к их склоненным головам и беспорядочно, жарко поцеловал обоих в макушку.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
САД И ОДИНОЧЕСТВО
Глава десятая
ПАСХАЛЬНАЯ СЕДМИЦА 1187 ГОДА
Король Ги, "маленький Гион", разбитый во всех сражениях, осмеянный и опозоренный, был изгнан из Королевства - изгнан храбрыми, сильными баронами. Не чета им Гион, младший сын, которому надлежало бы сделаться клириком или наемным капитаном, но уж никак не королем Иерусалима! Они слетелись на поражение, заранее разевая смердящие клювы, и вырвали Королевство у короля, а самому Ги, словно мальчику, удаляемому из пиршественной залы обратно в детскую, - чтоб не плакал, - вручили игрушку: маленький, недавно завоеванный английским Ричардом Кипр.
Царствуй!
Но есть особенное величие в том, чтобы быть последним. Сколько бы сеньоров впоследствии ни провозглашали себя королями Иерусалима - настоящим, коронованным у Гроба, был Ги де Лузиньян, Ги Последний. А те, кто сместил его, теснясь возле несуществующего трона, бесстыдно сменяли друг друга. И даже не потому были они самозванцами, что не в присутствии базилики Воскресения получали призрачную власть над призрачным Иерусалимом. Причина их неправды открывалась в ином: все они видели в Святой Земле кусок хорошей почвы, которая недурно кормит тех, кто умеет ее орошать, но истинный смысл обладания ею от них ускользал.
Маленький Кипр в руках Гиона сделался не столько латинским государством, сколько таинственным и грустным напоминанием о том Королевстве, что было потеряно, не только вещественно, но и в духе. Ибо Царство Небесное нельзя купить за деньги и выгодные торговые соглашения; Царство Небесное можно только завоевать…
Ги де Лузиньян, в одиночестве своих кипрских садов, бесконечно молчал. Пока те, могущественные, понимающие что к чему, вполне взрослые бароны вели свои взрослые игры, маленький король Гион управлял своим игрушечным государством - и ни во что иное больше не вмешивался. Он знал, что они потерпят поражение; знал он и причину грядущего поражения, окончательного, невосполнимого. Все это было теперь от него бесконечно далеко. Даже брат, Эмерик.
* * *
Поначалу для Ги еще оставалась надежда. После коронации, после того, как Онфруа и Изабелла признали власть Лузиньяна и его жены, бароны один за другим стали покидать Наблус и приносить присягу новой королевской чете, так что Раймон остался в одиночестве.
Граф Раймон так и не присягнул. Вместо этого он заперся у себя в Тивериадском замке и обратил взоры в сторону Дамаска - к человеку, которого понимал гораздо лучше, чем короля Гиона.
К Саладину.
Между Саладином и франками был заключен мир на несколько лет. Султан ощущал на своих губах вкус халвы, когда размышлял о том, что происходит в Королевстве. Прокаженный мертв, а его старый советник Раймон - слеп; что до короля Гиона, то тот достаточно прям и прост, его легко обмануть. Плод наливался спелостью, и тонкая кожица уже лопалась на его боках - султану оставалось лишь протянуть изящную, сильную руку и принять Королевство на ладонь, точно женскую грудь.
Раймон в точности знал, что делает, когда бросил вызов королю. Граф не обольщался: это называлось мятежом, и потому Раймон обратился к своему союзнику за Иорданом и попросил его о помощи - на случай, если король Ги вздумает напасть на него и привести к покорности силой. Саладин тотчас и весьма охотно отозвался и прислал в Тивериадский замок гарнизон. На стенах с зубцами стояли теперь сарацинские лучники. Пасынки графа, особенно старший, смотрели на это исподлобья, однако помалкивали. Время тянулось, точно ремень катапульты, - чтобы сильнее метнуть камень, когда настанет срок и прозвучит команда стрелять. Обиды, упреки, различные доводы жевались и пережевывались, и до Раймона то и дело доходили различные слухи о том, что король Ги уже выступает на Тивериаду с большим войском, однако никакого войска под стенами замка не появлялось, и вообще ничего пока не происходило.
* * *
Тесть Эмерика, Бальян д'Ибелин, попросил о встрече с королем незадолго до Пасхи 1187 года. Почти не слушая всполошенных слуг, вошел, поклонился почтительно, но бегло, и тотчас выпрямился.
Король Гион ждал его на том самом месте, где в былые годы Бальян видел Прокаженного короля. Сеньор Ибелин даже вздрогнул: было какое-то пугающее сходство в осанке этих двух королей, во всем остальном совершенно различных. Ги как будто возложил на себя не только корону, но и все тяготы своего предшественника, и они заставили его с усилием разворачивать назад плечи и высоко поднимать голову, чуть вытягивая шею.
У Болдуина были темные волосы, но на солнце они быстро выгорали и начинали отдавать рыжиной, вспомнил Бальян. Это было еще прежде, чем волосы начали выпадать, а лицо мальчика утратило прежние черты.
На какой-то миг образ Болдуина наложился на фигуру неподвижно сидящего короля; затем все смазалось и исчезло. Ги заговорил:
- Я рад видеть вас, сеньор.
- Король, - сказал Бальян быстро, - прошу вас выслушать все, что я сейчас скажу, не перебивая.
Ги сделал короткий жест рукой, и Бальян нахмурился: в этом движении ему почудилась слабость, беспомощность. Болдуин бы сейчас стиснул пальцы в кулак, а если бы эти проклятые пальцы не захотели его слушаться, укусил бы их с досады.
- Нужно примириться с графом Раймоном, - без обиняков произнес Бальян.
- Дело только за графом, - тотчас отозвался Ги.
Бальян смотрел на него изучающе, как будто прикидывал, на что способен и на что не способен этот король. Потом уселся, не дожидаясь приглашения, запустил пальцы себе в волосы и задумался.
- Вы оскорбили его, - выговорил наконец Бальян.
Ги двинул бровями.
Бальян поднял тяжелую голову.
- Вы потребовали от него отчитаться за все те траты, что были произведены в годы его регентства!
- Конечно, - тотчас откликнулся Ги. - Ведь граф Раймон потратил чертовски много денег. И я подозреваю, что не все его траты были оправданы. В чем же здесь оскорбление? Говорят, король Амори, отец моей супруги, был еще более расчетлив…
- Но ваш брат Эмерик заткнет за пояс даже покойного короля Амори, - сказал Бальян. - Боже, что мне делать с Лузиньянами? - Он задрал взгляд к потолку, но деревянные перекрытия и тяжелые каменные блоки безмолвствовали, вполне равнодушные к призывам этого барона.
- А почему вы должны что-то делать с Лузиньянами, мессир? - осведомился Ги.
Бальян вспыхнул.
- Потому что вы… ни на что не способны! Что это за история с Рено де Шатийоном? О ней все говорят! Все пересказывают его дерзости, которые он вам наговорил!
И, позабыв, что перед ним - его подданный, его вассал, а не просто грозный тесть его брата, Ги де Лузиньян заговорил, подавшись вперед и схватив Бальяна за руки, точно надеясь, что эти старые, исчерканные венами лапищи вытащат его из пропасти:
- Рено не слушает ни меня, ни вас, ни Раймона, ни своего пасынка Онфруа… Этот старик сидит, как коршун, в своем гнезде, на самой границе Королевства. Говорят, он не может удержаться при виде сарацин, кем бы они ни были. Я писал ему и умолял прекратить грабительские набеги, потому что мы заключили с Саладином мир на пять лет, но Рено, как мне передавали, просто посмеялся посланцу в лицо. Господь свидетель, так же он вел себя и при покойном государе!
- Покойный государь умел держать в узде Саладина. Против покойного государя никогда не осмелился бы выступить граф Раймон, - сурово сказал Бальян. Он чуть передвинулся, чтобы удобнее было сидеть, и перехватил руку короля за локоть. - Вы слабее его, мой сеньор! В конце концов, вы - всего лишь муж королевы, и не все, кто принес вам присягу, любят вас на самом деле.
- А вы? - спросил Ги.
- Что? - Бальян чуть отпрянул. Он не ожидал такой прямоты. - Что - я?
- Вы любите меня?
- Вы, мой господин, спрашиваете прямо, как Иисус… Да, я люблю вас! - сердито сказал Бальян. - Иначе не давал бы вам все эти советы.
- А в чем совет? - опять спросил Ги. - До сих пор вы лишь бранили меня, мой господин, как будто я женат не на королеве, а всего лишь на вашей дочери и дурно с нею обращаюсь.
Бальян чуть прикусил губу. Он выпустил руку короля, встал и начал расхаживать по комнатам. Ги следил за ним чуть настороженно, но без особой тревоги: Бальян - союзник, Бальян - слишком трезвомыслящий человек, чтобы затевать предательство.
Наконец сеньор Ибелин сдался.
- Хорошо! Я дам совет и помогу исполнить его. Расскажите, чем закончились ваши разговоры с Рено де Шатийоном.
- Вы ведь и без моих рассказов знаете, - сказал Ги. - Об этом судачат на каждом углу. Как ловко старик Рено посадил короля Гиона в лужу! Что, не так?
- Рассказывайте! - зарычал Бальян. - Я хочу услышать это от вас.
- Ладно. - Ги улыбнулся совсем по-детски. - Старый разбойник захватил огромный торговый караван в Аравийской Петре. Саладин прислал мне письмо на безукоризненном латинском языке и попросил вернуть награбленное, поскольку у нас с ним мир. Мне пришлось отправлять человека к Рено. Старик наплевал тому в глаза, разорвал мое послание, растоптал клочки ногами, а затем заковал посланника в кандалы, усадил на лошадь задом наперед… Спасибо, дал ему сопровождающего, иначе бедняга бы помер дорогой… "Я, - сказал мне Рено, - такой же господин на своей земле, как вы - на своей". Теперь вы довольны, мессир? Я рассказал вам все!
- Не все, - сказал Бальян.
Ги дернул углом рта.
- Что еще вы хотели слышать? Назвать вам имя посланца? Вызвать его сюда, чтобы он рассказал о своем чудесном свидании с бесноватым стариком? - Ги вздохнул. - Не попросить ли мессира де Ридфора, чтобы он подослал к Шатийону убийц?
Бальян ничуть не смутился.