И готов он уже покинуть
мою кружащую вокруг твердыню,
спуститься в мир, где
пресмыкается Безымянное -
разворачивается,
извивается,
яростное и голодное.
Но тут другой его сын, мой брат Тифон,
черная тень из пустоты,
является и молит
пустить его вместо отца.Но Сет отказал ему в этом,
открыл люк
и ринулся в темноту,
упал на поверхность мира.
И бились они триста часов,
больше двух недель
по Старому Стилю,
прежде чем Безымянное
стало слабеть.
Усилил Сет натиск,
ранил его,
готовил смертельный удар.Он бился с ним на лоне океанских вод, на ложе океана,
на суше бился,
бился в воздухе холодном
и на вершинах гор,
по всему свету
преследуя его
и поджидая, когда оно раскроется,
чтоб нанести удар ему последний.Два континента разбились вдребезги от их ударов,
вскипели океаны,
заполнив облаками небо.Кололись и плавились скалы,
раскаты грома трясли в небесах
самоцветы тумана
и пара.Много раз я сдерживал Тифона,
чтобы не ринулся он вниз на помощь.
И вот, когда свернулось Безымянное в кольцо
и коброй дыма вознеслось
на высоту трех миль,
а Сет встал прочно,
одной ногою попирая воду,
другою - сушу, тут-то
злокозненный и мстительный предатель,
тот Ангел
Дома Жизни -
Озирис
- свершил свою ужасную измену.Когда Сет умыкнул его законную супругу, Изиду,
и родила она ему Тифона и меня,
дал клятву птицеглавый,
что уничтожит Сета.
Поддержанный Анубисом, имел
Озирис на руках ту компоненту поля,
которую используют для разжигания светил,
звезду любую выводя за грань
стабильности.
Хоть и поздно, но все ж за миг узнал, что будет, я.
Сет не успел.Никогда доселе не направляли это поле на планеты,
и уничтожило оно весь этот мир.
Я спасся,
перенеся себя за много световых
лет. Тифон бежать пытался
в пространства низшие, где дом его. Но
он не преуспел. Не видел
никогда я больше брата. Ни тебя, Нефтида.
Мне стоило все это отца, который был и сыном,
брата
и тела жены моей,
но Безымянное осталось цело.Не знаю как,
но выжило оно и в бойне
под Молотом для Разрушенья Солнц.
Ошеломленный,
увидел я его потом плывущим
среди обломков мира -
туманность крохотную, в сердце
которой чуть мигает огонек.
Сплел паутину сил вокруг него я,
и, ослабнув,
оно в коллапсе рухнуло в себя.
Унес его тогда в тайник я
за пределы Живых Миров,
где посейчас оно еще томится
в узилище без окон, без дверей.
Хоть часто пытался уничтожить я его,
но так и не узнал, где Сет нащупал
жезлом своим его пяту… или
что там еще… то место, через которое его разрушить можно.
И все оно живет, и все кричит в ночи;и ежели оно освободится,
то может уничтожить Жизнь -
Срединные Миры погибнут.
Вот почему с захватом власти,
что за атакой следовал, не спорил,
да и сейчас не буду спорить я.
Я должен оставаться стражем, покуда
не будет уничтожен Жизни враг.
И все дальнейшее предотвратить не мог я:
немало Ангелов моих Постов
раскольниками стали без меня;
борясь за верховенство,
восстали друг на друга.Войны Постов длились, должно быть, лет тридцать.
Остатки в конце поделили лживая Птица и Пес.
Больше Постов не осталось. Теперь им
не остается другого, как только
взъярять мощные Силы вала,
сея в Срединных Мирах
войны,
голод и мор,
чтобы добиться баланса,
который бы сам, без насилья
установился, будь
станций больше у них.Иначе они не могут.
Боясь плюрализма,
они не уступят ни грана захваченной Власти и Силы.
Не могут они - и не смогут - действовать сообща.Итак, пока ищу я способ покончить с Безымянным;
когда свершу я это,
я обращу энергии свои
на бывших Ангелов моих, чтобы изгнать их
из двух преступно занятых Домов.Нетрудно сделать это.
Надо только
о смене позаботиться,
чтобы не стало катастрофой
безвременье без рук, умелых
в обузданье волн.И вот, когда исполню это все,
смогу использовать я силу
Постов, чтоб воплотить тебя,
моя Нефтида…
Но плачет Нефтида у моря и говорит:
- Это слишком! Этого никогда не будет!
И Принц Который Был Тысячью встает и поднимает вверх руки.
Внутри облака, что нависает над ним, появляется женский силуэт. Пот выступает на лбу у Принца, и женская фигура становится все отчетливей и отчетливей. Он шагает вперед, пытаясь обнять ее, но руки его обхватывают лишь легкий дымок, и имя его, а имя его - Тот, словно рыдание, звучит у него в ушах.
И затем он остается один - у моря, под морем, где огни в небе - это обычные рыбьи брюшки, занятые перевариванием обычной рыбьей пищи.
Глаза его увлажняются, и он испускает проклятие, ибо знает, что в ее власти положить конец своему существованию. Он зовет ее по имени, но не дожидается ни ответа, ни даже эха.
И теперь он уверен, что Безымянное умрет.
Он швыряет в океан камешек, и тот не возвращается.
Скрестив на груди руки, он уходит, и песок засыпает его следы.
В просоленном воздухе пронзительно кричат морские птицы, высоко, на тридцать футов над водой высовывает голову зеленая рептилия, длинная ее шея раскачивается из стороны в сторону, затем снова погружается в воду.
Марачек
Взгляни теперь на Цитадель Марачека в Центре Срединных Миров...
Все мертво, уныло, пусто. Неподвижно, безжизненно, безмолвно. Расцвети его прахом.
Часто приходит сюда Принц Который Однажды Был Богом - многое обдумать.
На Марачеке нет океанов. Уцелело лишь несколько пузырящихся родников, теплых и солоноватых, от которых разит псиной, словно от мокрой дворняги. Солнце его - очень старая, крохотная красноватая звездочка, слишком респектабельная или, может быть, ленивая, чтобы пуститься во все тяжкие, стать новой и уйти в пароксизме славы, она изливает вместо этого весьма анемичный свет, который идет на пользу глубоким синеватым теням, отбрасываемым причудливым каменным стаффажом среди бескрайних пляжей охры и сепии, каковыми подставляется Марачек ветру; и звёзды видны, хоть и слабо, над Марачеком даже и в полдень, ну а вечером горят они над выутюженными ветром равнинами, словно неоновые, ацетиленовые лампы, подчас - как лампы-вспышки; и плосок и уныл почти весь Марачек, хотя и перекраиваются по два раза на дню его равнины, когда достигают ветры своего бесплодного оргазма, сметая песок в кучи и тут же рассеивая их, все тоньше и тоньше вытачивая зернышки песчинок, - так что весь день висит в воздухе желтоватой мглой прах, наработанный ветром на рассвете и в сумерках, и вуаль мглы этой еще более умаляет звездочку Марачека для шарящего по небосклону ока, - все, в конечном счете, сглаживая и улаживая; сровненные с землей горы, ваянные-переизваянные гротески скал, бесконечная череда погребений и раскопок, - такова поверхность Марачека, послужившая, конечно, когда-то ареной для деяний, исполненных славы, мощи, блеска и великолепия, вопиет о подобном выводе сама ее банальность; но есть еще одно здание на Марачеке в Центре Срединных Миров, которое свидетельствует о подлинности этого наименования, а именно - Цитадель, которая, вне всякого сомнения, будет существовать, пока существует сам этот мир, хотя, быть может, не раз занесут ее пески - и вновь раскроют, - пока не наступит окончательный распад или общее оцепенение; Цитадель - столь древняя, что никто не может наверняка сказать, что была она когда-то выстроена, - Цитадель, является которая, вполне вероятно, древнейшим городом во всей Вселенной, разрушенная и отстроенная заново (кто знает, сколько раз?) на том же основании, снова и снова, быть может, с самого воображаемого начала иллюзии, называемой Время; Цитадель, которая самой своей статью свидетельствует, что и в самом деле существует нечто, способное превозмочь, чего бы это ни стоило, превратности судьбы, - о которой написал Врамин в "Горделивой окаменелости": "...Упадка сладость не касалась никогда твоих порталов, ибо судьба - янтарь, берет все на себя..." - Цитадель Марачек-Карнак, архетипический град, который населяют ныне в основном проворные крохотные твари, чаще всего насекомые и рептилии, питающиеся друг другом, одна из которых жаба) существует в данный момент Времени под перевернутым кубком, который стоит на древнем столе в самой высокой башне Марачека (в северо-западной), когда тщедушное солнце встает из праха и сумрака и смягчает беспощадный свет звезд. Таков Марачек.
Когда сквозь двери с Блиса входят сюда Врамин и Мадрак, складывают они свою поклажу как раз на этот старинный стол, сделанный из одного куска какой-то розовой, неестественной субстанции, которая не по зубам даже и самому Времени.
Это место, где проносятся в ярости призраки Сета и монстров, с которыми он сражается, сквозь мраморную память - разрушенный и отстроенный заново Марачек, древнейший из городов, - извечно.
Врамин вправляет Генералу левую руку, вставляет правую ногу; разворачивает ему голову, чтобы она опять смотрела вперед, затем копается в механизмах шеи и фиксирует ее в таком положении.
- Ну а как поживает другой? - интересуется он.
Мадрак отгибает Вэйкиму веко, щупает пульс.
- Похоже, просто шок. Как ты думаешь, кого-нибудь когда-нибудь вырывали из самого фокуса фуги?
- Мне о таких прецедентах не известно. Мы, без сомнения, открыли новый синдром, этакий временной шок; я бы назвал его центробежным эффектом фуги - или эффектом центрифуги. Наши имена, чего доброго, попадут в учебники.
- И что ты предлагаешь с ними делать? Ты можешь их оживить?
- По всей вероятности. Но они тогда начнут все сначала - и, может статься, будут продолжать, пока не разнесут и этот мир.
- Ну, здесь не так уж много что разносить. Стоило бы, наверное, заняться продажей билетов, а потом выпустить их на волю. Могли бы недурно подзаработать.
- О цинизм торговца индульгенциями! Только тип в рясе способен додуматься до такого!
- Да нет! Я этому, если ты припоминаешь, выучился на Блисе.
- Ну да - там, где гвоздем программы на Ярмарке Жизни стал сам тот факт, что она может кончиться. Но ты знаешь, в данном случае мне кажется, что разумнее всего будет забросить их в какие-либо удаленные миры и предоставить там превратностям собственных их судеб.
- Тогда зачем же принес ты их в Марачек?
- Я не брал их сюда! Их просто засосало в дверь, когда я открыл ев. А сам я направлялся сюда, потому что всегда проще всего добраться до Центра.
- Может быть, обсудим программу наших ближайших действий?
- Давай пока что немного отдохнем, я закреплю для этого их транс. А потом можно будет просто открыть другие двери и уйти, оставив их здесь.
- Нет, это будет вопреки моим этическим принципам.
- Не говори мне об этике, ты, самый человечный человек! Поставщик всех сортов опиума, которые только ни выберет для себя народ! Адвокат-святоша для раздавленных жизнью!
- И тем не менее, я не способен оставить человека умирать.
- Ну хорошо... Эй! Кто-то побывал тут до нас - чтобы придушить жабу!
Мадрак глядит на кубок.
- Я слышал россказни, что в крохотных, лишенных воздуха склепах они могут протянуть целые века. Интересно, давно ли сидит здесь эта? Если бы только она была жива и могла говорить! Подумай только, о каких славных деяниях могла бы она нам поведать.
- Не забывай, Мадрак, что я - поэт, и, будь любезен, оставь подобные домыслы тому, кто способен рассуждать об этом, не меняясь в лице. Я…
Тут Врамин подходит к окну.
- А вот и гости, - говорит он. - Теперь мы можем с чистой совестью оставить здесь этих ребят.
Водруженный, словно статуя, на зубчатой стене бастиона, ржет Бронза, как паровая сирена, и делает тремя из своих ног стойку. Затем испускает он в предрассветную мглу лазерные лучи, и мигают, моргают ряды его глаз.
Что-то приближается, пока еще не видимое сквозь пелену пыли и ночную тьму.
- Ну что, пойдем?
- Нет.
- Согласен с тобой.
И они в согласии ждут.
Секс-комп
В наши дни всем хорошо известно, что некоторые машины занимаются любовью, - и не только в смысле метафизических писаний Блаженного Яшке Механофила, который рассматривает человека в качестве сексуального органа создавшей его машины, чье существование необходимо, чтобы, производя поколение за поколением машинерию, свершил он наконец судьбу механизма; на его взгляд, все типы механической эволюции протекают через человека - до тех пор, пока не сослужит он до конца свою службу, не будет достигнуто совершенство и не придет пора свершить Великую Кастрацию. Бл. Яшке, конечно, еретик. Как было доказано при обстоятельствах слишком многочисленных, чтобы их здесь упоминать, всякой машине как единому целому нужен пол. Теперь, когда машина и человек сплошь и рядом меняются компонентами, а то и целыми системами, в любой точке человеко-машинного спектра может стартовать полноценное существо и пробежаться по всей его гамме. Человек, этот самонадеянный орган, достиг, таким образом, своего апофеоза или единения со Всеблагой Сочленилкой через жертвоприношение и искупление, как оно всегда и бывало. Изобретательство имеет ко всему этому непосредственное отношение, но изобретательство, конечно, не более чем форма механического вдохновения. Нельзя больше говорить о Великой Кастрации, нельзя больше отрывать машину от ее созидания. И посему Человек должен остаться - как часть Большой Картины.
Каждый знает, что машины занимаются любовью. Конечно, не в вульгарном смысле этого слова, наподобие тех мужчин и женщин, которые - не будем вдаваться в тонкости экономической мотивации, - сдают свои тела внаем на год-другой той или иной коммерческой компании, и их соединяют с машинами, чтобы внутривенно питать, изометрически тренировать, притушить сознание (или, если пожелаешь, оставить его включенным), но главное - чтобы через имплантированные в мозг каналы стимулировать соответствующие движения - из расчета не более пятнадцати минут на один жетон - на ложах крупных клубов удовольствий (все более и более модных и в лучших домах, и в дешевых забегаловках) ради развлечения и забавы себе подобных. Нет. Машины занимаются любовью через посредство людей, но после многочисленных обменов функциями все равно делают они это обычно духовно.
Полюбуйтесь, однако, на уникальное, только что возникшее явление: Оргазмотрон Плежа-Комп - компьютерный оракул, который в состоянии ответить на безбрежный океан запросов, - и так и сделает, но только с удовольствием, пока пользователь сможет его должным образом стимулировать Многие ли из вас входили в программно обеспеченный будуар, чтобы поднять и уладить важнейшие вопросы, и обнаруживали, как быстро пролетает время? Совершенно верно. Кентавр навыворот, т. е. человек ниже пояса, секс-комп этот представляет лучшее из обоих миров в их слиянии За всем этим фоном кроется любовная история - о том, как входит в Комнату Вопросов мужчина, чтобы спросить у тамошней машины о своей возлюбленной в настоящем и будущем. Такое случается всюду, всегда, и не часто отыщешь еще что-либо столь же нежное. Подробнее об этом потом.
Глава делегаций
И вот появляется Гор, он видит на стене Бронзу, останавливается и молвит:
- Открывай эти проклятые ворота, или я вышибу их!
На это Врамин бросает через стену:
- Не я закрывал их, не мне их и отворять. Входи как знаешь или глотай пыль.
Гор вышибает тогда ворота, чему Мадрак слегка дивится, и поднимается по винтовой лестнице на самый верх самой высокой башни. Войдя в комнату, он не слишком-то дружелюбно оглядывает поэта и воина-жреца и спрашивает:
- Кто из вас не давал мне войти?
Оба шагают вперед.
- Два дурака! Знайте же, что я - бог. Гор, явившийся прямо из Дома Жизни!
- Извини, что нас это не очень-то впечатляет, бог Гор, - говорит Мадрак, - но и нам никто, кроме нас самих, не давал войти сюда.
- Как называть вас, мертвецы?
- Врамин, к твоим услугами - более или менее.
- …И я, Мадрак.
- А! Я немного наслышан о вашей парочке. Почему вы здесь и что это за падаль на столе?
- Мы здесь, ваше благородие, в основном потому, что больше нас нигде нет, - говорит Врамин, - а на столе, как ты видишь, два человека и жаба, и каждый из них, должен заметить, лучше тебя.
- Дешево достаются затруднения, - говорит Гор, - хотя расплатиться за них может оказаться и не по силам.
- Что, хотел бы я знать, привело столь скудно одетого бога мести в эту золотушную дыру? - спрашивает Врамин.
- Ну как же, конечно, месть. Не попадался ли в последнее время на глаза кому-либо из вас, бродяги, Принц Который Был Тысячью?
- Не кривя душой, скажу, что нет.
- И я.
- Я здесь, поскольку ищу его.
- Почему здесь?
- Один оракул счел, что это подходящее место. И хотя я не в восторге от перспективы сражаться с героями, - а я знаю, что вы таковы, - кажется мне, что должны вы принести извинения за то, как меня встретили.
- Ты рассуждаешь вполне по-божески, - признает Мадрак. - Знай, что были мы взбудоражены недавней битвой и что провели несколько часов в весьма раздосадованном расположении духа. Может, мы хлебнем доброго красного вина, дабы подтвердить наши чувства, - тем более, что, вне всякого сомнения, это единственная фляга подобного напитка во всем этом мире?
- Этого хватит, если оно не из плохих.
- Повремени тогда чуток.
Мадрак вытаскивает свою баклагу, делает из нее большой глоток, чтобы показать, что с нею дело чисто, без подвохов, и задумчиво оглядывает комнату.
- Подобающий сосуд, сэр, - говорит он и берет лежащий на столе перевернутый кубок. Протерев его чистой тряпицей, он наполняет его вином и протягивает богу.
- Благодарю тебя, воин-жрец. Я принимаю его с теми же чувствами, с которыми ты мне его предлагаешь. А что же это была за битва, которая до того вывела вас из равновесия, что вы позабыли даже о простой вежливости?
- Была это, Кареглазый Гор, битва при Блисе - между Стальным Генералом и одним типом, которого прозывают Вэйким-Скиталец.
- Стальной Генерал? Невозможно! Он мертв уже - много веков. Я лично сразил его.
- Многие успели сразить его. Но никто не победил его.
- Эта груда металлолома на столе? Неужели это и в самом деле Князь Восставших, который предстал однажды в битве предо мною как истинный бог?
- Еще не было тебя, Гор, на свете, а он уже был могуч, - говорит Врамин, - и когда позабудут люди Гора, по-прежнему не исчезнет Стальной Генерал. Неважно, на чьей стороне он сражается. Побеждает он или проигрывает - все равно, он - это сам дух восстания, который никогда не может умереть.
- Не нравятся мне эти разговоры, - говорит Гор. - Наверняка, если бы кто-то разобрал его на части и уничтожил их все до единой - а потом рассеял останки по всему космосу, - он перестал бы существовать.