Ратники выдвинулись из-за спины Моислава, подступили к вятшим. Те потянули из ножен мечи, Завид кликнул своих людей, чтоб были поближе. Но челядины не шелохнулись. Один только дёрнулся исполнять повеление, однако стоящий впереди предупредительно выставил ладонь, остановил его. Гневно дрогнув губами, боярин повернулся к челяди, прищурил веки. В прежние времена, заметив такое, смерды как снопы валились, просили о милости. Но сейчас просто бессмысленно уставились на хозяина, точно языки проглотили. Ушкуйники ловко подскочили к боярину, заломили ему руки, повалили на землю. Сбыслав же получил по шее от кого-то из собственной чади и рухнул на снег. Обоих быстро повязали, Завида оставили у костра под присмотром челядинов, а извивающегося купца подняли на руки и понесли к середине реки. Там уже стучали топорами ушкуйники, вырубая во льду прорубь. Сбыслав матерился и рассылал всем проклятья, ушкуйники посмеивались, шагающий впереди Моислав аж светился от ликования. Вытаращенные глаза его лучились дикой радостью, на кончике носа сияющей звездой застыла капля.
– Радуйся, Сбыслав! – говорил он. – Жертвой своей ты спасаешь людей. Разве душа твоя не тешится от этого? Разве мысли не наполняются счастьем? Скоро увидишь ты творцов сей земли. Пред ними будешь держать ответ за деяния свои. Внемли их гласу и упокойся с миром!
– Чтоб тебе захлебнуться блевотиной своей! – хрипел купец. – За всё с тебя спросится, за всё! Будешь молить о прощении и каяться в грехах, да поздно!.. – Он вдруг закашлялся и умолк – один из ушкуйников заткнул ему рот рукавицей.
– Глубоко же в тебя проникла скверна, – сокрушался попович. – Непросто выковырять её оттуда.
Он подступил к проруби, обернулся, знаком велел ратникам опустить Сбыслава на снег. Тот корчился от боли и, шипя как змея, прожигал всё вокруг ненавидящим взором.
– Что же, братья, поклонимся здешним владыкам и отдадим им то, чего они просят, – сказал Моислав. – Не хотели мы допустить до этого, но и отказать миродержцам в надлежащем им не можем. Помолимся же за души тех, что сейчас отойдут от нас, дабы увидеть иной, лучший мир. Преклоним колени и, разразившись слезами, возблагодарим их за этот подвиг. Нет в нас злобы ни к тебе, Сбыслав, ни к Завиду, ни к прочим вятшим. Вы сами избрали свою судьбу и были наказаны богами за гордыню. Да смилостивятся они над вами, и да постигнет вас блаженный покой, коего не видели вы в этом мире…
Попович опустился на колени, и все воины последовали его примеру. Воздев руки к небу, Моислав вдруг завыл, покачиваясь из стороны в сторону, потом забился лбом о лёд, расцарапав лицо слудом, начал выкрикивать что-то нечленораздельное, сорвал рукавицы и принялся скрести длинными грязными ногтям по снегу. Из горла его послышались какие-то хрипы и лай, затем попович вдруг рассмеялся, вскочил, принялся прыгать с ноги на ногу и прихлопывать в ладоши. Получалось что-то вроде скоморошьей пляски. Вои старательно повторяли его действия, словно Моислав дёргал их за нити. Не переставая хлопать и орать, попович двинулся вокруг проруби.
– О великий Ящер, молимся тебе! – вопил он. – О бессмертный владыка вод морских, молимся тебе! О Вакуль, повелитель чудских рек и озёр, молимся тебе! О Мир-Суснэ-Хум, защитник рода людского, молимся тебе!..
Имена югорских демонов мешались у него с именами славянских богов, христианские святые путались с чудинскими духами, а месть грозных навий шла рука об руку с евангельским всепрощением. Странная эта была молитва – вроде и языческая, а вроде и нет; всё перевернулось в голове у безумца, а тёмный люд, не знающий грамоты и воспитанный на стариковских сказках, готов был верить любому его слову, лишь бы успокоить мятущуюся душу. Они слушали его, упоённые открывшейся истиной, полные уверенности, что теперь-то наконец всё разъяснилось, и все беды останутся позади; они шли за ним, чествуя Моислава как пророка, не желая знать, что пророк этот лишился рассудка.
На десятом кругу Моислав вдруг остановился и, задрожав всем телом, рухнул на снег. Ратники было подумали, что с поповичем случилась беда, но Моислав весьма прытко перевернулся на спину, стал елозить по слуду, захлёбываясь словами. Что бормотал он – никто понять не мог, да и к чему? Все видели: попович отстранился от бренного мира, ушёл в недостижимые выси. Этот священный миг нельзя было нарушать, и все замерли в благоговении, уставившись на Моислава, ожидая, пока душа его вернётся в плоть. Но душа не торопилась. Она витала где-то далеко, в то время как тело вспахивало снег, извивалось, словно издыхающая змея, дрожало и дёргалось. Наконец, глаза поповича прояснились, он перестал скрести лёд, и, успокоившись, воззрился в свинцовое небо. Затем тупо заморгал, потёр глаза и медленно сел. Посмотрев сначала в одну сторону, потом в другую, вдруг усмехнулся и похлопал себя по правой коленке.
– В воду его, – приказал он, махнув ладонью в сторону проруби.
Ушкуйники бросились к связанному Сбыславу, подняли его за руки и за ноги, поволокли к вырубленной во льду дыре. Поднеся, вопросительно взглянули на поповича (не скажет ли ещё чего?), но тот молчал, и ратники осторожно, чтобы не упасть самим, начали опускать купца головой в ледяную бездну. Сбыслав брыкался, что-то пытался сказать, но лишь мычал сквозь варежку и яростно вращал глазами.
– Вот и пришёл конец несогласиям нашим, – кротко произнёс Моислав. – Видать, богам так угодно было. Знай, Сбышек: не таю я на тебя зла, и ты на меня не таи. Все там будем – одни раньше, другие позже. Ты вот умираешь на глазах у товарищей своих, а где нас смерть застигнет – неведомо. Так что радуйся – ты воистину избран. И да простят тебя боги.
Он опустил голову и что-то неслышно зашептал. Ушкуйники продолжали медленно опускать Сбыслава под лёд. Купец отчаянно дрыгался, и даже когда масляная чернота сомкнулась на его шее, изгибался, поднимая волны и пуская пузыри. Ратники, держа купца с двух сторон, занесли его над прорубью, поставив столбом, а затем выпустили из рук. Камнем ушёл Сбыслав на дно, вода забурлила и разошлась пенными бурунами, льдинки прижались было к снежной кромке и вновь сомкнулись, густым слоем затянув прорубь. Толпа издала вздох и тут же замолкла, сама испуганная своими чувствами. Моислав неотрывно смотрел в синевато-чёрную дыру воды. Он был бледен и тяжело дышал. Его исхудавшее лицо вдруг резко постарело, спина ссутулилась, а глаза наполнились неизъяснимой печалью. Засопев, он смахнул рукавицей каплю с кончика носа.
– Пошли за следующим, – проговорил он, направляясь к боярскому шатру. Ушкуйники нестройной толпой последовали за ним. В наступившей тишине стал слышен скрип снега под ногами и короткие разговоры, которыми ратники пытались отогнать тягостные мысли.
– Теперь-то уж заживём! Больше нам вятшие воду мутить не будут…
– Видал, как он в пучину-то ушёл? Без единого вздоха. Знать, поджидал его уже царь речной…
– Давно пора было. Попович – знатный ушкуйник. Концы в воду, а поживу – себе. Так и надо…
– Как хомут с шеи… Долго они на нас пахали, да сколько верёвочке не виться…
– А я вот помню, как вятшие к крепостце ходили. Тоже, небось, не просто так…
– Да что говорить: все они – изменники, все смерти лютой достойны.
– В Новгороде-то повеселимся, али как? Отведаем боярской кровушки, хе-хе…
– Помнишь, как Гюрятку вешали? Визжал как кабан…
– Хорошо погуляли. Раздольное было времечко. Нынче уж не так.
– Князю с посадником надобно долю оставить. Иначе осерчают.
– Перебьются. Сами без порток, какая уж тут доля?
– А ежели допрос учнут, куда вятших дели? Что ответим-то?
– Не твоего ума дело. Об этом попович с Буслаем пусть головы ломают. А мы – люди маленькие…
– А тревожно всё ж таки.
– Теперича хоть до Камня дойдём. А за Камнем – гуляй душа! Жратвы и рухляди вдоволь. Бери – не хочу…
– Думаешь, упыри югорские отцепятся от нас?
– А то как же! Они на вятших зубы точили. Ноне своё получили, авось отступятся.
– А ежели нет?
– А ежели нет, тебя им отдадим, хе-хе…
Перекидываясь мрачными шутками, ушкуйники добрели до шатра, перед которым кулём лежал связанный боярин. Вывернув голову, он уставился на поповича и выдавил:
– Пощади, не лютуй.
Попович зримо удивился.
– Ой ли, Завиде? Ещё вчера и замечать меня брезговал, и ныне о пощаде молишь?
– Озолочу, – прохрипел боярин.
Моислав самодовольно улыбнулся.
– Не я казню, боги казнят, Завидушка. Покурочил ты идолов, думал – с рук сойдёт? Ан нет, всё в скрижалях небесных записано! Вот и наступил час расплаты. Был ты родовитый боярин, белая кость, а ныне – червь у ног моих, тварь издыхающая. Всем воздаётся по делам их, Завидушка!
По его знаку смерды подняли боярина на ноги, нахлобучили на него упавшую шапку. У Завида выступили слёзы на глазах. Дрожа, он заморгал, спросил укоризненно:
– Как отцу-то в очи смотреть будешь?
– Ты за меня не тревожься. Ты за себя тревожься. Не я, а ты пред богами предстанешь вскорости. Вот о чём думай. – Он ухмыльнулся и махнул рукой: – Тащите его, ребята, к той сосне на берегу.
Ратники поволокли Завида к дереву. Моислав шёл чуть позади и, поёживаясь от холода, угрюмо оглядывал местность.
Лес встречал его привычным безмолвием. В морозной дымке проступали кривые ветви, словно застывшие щупальца чудовищ, тонула в молочном тумане снежная пена сугробов, покосившимся плетнём сгибался надо льдом заиндевевший ивняк. Солнце, невидимое за кронами деревьев, испускало слабый сумеречный свет, который слегка подкрашивал верхушки безбрежного сузёма на горизонте. Ничто не двигалось в тайге, ничто не шевелилось, и даже волк, сопровождавший русичей, куда-то подевался, словно предчувствовал нехорошее.
Боярина подтащили к невысокой кряжистой сосне с раздвоенным стволом, одиноко торчавшей над береговой вымоиной, поставили на колени. Завид отчаянно мотал головой, силился сказать что-то, но не мог, сотрясался рыданиями.
– Успокойте его, – хмуро велел попович.
Один из челядинов с размаху ударил Завида по скуле, повалил набок.
– Не бедокурь, боярин, – мягко произнёс Моислав. – Прими смерть достойно.
Он повернулся к сосне, протянул к ней ладони и заговорил больным голосом:
– О повелитель огня Перун! О владыка неба Нум-Торум! К вам обращаюсь я со смиренной молитвой! Примите в объятия ваши сего недостойного, нарушившего покой ваш и дерзко злоумышлявшего на идолов ваших! Не по худому намерению, но по тяжкой доле нашей пришли мы сюда, в обитель вашу, дабы прославить имя славянское и разнести славу новгородскую по самым отдалённым краям. Не было в нас вражды к законам вашим, лишь немногие питали злобу к святилищам вашим и слугам. Все они настигнуты карой небесной, ныне отдаём вам последнего и самого лютого из них, да насытится ваша месть и успокоится гнев…
Закончив речь, он обернулся к воям, кивнул на боярина и провёл ладонью по горлу. Нечай, вытащив нож, подступил к Завиду, перевернул его на живот.
– Уж не взыщи, боярин, – сказал он, наклоняясь. – Буду резать как умею. Сам понимаешь – до тебя только скотину вот так резал. А тут рука чувствовать должна… Не трепыхайся. Авось легче пойдёт…
Вятший застонал и уткнулся лбом в снег. Ушкуйник сбил с него шапку, взялся за волосы на затылке, дёрнул на себя и завёл нож под боярскую бороду. Не отпуская Завидовых волос, сделал несколько движений ножом, словно вспарывал туго набитый мешок, и тут же снег под головой боярина окрасился в густо-красный цвет. Завид что-то забубнил, заворочался, будто пробуждаясь ото сна, а Нечай ещё раз двинул ножом, и вятший затих.
– Господи Боже, помилуй меня, грешного, – донёсся из толпы чей-то дрожащий голосок.
Вои как один принялись креститься, снимая шапки.
– Совсем сдурели? – накинулся на них Моислав. – Богов обидеть хотите? Крестных знамений не накладывать, шапок не снимать! Мы не товарища своего хороним, а миродержцам жертву отдаём. Понятно вам, сиволапые?
Ратники смущённо натягивали шапки обратно.
– Поднимите его и подвесьте за ноги, – распоряжался попович. – Одёжу не сымать. Кого замечу – руки повыкручиваю. – Он окинул суровым взором собравшееся воинство и добавил: – Нечай, ты будешь главным.
Ратники принялись спорить, как поднять мёртвое тело на такую высь. Попович же побрёл к нартам, не слушая их – мыслями он уже был в грядущем. Ему грезилось, что станет он большим чародеем, объединит чудские и славянские силы, войдёт в Новгород и восстановит там власть древних богов. Запылают церкви, подожжённые его воями, а заброшенные капища Перуна и Велеса оживут, наполнятся воскурениями. Как сладко было думать об этом!
– Доволен, чай? – услышал он голос.
Это говорил Буслай. Он сидел возле боярского шатра и курил сар. Был он худ, страшно бледен и грязен. Руки его слегка подрагивали, нижняя губа чуть отвисла, обнажив почерневшие зубы.
Попович в сомнении поглядел на него, подбоченился.
– А ты будто нет?
Буслай почесал единственное ухо, скривил губы в раздумьях, пожал плечами.
– Меньше ртов – больше жратвы.
– Только о брюхе своём печёшься.
– А как же без этого? Сытое брюхо – опора вою. – Он устремил взгляд за спину Моиславу, усмехнулся. – А что ж вниз головой-то вешаете? Тоже что ли боги велели?
Моислав обернулся, посмотрел, как ратники взгромождают боярина на сосновый сук.
– Велели, – подтвердил он.
Сотник опять усмехнулся, покачал головой.
– Шутник ты, однако, попович.
Тот ощерился.
– Не веришь в дар мой, Буслаюшка?
– Верю – не верю – какая разница? Главное – народ тебе верит.
Моислав подумал, поглаживая бороду, вздохнул.
– Что ж, крепкого здоровьица тебе, сотник.
– И тебе, попович.
Моислав посмотрел на него внимательно, потом тихо произнёс:
– Не попович я более, а ведун. Волхв-прорицатель.
– Эвона как! – удивился Буслай. – А отец-то твой что на это скажет? Согласится ли?
Моислав набычился, засопел.
– С прошлым своим я порвал. Нет у меня боле прошлого. Отныне я – кудесник, заклинатель сил земных и небесных. На моих плечах лежит тяжесть похода. Я должен вывести малых сил отсюда. Без заступничества древних миродержцев все тут головы сложим.
– А ежели не дойдём, передохнем по дороге?
– Значит, того хотят небожители. Не нам осуждать их.
– А волк-то, что бежит по опушке, не богами ли посланный? Ведь никак не отстанет, проклятый. Идёт как привязанный.
– Волк этот – вестник Перуна. Громовержец взирает его очами, следит, как мы исполняем его заветы.
– А может, демон это, послан, чтобы смущать нас? Сам же вопил, чтоб убили его. А ныне что же?
Моислав нахмурился.
– Тогда меня глодало сомнение, не мог распознать божьих речений. Ныне же вижу всё ясно.
– Переменчив ты, Моислав, аки ветры весенние.
Буслай трясся от смеха. Ему было весело. Моислав мрачно воззрился на него, поджал губы.
– Потешно тебе? Скоморошничаешь? Ну смейся дальше, – он отвернулся и зашагал прочь.
А сотник втянул в себя дым и прикрыл глаза. Ему было хорошо.
Этот разговор озадачил Моислава. Нежданно-негаданно он вдруг обнаружил, что среди ратников есть человек, который не поддался его чарам. И что особенно прискорбно, человеком этим оказался Буслай, единственный, за кем вои готовы были идти в огонь и в воду. Такое открытие не на шутку встревожило поповича. Сотник являл собой силу даже более грозную, чем купцы и бояре: те изначально были чужды чадинам, а этот – плоть от плоти их, нелегко будет от него избавиться.
Но были и другие заботы. Главной из них оставался голод, по-прежнему донимавший воев. Ратники уже давно расстались с мечтой о мясе, теперь радовались даже сушёным ягодам. В пищу шло всё: кожи, береста чумов, мёрзлая кора, личинки жуков, спрятавшиеся в пнях и стволах. Обезумевшие от голода, вои всё чаще с жадностью поглядывали на оленей, которые из последних сил тянули нарты с ранеными и скарбом. Скотина тоже отощала, питаясь одной жухлой травой, добываемой из-под снега. До Камня могла и не дотянуть.
Скоро среди новгородцев поднялся ропот. Разочарованные и отчаявшиеся, они принялись оскорблять Моислава, кричали, что он обманул их. Самые пылкие предлагали отправить его под лёд вслед за Сбыславом. Но самозваный кудесник и здесь сумел выкрутиться. Умело играя словами, он убедил замороченных воев, что причина неутихающих бедствий в их неверии и лукавстве.
– Коварные как гиены, – гремел он. – Вы молились богам, а в сердце затаили обман. Как могли боги помочь нам, если видели среди вас двуличие и мерзость? Непостоянством своим вы обманули ожидания миродержцев. На колени, презренные! Не меня, но вас судить надобно – за скверну вашу, за ложь, за себялюбие…
Удивительным этим вывертом Моислав не только спас себя, но и внёс раздор в новгородское войско, заставив людей подозревать друг друга. Те, кого он припечатал особенно сильно, должны были отказаться от своей доли в добыче и неустанно каяться, надеясь на снисхождение товарищей. Их вывели из войскового круга, обратили в рабов.
– Веди нас, Моислав! – кричал вои. – Мы верим тебе.
Попович наслаждался. Власть его была крепка как никогда. Но беспокойство всё же не отпускало его, ведь голод никуда не делся. Буслай разрешил пустить под нож одного из оленей, но даже это не принесло облегчения измученным людям. Кисловатая и жёсткая лосятина была скверной заменой мясу лесной дичи.
И тут судьба улыбнулась поповичу. Однажды днём с берега вдруг послышался тоскливый вой, и на маленький обрывчик над рекой выскочил старый знакомый – серый волк. Кровь застыла у Моислава в жилах. Что сулил этот знак – новые беды или конец испытаний? В тревоге он посмотрел на зверя. А тот задрал морду и отчаянно взвыл к небесам, пронзая своим голосом колючий югорский воздух.
– Братцы, да что ж это? – плаксиво выкрикнул Лешак. – Сил моих нет терпеть. Хоть подыхай… Опять эта зверюга по наши души пришла.
– Не ной, – рявкнул Нечай. – Все, кто с луками, целься к зверя. Авось попадём.
– Да разве ж можно это? Попович говорил, знак это.
– По мне хоть знак, хоть примета… Достал этот волк хуже горькой редьки. – Нечай быстро извлёк из нарт лук с колчаном, вытащил стрелу, прицелился. – Эх, далековато… Ну, авось не промахнусь.
– А может, поближе подойти? – спросил другой ушкуйник, тоже державший в руках лук. – Чтобы уж наверняка.
– Удерёт…
– И пускай его. Хуже-то не будет.
Нечай в сомнении покосился на него, кивнул.
– Лады. Подойдём поближе.
Несколько воев, растянувшись цепочкой, осторожно двинулись к волку. Тот почему-то не убегал, только знай себе драл горло, неотрывно глядя в небо.
– Ишь ты, – переговаривались вои. – Тоже, видать, жрать хочет.
Лучники подошли на расстояние прицельного выстрела, остановились. Полетела со свистом одна стрела, другая, потом третья. Ни одна не попала.
– Эх вы, вашу мать… – досадливо выругался Нечай.
– А сам-то, – с обидой возразили ему.
Волк же, услыхав пение стрел, перестал выть и с каким-то удивлением, вполне по-человечьи, посмотрел на русичей. Словно жаром обдало от его взгляда. Не мог зверь так взирать на людей. Стало быть, прав был попович – не волк это, а дух небесный. Потому и не попали в него стрелы. Поражённые этим, люди застыли в страхе, волк же быстро развернулся и умчался в лес – только его и видели.