– Э-эх, упустили, – сокрушённо проворчал Нечай. Он посмотрел на прочих стрелков и махнул рукой. – Ладно, пошли уж…
Они направились обратно к нартам.
– Не убить вам этого зверя, – хмыкнул Моислав.
– Отчего ж? – спросил бородач.
– Говорю же – Перунов вестник это. Божий зверь. Не по зубам он вам.
– Поглядим ещё…
– И глядеть нечего. Пока боги не отзовут его, ничего вы волку не сделаете.
Нечай бешено взглянул на Моислава, прочистил горло.
– Поостерегись, попович. С огнём ведь играешь. Не ровён час, и зашибить могу.
– И ты тоже поостерегись, Нечаюшка. Может, через твоё святотатство местные духи нас и преследуют, а?
Вопрос был с намёком. Но Нечая трудно было испугать. Он вкрадчиво произнёс:
– А тебе-то, Моиславушка, власть голову не кружит ли? Смотри, мы ведь как вознесли тебя, так и обратно можем спихнуть. За нами не заржавеет. – Он оглянулся на ратников. – Верно говорю, ребята? Пророк-то наш всё обещания раздаёт, облегчение от трудов сулит, а дел за ним что-то не видно. Одни словеса. – Ушкуйник развёл руками и встал враскоряку, издеваясь.
Моислав спрыгнул с нарт, засопел, багровея. Ему захотелось крикнуть: "Взять его!", но он сдержался. Прежде чем карать, надо было доказать этим неучам, что он прав, дабы ни у кого не возникло сомнений в его избранности.
Отпустив рукоятку ножа, Моислав заговорил. Речь его опять была полна клятв, угроз и призывов к вседержителям. Ничего нового не сказал попович, но отчего-то люди, слушая его, в который раз преобразились и, воспламенённые, готовы были выполнить любой его приказ. Моислав упивался этим. "Перун, Велес и весь сонм богов помогают мне, – думал он. – Иначе кто бы пошёл за мной?". И впрямь, если бы он говорил от себя, лукаво ссылаясь на божественную волю, кто бы ему поверил? Не иначе, боги осенили его своим благоволением, передали ему власть над человеками, чтобы он мог вести людей к свету. А значит, испытания его не напрасны, и скоро за них должна воспоследовать награда. Так думал Моислав, зажигая своей верой окружающих.
Но тут за спиной поповича раздалось какое-то кхеканье, и, обрывая его речь, прозвучал насмешливо-удивлённый голос:
– Теперь-то вижу, чем ты народ околдовал, попович. Ай, молодца!
Моислав резко обернулся. Шагах в пяти от него, держась за нарты, стоял Буслай.
– Тебе бы на вече горлопанить, а не здесь глотку драть, – добавил он.
– Не искушай, Буслай, – предупредил попович. – Вижу, вы с Нечаем – одного поля ягоды. Оба насмешники да святотатцы.
– Грешны, – согласился Буслай. – А кто без греха?
– Думаешь, без богов весь путь пройдёшь? Без богов ты никто. Они тебе и путь проторят, они же и в гроб вгонят.
– Так-то оно так. Да только не видели мы от них благодеяний пока. Уж и вятших им отдали, а всё без толку.
– Стало быть, мало отдали. Не все желания утолили.
– Скоро сами окочуримся, богов-то ублажая.
– Не кощунствуй, Буслай. Договоришься ведь, что и с тобой будет, как с вятшими.
– Болтай! Чтоб мои ребятушки, с которыми я вместе щи хлебал, на меня же руку подняли? Не бывать такому. Верно я говорю, братцы?
Ратники что-то пробурчали, не желая участвовать в споре. Буслай нахмурился. Не понравилось ему, что старые боевые товарищи повели себя как робкие овцы. Не бывало такого прежде. Моислав же сразу воспрял духом. Победно поглядев на сотника, он усмехнулся.
– Надо будет, и тебя засудим, Буслай, – сказал он. – Пред богами все равны…
Но тут один из ратников вскинул руку и выкрикнул:
– Глядите-ка! Человек.
Все обернулись. Действительно, с крутого обрыва, на котором только что стоял волк, спрыгнул лыжник с луком за спиной, одетый в югорский полушубок и короткие меховые сапожки. Бросив взгляд на русичей, он выпрямился, чуть не поскользнулся на льду и припустил на другой берег. Почти сразу за ним вывалился медведь. Съехав пузом на лёд, он проворно поднялся и, отряхнувшись, бросился в погоню за человеком.
– Бер, – проронил кто-то.
И сразу все заметались, похватали луки со стрелами, копья, рогатины. Вот она, желанная добыча! Мгновенно улетучилась усталость, ноги и руки налились силой, сердца забились в предвкушении пира. Визжа и переругиваясь, ратники устремились за зверем. Возле нарт остались лишь Моислав, Буслай да несколько раненых воев.
Тем временем человек, убегавший от медведя, выбрался на противоположный пологий берег, взрыхлил лыжами снег и кинулся в берёзовую рощу. Медведь же, испуганный воплями русичей, круто повернулся и побежал прочь, тяжело подбрасывая своё бурое тело над нетронутой белой пеной.
– Не упусти его, братцы! – орал Нечай.
Кто-то из лучников уже натягивал тетиву, товарищи обгоняли их, бежали вперёд, загораживая обзор, стрелки матерились на чём свет стоит и старались высмотреть меж бегущих спин скачущий зад медведя. Буслай вдруг всплеснул руками, будто осенённый догадкой, и бросился к ближайшим нартам, принявшись выкидывать из них всё барахло.
– Ты что задумал? – изумился попович.
– Помоги-ка мне, Моиславе.
Тот подошёл ближе, вытащил из нарт щит, бросил его на снег.
– Не догнать им его… – лихорадочно бормотал сотник. – Медведь – зверь быстрый. Стрелой только подранят, и всё… Уйдёт он… Даром, что шатун. Его надо с саней брать. Копьём прямо в шею…
Попович с уважением поглядел на ушкуйника. А ведь и правда – от упряжки зверь не убежит.
Вдвоём они быстро разгрузили нарты, запрыгнули в них и стеганули оленя. Тот, мученически взревев, рванулся вперёд.
Взрывая наст полозьями, они понеслись по извилистой белой дороге, меж дремучих зарослей ивняка и мраморных громад беломошника. Перламутрово светились сугробы, и опасливо выглядывал искрящийся лозняк из обросшего седыми лохмами елового сухостоя. Мерцали изморозью валуны, а над окоёмом начинала дрожать дикими красками неистовая пляска духов.
– Вот они, боги-то! – ликующе завопил Моислав. – Пришли нам на выручку.
– Не спеши, торопыга, – сквозь зубы откликнулся Буслай. – Не доехали ещё…
Он напряг горло и рявкнул бегущим воинам:
– Разойдись! Задавлю!
Воины отпрыгивали в стороны, ныряли в сугробы и, сплёвывая снег, матерились. А сотник, азартно приоткрыв рот и выкатив немигающие глаза, мчался дальше, уже занося копьё для удара. Сани подскочили на ледяном бугре, и Буслай, стоя на полусогнутых ногах, чуть не вывалился из них.
– Держи поводья! – заорал он поповичу, вновь занося руку с копьём.
Моислав ухватился за вожжи, испуганно присел, зажмурился. Отчего-то ему стало очень страшно. Удивительное дело: когда он дробил кости югорским воинам, страха не было, а сейчас, представляя себе, как острие копья воткнётся медведю в загривок, оцепенел от ужаса. Руки и ноги его отяжелели и пошли мурашками, перед глазами запрыгали разноцветные звёздочки.
– Бей, Буслай, – прохрипел он, сдерживая рвотные позывы. – Бей!..
Где-то сбоку померк свет, раздался короткий рык, сильные пальцы с ужасной болью вцепились ему в плечи.
– Стой! Стой, дурачина! Куда помчался! Разворачивай…
Но попович уже утратил власть над оленем. Он держал вожжи в онемевших руках и, распахнув очи, смотрел, как зверь несёт его куда-то в безбрежную даль, вскидывает голову, сопит, выпуская тучи пара, а впереди, чуть выше кончиков подпиленных рогов, всё неистовее разгорается пляска духов.
– Разворачивай, тебе говорят! Убью, сволочь!.. – бесновался сотник.
– Не могу, – проговорил Моислав сквозь сжатые зубы. – Затёк…
И тогда неимоверная сила выдернула его из нарт и швырнула в сугроб, а откуда-то сверху победный голос закричал:
– Тпру, зараза! Назад! Куда идёшь?..
Моислав выплюнул снег и перевернулся на спину. По шее стекали ледяные ручейки, где-то далеко, за взрытой полозьями бороздой, с рёвом ворочался коричневый ком с торчащим из него древком. Из висевшей над рекой сизой дымки уже бежали к этому кому неловкие чёрные фигуры, рычали что-то, а приблизившись, вонзали в него копья, били палицами. Скоро ком исчез в скоплении чёрных тел, и Моислав начал подниматься. Его мутило. Он медленно встал, покачнулся и побрёл обратно. "Вот и конец голоду, – подумал он. – Конец нашим страданиям". Почему-то в нём не было радости, только безмерная усталость. Ему хотелось есть и спать.
К ратникам неспешно подъехал весёлый вожак ушкуйников. Уверенно направляя присмиревшего оленя, он упирался левой рукой в бок и гордо поглядывал сверху на товарищей. Приблизившись, свистнул, обменялся парой шуток с Нечаем, сошёл на лёд. Моиславу тоже захотелось крикнуть что-нибудь задорное, но он промолчал, сохраняя достоинство. Теперь, когда его правда была доказана, он хотел предстать перед воинам в образе великодушного пророка. Это было так сладко – проявить снисхождение к маловерам. Отходчивость свойственна избранникам богов.
…Такое событие как убийство медведя не могло обойтись без праздника. Тем паче, что наступали Велесовы дни, когда полагалось обряжаться в беровы шкуры и молить грядущее лето о хорошем урожае. Обряд этот почитался за начало нового года, а потому Моислав решил устроить шумное действо. Он взял шкуру освежёванного зверя, сшил её по кускам, напялил на себя. В этом одеянии, с лицом, торчавшим из открытой пасти, попович бродил среди пьяных от сытости и курева ратников и распевал песни. Вои, слушая его, приплясывали, хохотали, норовили пырнуть Моислава ножом или рогатиной, делая вид, что убивают медведя. Попович же заставлял их кланяться себе, говоря, что они кланяются хозяину леса, и обращался с наставлениями.
– Боги явили своё могущество, даровав нам победу над чудинами и послав в пищу мохнатого зверя. Теперь вы видите, кто владычествует в сих местах и кому надо возносить молитвы. Не обижайте богов небрежением, не возводите на них хулы, не старайтесь защититься от них именем Христовым. Помните: не Христос, а старые вседержители, Владимиром порушенные, сидят здесь на престоле, им приносите требы и благодарите за удачу свою. Без их позволения даже чихнуть не смейте, даже лист с древа сорвать, даже ветку сломать. Поражая зверей на охоте, творите молитвы небожителям и оставляйте им малую часть добычи. Знайте: душа, возносясь, стенает и плачется богам, желая обратить их гнев на погубителя своего, и ежели не задобрите миродержцев достойной жертвой, не избегните мести их…
Так молвил попович, спеша воскресить в умах новгородцев старую веру. И хоть они слепо внимали ему, не смея перечить, Моислав знал – народ непостоянен и труслив. Стоит встретить другого вещуна, и люди с лёгкостью поддадутся его чарам. И вот, дабы избежать этого, попович спешил крепче вбить корень полузабытой веры в их мутные души. Пусть ратники впитают язычество в свои плоть и кровь, пусть сродняться с ним, напрочь забыв о православии. Так думал Моислав, прыгая возле костра и колотя палкой по щиту.
Лежу я, луговой зверь,
В своём балочном доме с земляными балками,
Лежу я, лесной зверь,
В своём жердяном доме с земляными жердями.
Как выставил наружу
Свою волосатую руку с косами,
Оказывается, мой батюшка, вышний свет,
Уж превращается в жаркое длинное лето;
Оказывается, мой батюшка, Ярило,
Уж превращается в комариное длинное лето.
Направляюсь я искать места, богатые ягодой,
Направляюсь я искать места, богатые шишками.
Что за река показалась впереди?
Как вещий зверь, пытаюсь я узнать:
То река, что в прошлом году
Была богата весенней рыбой.
То река, что в прошлом году
Была богата осенней рыбой.
На ней стоял запор с жердями,
На ней стоял запор со стойками,
А ныне он распался.
Шествую я дальше…
Так пел Моислав, сам удивляясь красноречию своему и складности слов. А воины кривлялись, прыгали через костры, катались по снегу и смеялись до упаду, счастливые и пьяные от сара.
– Слышь, попович, ты у нас всех скоморохов распугаешь! – кричали они. – Как выйдешь в неделю к Святой Софии, да как грянешь свои песни, так все брехуны и разбегутся.
Моислав улыбался и ничего не отвечал. Он видел: для ратников его пляски – пустая забава, но для него это была сама жизнь. И он вновь и вновь подначивал их пускаться в круговую возле костров, чтобы, захваченные стихией, растворились они в общем игрище, и, не в силах забыть этого дивного чувства, стремились бы вновь пережить его.
Бескрайние югорские снега и неистовство красок на небе волшебно действовали на воев, погружая в какое-то блаженное полузабытье. Из этого полузабытья вдруг выныривали возгласы, проявлялись возбуждённые лица, вырастали огромные тени и слышались разудалые песни.
Будет, будет вам, ребяты,
Чужо пиво пити.
Не пора ли вам, ребяты,
Своей наварити?Не пора ли вам, ребяты,
Своей наварити?
Мы бы рады наварити,
Да солоду нету.Мы бы рады наварити,
Да солоду нету.
У нас солод-то в овине,
А хмель-то на тычине.На тычине, на вершине,
На самой макушке.
Тычинушка обломилась,
Хмелинушка вьётся.Опустилась, обломилась
На мать-сыру землю,
На крутенький бережочек,
На жёлтый песочек.Там свыкались, там влюблялись
Парень со девчонкой.
Хорошо было свыкаться
Под сладкой малиной.
Трудно было расставаться
Под горькой осиной.
– Взирайте, взирайте на небесного Лося! – поучал Моислав, тыча в звёздное небо. – В его рогах Ярило солнце держит, на землю тепло посылает. Забыли люди русские, кто создал землю вашу, кто пёкся о ней неустанно, кто отгонял упырей и навий от тел и душ ваших. Изгнали древних богов, поклонились тёмному демону, и вот, едва не погибли от холода и голода. Но миродержцы славянские отходчивы и незлобивы, помнят они о чадах своих, не могут долго сносить беды, теми претерпеваемой. А мы – разве не чада их? Разве можем отплатить неблагодарностью за заботу создателей наших? Помолитесь, помолитесь, братья, Велесу и Роду, Перуну и Сварожичу, всем богам и присным их, да снизойдут они до нас в милости своей, да призрят неверных чад своих, да вернутся в отчую землю и изгонят тёмного демона, терзающего души наши!..
Ратники слушали его, развесив уши. И только два человека оставались безучастны к этим словесам. Они сидели на нартах, поджав ноги, курили сар и спокойно взирали на происходящее.
– Попович гладко излагает, – молвил Нечай Сатана.
– Гладко, – ответил Буслай. – Да только всё не то.
– Что ж не то?
– Да поганство. Не о том ныне толковать надобно.
– А о чём же?
– О пути через Камень, вот о чём. Тяжко нам придётся.
– Тоже дело. Да только воям не только хлеб, но и вера нужна. Без веры народ слабнет. Пусть поганой, хлипкой, но веры. С верою человек чудеса творит. Да ты и сам о том ведаешь – чай народ в узде не только добычей держал, а ещё заговорами да приметами!
– Везде меру надо знать. Палку перегнёшь – сломается. Так и тут… – Буслай вздохнул и почесал бок.
Они помолчали.
– Не то тебя тревожит, – произнёс Нечай, хитренько покосившись на сотника. – Совсем не то.
– А что же?
– Боишься ты, что попович тебя от власти отодвинет.
– Ну и боюсь, – неожиданно согласился Буслай. – А только не за себя боюсь. За парней боюсь. Им ещё ответ держать перед людом новгородским.
– И что с того?
– Да то, что не погладят их по головке князь да игумены за поганство такое. Три шкуры сдерут, да ещё за вятших спросят. Погубит нас попович. Как пить дать – погубит…
А у костров тем временем не утихали пляски и песни. Несколько голосов хором выводило:
Из-за леса, из-за гор
Ехал дядя Святогор,
Он на сивой на телеге,
На скрипучей лошади!
Он овсом колёса смазал,
Дёгтем лошадь напоил;
Топором он подпоясан,
Кушаком дрова рубил.
Вот он едет по деревне,
Бабы лают с-подворот:
"Длиннорогого телёнка
никто замуж не берёт".
Вот во двор он заезжает,
Свою бабу распрягает,
А лошадушку берёт
И во горницу ведёт.
На дворе свинья стирает
Платье новое своё,
А баран на гуслях грает,
Перепляс с овцой ведёт,
На заборе сидит утка,
Песню звонкую поёт,
Святогорова старуха
Сено свежее жуёт!
Моислав, всё распаляясь, подскакивал то к одному вою, то к другому, тряс их за плечи и орал в лицо:
– Не хочешь сдохнуть с голоду? Не хочешь? Помни о богах и духах. Помни о вседержителях. Они тебя накормят. Они тебя исцелят. Без них пропадёшь. Сгинешь без следа…
Ратники шарахались от него, испуганно крестились, а Моислав распалялся всё больше и больше.
– Забудьте о кресте! – голосил он. – Не крест вам порукой, а заклятья и обереги. На них полагайтесь. Без них – никуда…
Он исступлённо грыз кору и бился головой о стволы деревьев.
– Я есмь Нум-Торум, лесной человек, – вопил он. – Ешьте плоть мою, пейте кровь мою. Много, много вам предстоит пройти. Ждут вас морозы лютые и бескормица, тёмные демоны и клыкастые волки. В сей час воистину наступает время единения. Бейте меня, жрите меня, рвите на части! Я есмь провозвестник вашей судьбы. Кто ныне не поднимет руку на меня, не видать тому счастливой охоты!..
Вои, одурев от курева и диких плясок, похватали копья, стали поддевать ими поповича. Тот, уворачиваясь, кричал им:
– Ещё! Ещё! Вкусите плоти Нум-Торума! Испейте его крови!..
В какой-то миг Моислав вдруг споткнулся и рухнул на снег. Раззадоренные вои продолжали язвить его копьями, разрывая медвежью шкуру. На железных остриях заблестела кровь. Ратники не замечали этого, охваченные дурманом, а попович лишь подначивал своих мучителей, наслаждаясь болью:
– Сильнее! Глубже! Неужто ваши мышцы одрябли?.. – верещал он, потом вдруг уставился куда-то вверх и запел:
Проживаю я, священный зверь,
Жаркое длинное лето,
Созданное моим батюшкой Нум-Торумом,
Провожу я, священный зверь,
Комариное длинное лето,
Посланное моим батюшкой Нум-Торумом.
Хоть оно и бедно лесной ягодой,
Хоть оно и бедно кедровыми шишками,
Но наполняю я свой ненаполнимый кузовок,
Наполняю я свою ненаполнимую посудину…
Ратники, потеряв осторожность, кололи поповича всё яростнее. Никто уже не сознавал, что делает, всех захватила кровавая игра. И когда чья-то рука вдруг направила копьё прямиком в лицо Моиславу, ратники даже не заметили этого. Наконечник пробил поповичу лоб, и Моислав тут же затих. Спустя несколько мгновений пляска прекратилась, все оторопело уставились на истерзанное безликое тело с кровавой кашей вместо глаз и лба.
– Всё, – прогремел голос Буслая. – Кончился наш хранильник. Дальше пойдём без него.
Он воткнул в снег окровавленное копьё и, плюнув, направился к нартам.
– Завтра выступаем, – бросил через плечо. – Чтоб все были готовы!