Ночь действительно оказалась трудной для Баранова, но главное – слишком долгой. У него ломило кости, и с каждой минутой эти колодки становились все более и более невыносимыми. Соблазн заорать был очень велик, но что-то продолжало удерживать его.
Потом он почувствовал чье-то присутствие. Дима поднял голову, но никого не увидел. Стояли сзади.
– Кто здесь? – спросил он сипло.
– А ты ничего – крепкий, новобранец, – отозвался тихий голос. – Ничего, недолго осталось. Скоро рассвет.
– Север, это ты?
Невидимый собеседник негромко рассмеялся:
– Конечно.
Север обошел Баранова кругом, присел рядом на корточки и вытащил флягу.
– Пей, – сказал он, пристально поглядев на него в полумраке.
Дима, задыхаясь, выпил почти всю воду, вытер подбородок о плечо и с трудом перевел дыхание.
– Эти чертовы колодки… Я больше не могу.
– Послушай, варвар, если ты еще терпишь, значит, ты можешь еще терпеть, – назидательно произнес Север. – Наши испытания, как правило, соразмерны нашим возможностям.
Дима молчал, размышляя над этим афоризмом. Север добавил:
– Считай, что легко отделался. Через пять дней фламин Юпитера дает игры. Если бы не это, тебе бы не поздоровилось за такое наглое вранье.
– Я не врал, – угрюмо сказал Баранов.
Север опять рассмеялся.
– Это насчет тиранов-то? Так я и поверил! – Он поднялся на ноги и добавил: – Ты единственный из всех новобранцев не мучаешься от нашего режима… А я знал ребят, которых это убило за несколько дней.
Север повернулся и неторопливо пошел прочь.
Дима ошеломленно смотрел ему вслед. И тут до него вдруг дошел смысл сказанного: через пять дней игры. Если за то время в интернате не найдут способа вытащить его назад, в XXII век, то вполне возможно, что это уже не понадобится. Он будет убит на потеху гераклейской толпы.
Дима Баранов медленно снимал с себя мишурно-роскошное одеяние, предназначенное для торжественного шествия гладиаторов вокруг арены, и надевал боевые доспехи. Он затянул потуже пояс, провел руками в ремнях по коротко стриженым волосам, тронул пальцем острие меча – настоящего, не деревянного, который Дима получил только перед выходом на арену. Диме предстояло сражаться вне жребия с победителем первой пары, и он заранее знал, что это будет Север.
Устроитель торжеств что-то сказал сидевшему рядом с ним юноше, тот кивнул, встал и прокричал на весь амфитеатр какое-то сообщение, поднявшее бурю восторга. Дима не вслушивался, занятый своими мыслями, и потому удивился, когда Север и его противник, Сириец, бросили свои щиты.
– Чего это они? – спросил он у лорария.
– Объявили сражение без щитов, – пояснил лорарий, – чтоб интересней было.
Вадим уселся на пол, скрестив ноги, и начал ждать. Перед выходом на арену Сириец замешкался. Дима понял это по негодующим воплям зрителей и крику боли: выгоняя Сирийца сражаться, служитель ткнул его в спину горящим факелом. Дима все еще не верил, что это происходит именно с ним и у него на глазах. Вокруг разговаривали, смеялись. С арены доносился лязг металла. Гудели голоса, как на футбольном матче. Потом все дружно заорали. И вдруг Дима снова увидел Сирийца. Лорарий, обвязав его веревкой под мышками, тащил его по песку, вялого, с болтающимися руками. Вадим вдруг ощутил, как пронзительная игла вошла в грудь, и от этой невидимой иглы, от груди к животу, пополз ужас. Баранова затошнило. Он склонился лбом к коленям, боясь, что его вырвет прямо здесь, на глазах у товарищей и служителей арены. Но тут в голову пришло спасительное воспоминание: он с утра ничего не ел, так что тошнить вроде как нечем. И эта дурацкая мысль вернула нормальное самочувствие.
Он поднялся на ноги. Север ждал, опустив руки, спокойный, чужой и страшный. Сверкнул меч, и Дима, приучавший себя смотреть на солнце, ни на миг не зажмурил глаз перед его блеском. Он не замечал лица своего противника и не думал о нем больше, как о живом человеке. Он вообще не думал. Был только меч Севера. Отразить удар, потом следующий. Он забыл о том, что на них смотрят, не слышал криков болельщиков. Дима не нападал, потому что это было бесполезно: он уже видел Сирийца. "Дыхание, варвар, дыхание!" – кричал у него в голове голос Гемеллина.
Меч Севера, скользнув, ударил его по пальцам правой руки, и Вадим разжал их. Он не успел ничего предпринять. Север обезоружил его. И тогда у Димы заложило уши от воплей со зрительских скамеек. Кто-то орал фальцетом: "Получил! Получил!"
Баранов на мгновение замер, прикрыв грудь рукой, обмотанной ремнями, и вдруг весь амфитеатр взревел от восторга: Дима подпрыгнул и нанес вооруженному противнику потрясающий удар ногами. Такого здесь еще не видели. Приемы, отработанные в интернате, раз за разом сокрушали Севера на песок. Теперь Дима видел его хорошо: зубы сжаты, глаза сужены.
От очередного барановского броска Север ловко уклонился, и пока Вадим выпрямлялся, ударил его мечом в незащищенную грудь. Песок накренился, встав на дыбы, а потом исчез, больно хлестнув по спине. На мгновение Вадим перестал видеть и слышать. Он пришел в себя от того, что у него сводит челюсти, так сильно он сжал зубы. Его снова затошнило. Потом он почувствовал, что его толкают в бок, и он тяжело перевалился на живот. Он понял, что Север собирается добить его ударом в затылок, и стоя над ним, ждет, когда публика потребует этого. Дима повернул голову набок и задышал ртом. Перед глазами был песок, взбитый ногами. Баранов вздрагивал спиной, ожидая удара. Но вместо этого Диму потащили куда-то прочь, еще живого.
Откуда-то возник Арий Келад и деловито, с полнейшим равнодушием к моральным и физическим мукам Баранова, принялся смазывать его рану гусиным жиром, который моментально растаял и начал стекать на живот неопрятной струйкой. Дима молчал, прикрыв глаза. Келад туго перевязал его чистым полотном, потом заговорил о чем-то с Воконием, но это все было уже совершенно неважно.
– Эй, Вадим!
Дима лениво открыл глаза. В дверном проеме показалась лохматая голова Мосхида, присевшего на корточки.
– Чего тебе?
– Пожрать принес, вот чего, – ответствовал грек.
– Принес так давай, – сказал Дима.
Мосхид заворчал и ушел, оставив плошку прямо на пороге. Дима сел, дотянулся и стал есть. Это была полбяная каша с медом и козьим молоком. Арий Келад уверял, что от этого блюда даже умирающий почувствует могучий прилив сил. А Дима не был умирающим. Он стремительно поправлялся.
А ведь каша действительно бодрящая, внезапно подумалось ему. И сразу захотелось пошататься по улицам Гераклеи, увидеть вновь белые дома, освещенные ярким солнцем и подкрашенные закатом, увидеть загорелые лица моряков, рыбаков и пиратов, услышать голоса и смех, вдохнуть воздух, пахнущий морской водой.
Он вышел через калитку, охраняемую пятью изнывающими от скуки легионерами, и, пыля босыми ногами по остывающей вечерней улице, отправился в харчевню "У Кота", к гречанке Эдоне, о которой поговаривали, что она развратница и ведьма.
В нескольких шагах от харчевни он остановился, потому что заметил Севера. Тот стоял, прислонившись к стене, на которой была нарисована девушка верхом на огромном коте, обкусывал с виноградной кисти ягоды и плевал косточками себе под ноги. Вадим виделся с ним в последний раз на арене. Он взглянул исподлобья и весь подобрался.
Север без улыбки кивнул ему, сделал знак не шуметь и показал глазами куда-то в переулок, за угол харчевни. Дима осторожно высунулся за угол.
Там играли мальчишки – сражались на самодельных мечах, выструганных из веток. Они прыгали, что-то выкрикивали, задыхались, и вдруг Дима сообразил: они играют в гладиаторов.
Один мальчик крикнул:
– Чур, я Баран! – и нанес удар ногой, старательно задрав ее на уровень своего конопатого носа.
Второй взвыл от досады и протестующе завопил:
– Мы так не договаривались!
– Я Баран! – победно кричал мальчишка, размахивая руками и ногами.
Дима перевел взгляд на Севера. Тот с удовольствием поглощал виноград.
– Вот ты и знаменит, – сказал Север с еле заметной усмешкой.
Дима пожал плечами.
– Меня не этому учили, – сказал он, наконец. – Меня учили лечить людей, а не убивать их.
– Ты врач? – с любопытством спросил Север.
Дима кивнул.
Север вытащил динарий.
– Это из тех денег, что я получил на последних играх, – сказал он. – Пропьем?
Их встретила Эдоне, невысокая женщина лет двадцати пяти, с косой, уложенной на голове короной, с золотистыми веснушками на скулах и руках.
Гладиаторы уселись за стол. Север вложил несколько динариев в крепкую ладонь женщины и ласково провел рукой по ее обнаженному плечу. Эдоне усмехнулась.
– Цекубского нет, – сказала она таким тоном, что Диме захотелось добавить: "Не завезли с базы". – И фалернского нет…
– Тащи испанское, – сказал Север.
– На все?
Север фыркнул.
– Мы простые гладиаторы, Эдоне, а не растленные аристократы. Нам ни к чему алкогольные ванны.
Женщина облокотилась о стол и заглянула в сумрачное лицо Вадима.
– Накормлю, напою и не обижу, – сказала она Диме значительно.
Дима сердито отвернулся.
Потягивая скверное испанское вино, Север сказал ему:
– Эдоне настоящая ведьма. Не теряйся, варвар. Ты ей нравишься.
– Ведьмов не бывает, – ответил Вадим.
Север принялся грызть яблоки одно за другим и задумчиво складывать из огрызков схему манипулярного расположения римского легиона. За соседним столиком три оборванных типа обсуждали итоги выборов в горсовет. Один сказал:
– Этот Марцеллин пролез в декурионы очень хитрым способом…
– Терпеть не могу всякий сброд, – проворчал Север, отмечая яблочным хвостиком позицию военного трибуна. – Выборы в горсовет – не их собачье дело. Вонючие варвары…
– Так ведь ты… – начал Дима и замолчал, побагровев от собственной бестактности.
– Продолжай, продолжай, – насмешливо сказал Север, испытывая удовольствие от замешательства Димы.
– Ты же лишен прав римского гражданства, – сказал Вадим, глядя на засаленные доски стола.
– Ну и что? – с вызовом отозвался Север. Он хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. Дима мысленно проклял этот идиотский разговор.
Внезапно Север посмотрел прямо ему в лицо.
– Знаешь что, Вадим, – сказал он, – хватит о моем римском гражданстве. Тебе вот известно, что ты лучший боец из всех, что мне встречались?
– Я вонючий варвар, – сказал злопамятный Баранов.
Север сблизил ресницы.
– О Марс Градив, – воззвал он, – откуда такие, как ты, берутся, хотел бы я знать…
"Хорошо, что ты этого не знаешь", – подумал Дима мрачно.
К ночи оба они изрядно набрались.
– Ты из камня и железа, – внушал Диме Север, зеленый от бледности. – У меня никогда еще не было такого противника. Где ты научился своему искусству? В храме?
– В интернате, – ответил Дима и икнул. – В Ленинграде.
– Это город?
– Да. Огромный город. – Дима разволновался. – Он погружен в туман, розовый от искусственного света… Изредка из тумана выходит солнце…
– А я слыхал, что ты из рабов Варизидия, – заметил Север.
Дима сморщился.
– Да удушит его Мефитида, – ответил он. – В своих смрадных объятиях. Я и рядом с этим Варизидием не стоял.
В разговор вступил еще один завсегдатай харчевни – Арий Келад. Когда он появился здесь, собутыльники как-то не заметили.
– Привет, ребята, – сказал грек и потянулся к сосуду.
– Хелло, док, – свойски отозвался Баранов.
Келад задумчиво налил себе испанского.
– Эдоне, между нами, скупердяйка, – сказал он. – Неужели у нее не нашлось ничего получше?
Каким-то чудом харчевница расслышала эти слова и, легко покрывая голосом расстояние от своей стойки до столика гладиаторов, выдвинула контраргумент. Большие уши медика налились краской. Север задумчиво поглядел в сторону женщины.
– А ведь она красивая, – сказал он.
– Север, – сказал пьяный Баранов. – Да здравствует мировая революция.
Келад продолжал бранить вино, одновременно поглощая его в изрядных количествах. Дима улегся на лавку, упираясь макушкой греку в бедро.
– Готов, – добродушно отметил Келад.
Потом все трое отправились бродить по ночному городу, то и дело натыкаясь на подобные же компании гуляк. Баранов был по-настоящему счастлив – и не потому, что пьян. Мир вокруг был молод и прекрасен. Ему захотелось петь и фальшивым голосом он заорал:
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе!
В узком переулке они налетели на очередную компанию. Это были молодые люди из сословия всадников, которые развлекались, посещая злачные места Гераклеи и нарушая все мыслимые и немыслимые уложения о нравственности. Луна ярко освещала их лица. Было очевидно, что единственное разумное решение состоит в благородной ретираде. Арий Келад и Дима уже приготовились отступить, как вдруг Север крикнул из темноты:
– А, это ты, Сенецион? Грязь к грязи, не так ли?
Дима удивленно посмотрел на него. Север некрасиво улыбался, в его темных глазах горела ярость.
Баранов шепнул Арию Келаду:
– Что это с ним?
Келад пожал плечами.
Гуляки тем временем переглядывались. Их было пятеро и, судя по всему, они решили, что справятся с зарвавшимся гладиатором своими силами.
– Эй, подонок! – крикнул один из них. – Откуда ты знаешь наши имена?
– В мире подонков, Децим Квиет, они хорошо известны, – ответил Север.
Вадим заметил блеск оружия и бросил косой взгляд на безоружного Севера, но тот шагнул на середину улицы – Север и не думал отступать.
Дима огляделся по сторонам. Как и следовало ожидать, улица была пустынна. А когда он снова повернулся к событиям лицом, он увидел, что Север ловко уклоняется от ударов. Все пятеро нападавших на него буянов кричали. Север молчал.
Не раздумывая больше, Вадим кинулся в драку. В каждом движении Димы, холодном и расчетливом, выплескивалось чувство нарастающего освобождения, словно кто-то, наконец, отпустил вечно сжатую в нем пружину.
В руке Севера уже мелькал чей-то меч – безделушка, не чаявшая попасть в руки бойца. Его одежда была изорвана, он тяжело дышал, стискивая зубы, сосредоточенный, молчаливый. Дима вспомнил вдруг эпитафию на могиле Сирийца: "За жизнь боремся".
Двое из пяти стремительно удирали. Еще двое бесформенной грудой лежали в темной луже. Север стоял, опираясь спиной о стену и прижав к себе пятого. Под подбородком римлянина светлой полосой лежал клинок.
Север заговорил, впервые за все это время:
– Извинись, Децим Марцеллин.
– Подлый гладиатор, – хрипло отозвался Марцеллин.
Клинок шевельнулся.
– Север! – закричал Дима, хватая его за руку, но Север оттолкнул Диму в сторону и повторил:
– Децим, извинись.
И тот не выдержал:
– Я виноват, Север.
Север не сразу отпустил его, и он сдавленно закричал:
– Прости! Прости!
Гладиатор выронил меч, слабо толкнул своего врага в спину и опустился на землю, скользя лопатками по стене. Децим Марцеллин, вместо того, чтобы уносить ноги, стоял перед ним в растерянности.
– Ты ранен, – сказал он.
– Убирайся, – отозвался Север.
Марцеллин отступил на несколько шагов, потом повернулся и пошел прочь, то и дело оборачиваясь.
Дима наклонился, чтобы поднять меч.
– Брось, – еле слышно приказал Север.
Вадим не понял его.
– Вадим, брось меч, – повторил Север. – Тебя забьют до смерти, если увидят у тебя оружие.
Меч звякнул о булыжник мостовой и навсегда пропал в темноте. Дима подошел поближе. Север поднял голову, и Дима увидел на его лице гримасу.
– В живот, – сказал он. – Похоже, мне конец.
Дима встал на колени рядом с ним.
– Убери руки, – сказал он. – Я посмотрю.
Тот молча послушался, прикрыв глаза. Дима посмотрел, но ничего не понял. И вдруг он вспомнил о том, что с ними был врач.
– Келад! – позвал он. – Арий Келад!
Келад лежал лицом вниз возле стены. Дима потряс его за плечо.
– Оставь его, – сказал Север тихо. – Его убили в самом начале. Уходи. Сейчас эти господа приведут толпу своих рабов и прихлебателей, и нас растерзают в клочья.
Дима помотал головой.
– Я дотащу тебя, – отважно сказал он. – Клянусь Знаменем СЮКа, я тебя не оставлю.
– Дело твое, – равнодушно ответил Север.
Он позволил Баранову уложить себя на плащ и волоком тащить до харчевни "У Кота", только вцепился в край плаща и закусил губы. Эдоне выскочила на бешеный стук в дверь, две косы запрыгали по ее плечам, когда она увидела поверженного гладиатора.
– Ты с ума сошел, варвар! Ты хочешь, чтобы мою харчевню разнесли, а меня прикончили?
Баранов выругался русским матом, плюнул на порог харчевни и из последних сил потащился к казарме.
Казарма храпела. Дима остановился посреди двора над потерявшим сознание Севером, тяжелым, как чугун. Луна горела холодно и спокойно. Дима бросился на кухню и безжалостно растолкал Мосхида.
– Варвар, – сказал Мосхид с выражением, – чтоб Сизиф уронил свой камень на твою башку.
Однако, будучи человеком осмотрительным, Мосхид предпочитал всерьез с гладиаторами не ссориться. Он нехотя вылез во двор и, всем своим видом выражая крайнее недоверие, пошел за Димой.
Увидев Севера, грек тихо ахнул:
– Артемида Владычица! Где это он так?
– Бери его за плечи, – сказал Дима. – Поехали.
Мосхид шел спиной вперед, ежесекундно озираясь и пыхтя.
– У тебя есть светильник? – спросил Дима. – Надо его как-то перевязать, он истекает кровью.
– Пошли к Арию, – предложил грек.
– Пошли, – согласился Дима. – Только Ария там нет.
– Как это нет? – не понял Мосхид.
– Только что я видел его мертвым.
Мосхид чуть не выронил раненого.
– Осторожно! – свирепо сказал Дима. – Башку отвинчу!
Мосхид не ответил. Он помрачнел, опустил голову и теперь избегал встречаться с Димой глазами. Они ощупью нашли светильник, засунули в глиняный носик сразу три фитиля, чтобы ярче горело, и уложили Севера на обеденное ложе Ария. Бедняга медик пытался во всем подражать римлянам и предпочитал обедать лежа, а не сидя, "как все приличные люди", по выражению Мосхида.
Дима торопливо накладывал повязку. Он уже понял, что шансов у Севера почти нет и что уповать можно только на железное гладиаторское здоровье.