Вскоре колеса телеги, оборот за оборотом, проглотили расстояние, отделяющее посольство от городских ворот, – всего через четверть часа Каспар натянул поводья и направил повозку по улочке, огибающей храм Ульрика.
Проезжая мимо железной ограды и фонтана в центре площади, посол подумал, что ремесленники, которых он нанял, отлично отремонтировали посольство. Они удалили со стен все рисунки, а умелые плотники вставили новые окна и крепкую дверь.
– Да, здание действительно выглядит лучше, – заметила Анастасия.
– Да, – кисло согласился Каспар. – Так и должно быть, хотя на восстановление мне пришлось потратить довольно много денег, зато Альтдорфу это не стоило ни медного пфеннига.
Даже фонтан отскребли от грязи и ржавчины, и солнечные зайчики, отражаясь в начищенной бронзе, играли на лице херувима и плясали в струе чистой воды, льющейся из его чаши. Посол сошел с козел и быстро обогнул телегу, чтобы предложить руку Анастасии.
Женщина грациозно соскользнула на землю, не обратив внимания на протянутую руку, предпочтя опереться на плечи мужчины. Оказавшись на мостовой, она улыбнулась Каспару.
– Итак? – сказала она, снова сплетая свои пальцы с его.
Увидев прибывшего посла, часовые промаршировали от крыльца к воротам.
Перед воротами Каспар заметил какой-то красный сверток, скрытый от взглядов тех, кто находился внутри, кованым кружевом у основания решетки. Когда стражники подошли к воротам, посол присел на корточки и ткнул узел пальцем в перчатке.
Едва он начал разворачивать "гостинец", из складок ткани в лицо ударила жуткая вонь.
Материя напоминала длинный шарф или малиновый кушак, который обычно носили кислевские бояре. Чем дальше он разматывал ее, тем сильнее становилось зловоние, но это не остановило посла.
Упрямство, извращенное любопытство и страшное подозрение заставили его завершить работу. Наконец содержимое свертка-кушака легло на булыжники мостовой. Анастасия закричала.
Каспар молча смотрел на коллекцию из четырех человеческих сердец.
II
Лубянский госпиталь был построен более двухсот лет назад у восточной стены города царем Алексеем после Великой Войны против Хаоса. Слишком много людей без нужды умирали от ран, полученных в боях, и Алексей решил основать в Кислёве лучшую во всем Старом Свете больницу для излечения страдальцев, больницу, которой можно бы было гордиться.
После завершения строительства жрицы Шалльи благословили стены здания, и на какое-то время Лубянка действительно стала домом для раненых и травмированных ужасами войны. Впрочем, госпиталь давно уже превратился в свалку больных, сумасшедших и искалеченных войной людей. Целые этажи были посвящены процессу умирания, там лежали те, чьи ранения были несовместимы с жизнью, и не важно, что нанесло им смертельный удар – топор или годы, – им оставалось только гнить, проводя свои последние часы в невыносимых мучениях.
Справедливости ради надо сказать, что страдание любит компанию, и Лубянка стала настоящим магнитом для всех, кто так или иначе чего-то лишился. Сироты, бездомные, больные и безумные находили приют в этих стенах, в здании, чей черный каменный фасад и остроконечные башенки служили мрачным напоминанием о судьбе тех, кто сдался и пал физически и морально. Матери утихомиривали непослушных детей угрозой отправить их в эту угрюмую больницу, словно вынырнувшую из ночного кошмара, а раненые солдаты молились о том, чтобы боги избавили их от Лубянки.
Ночами из узких зарешеченных окон рвалось на волю эхо проклятий и воя, смерть бродила по залам, как хищник, взимая свою дань с тех, чьи бренные останки будут поутру сожжены на погребальных кострах.
Два человека шагали по холодному каменному коридору, тускло освещенному чадящим факелом, который нес прихрамывающий мужчина, почти перегораживающий своей жирной тушей проход. Он кашлял и то и дело сплевывал на пол мокроту, но звук этот терялся среди рыданий и воплей, мечущихся в тесных клетушках, расположенных по обеим сторонам коридора.
Держась от проводника на почтительном расстоянии, Петр Лосев мрачно шагал по коридору, стараясь ступать по центру прохода, его длинный плащ с капюшоном волочился по грязным плитам пола. Три крысы прошмыгнули мимо, и он беззвучно хихикнул, наблюдая, как они, толкаясь, обнюхивают плевок первого человека.
Бледные костлявые руки тянулись к идущим по коридору, просовываясь меж прутьев зарешеченных дверей, жалобные стоны, ругань и испарения тел текли следом. Хромоногий человек колотил окованной бронзой дубинкой по тем дверям, чьи обитатели метались и кричали громче всего.
– Тише там, тише!
– Сегодня они слишком шумят, Дмитрий, – заметил Лосев.
– И то правда, – прорычал его спутник, стуча дубиной по очередной решетке. – Так всегда бывает, когда приходит зима. Думаю, они чуют мрак и то, что он скрывает.
– И ты нынче необыкновенно поэтичен, Дмитрий.
Тот пожал плечами:
– Так и времена у нас необычные, друг мой, но не волнуйся, у меня есть для тебя несколько симпатяшек, думаю, они тебе понравятся. Молоденькие. Незапятнанные. – Он даже облизнулся, произнося последние слова.
Лосев ненавидел этот экземпляр рода человеческого. Он не любил многих представителей своего вида, но Дмитрий оказался самым отвратительным примером того, какими болезнями может страдать нация. Как же ему хотелось взвести колесцовый замок своего пистолета, который сделал восточный мастер-оружейник Чазат, и вышибить мозги Дмитрия. За годы своего существования эти стены видели много ужасов, так что им еще одно убийство?..
Лосев никогда не называл Дмитрию своего настоящего имени; тюремщик – надзиратель Лубянки – полагал, что он грязный торгаш, предпочитающий, чтобы объект его сексуальных завоеваний был помоложе и чтобы победу над ним было проще одержать, чем над нормальным человеком. От этой мысли, в которую Дмитрий с такой готовностью поверил, советника царицы тошнило, словно бы он действительно оказался в компании извращенцев.
Но этот удобный вымысел следовало поддерживать, поскольку правда была гораздо хуже.
Он напряг всю свою волю, чтобы сдержаться и не потянуться к пистолету, когда Дмитрий, добравшись до запертой двери в конце коридора, полез под свой балахон и выудил оттуда связку ключей. Замок со щелчком открылся, и Дмитрий резко распахнул дверь, а затем протянул Лосеву факел и отступил в сторону, позволяя советнику войти.
В отличие от прочих темниц-клетушек Лубянки, эта оказалась чистой и не провонявшей дерьмом, смертью и отчаянием. У стен стояли четыре маленькие койки, и на каждой сидел ребенок – два мальчика и две девочки, все не старше пяти-шести лет.
Они нервно подняли глазенки на вошедшего и попытались улыбнуться, как им было велено. Они были перепуганы, но смотрели на Лосева с надеждой, возможно видя в нем шанс покинуть эту сырую дыру.
Лосев ощутил, как кровь его громовым барабаном застучала в венах при виде детей.
Дмитрий прав. Они незапятнанны и отлично подойдут.
Они должны быть невинны. Если нет, она узнает.
Только кровь невинных достаточно хороша.
III
После того как Каспар обнаружил страшный подарок, оставленный у ворот посольства, он решил, что настроению его портиться уже некуда – трудно представить, что может быть хуже.
Вряд ли он ошибался; ужасная находка стала всего лишь началом одной из худших ночей в его жизни. После того как Анастасия немного успокоилась, они прошли в посольство. Павел уже ждал их в прихожей у лестницы.
С печальным видом великан-кислевит сообщил:
– Там, наверху, гонцы из Альтдорфа. Они привезли тебе письма. Думаю, важные.
– Почему ты так считаешь?
– Вооружены до зубов. Крепыши. Скакали сюда во весь опор.
– Ясно, – сказал Каспар, мрачно передавая чудовищный окровавленный сверток Павлу. – Вот, подержи.
Павел кивнул и отогнул уголок ткани:
– Зубы Урсана, это же сердца!
– Знаю, – с отвращением бросил Каспар, поднимаясь по недавно застеленной ковром лестнице.
В кабинете посла ожидали четверо гонцов из Альтдорфа, их потрепанные одежды и изнуренные лица свидетельствовали о том, что они неслись во весь дух много недель, стремясь поскорее добраться до Кислева. Двое рыцарей, находившихся с ними, щелкнули каблуками, когда вошел Каспар.
– Господа, – начал Каспар, вставая за свой письменный стол, – вижу, вы проделали трудный путь. Могу я предложить вам чего-нибудь освежающего?
– Нет, спасибо, герр посол, – ответил дородный мужчина с лицом, подобным горному склону, держащий свиток, запечатанный зеленым воском. – Меня зовут Палланц, я привез вам важные письма, которые следует прочесть безотлагательно. Я обязан передать их вам из рук в руки.
– Как пожелаете, герр Палланц, – сказал Каспар, принимая бумагу.
Он увидел, что восковую печать украшает герб Второго Дома Вильгельма, и тревога его возросла. Посол сломал печать и развернул толстый пергамент, дав себе достаточно времени на изучение сути письма. Почерк был ровным, острые буквы стояли под наклоном, и еще до того, как он увидел простую подпись внизу листа, Каспар узнал руку, начертавшую строки, – она принадлежала императору Карлу-Францу.
Каспар дважды прочел письмо, прежде чем позволил ему выскользнуть из пальцев. Он тяжело опустился в кресло, давая словам проникнуть в сознание, не желая верить, что они могут быть правдой, не желая, нет, не желая понимать, что они означают для него лично, человека, занимающего пост посла Империи.
Едва ли услышав, как гонцы просят позволения удалиться, он неопределенно махнул рукой в сторону двери, но только после того, как вопрос повторили.
Когда гонцы покинули кабинет посла, вошел Павел, вытирая руки льняным полотенцем.
Кислевит показал на письмо и спросил:
– Все плохо?
– Да, – кивнул Каспар.
IV
– Пей все, – велела Софья. – Если не выпьешь, не дождешься ни результата, ни пользы.
– Будь ты проклята, женщина! – прорычал Матиас Герхард. – Это подло! Я знаю, ты пытаешься отравить меня!
Софья Валенчик поднесла стакан к губам купца и сказала:
– Заверяю тебя, герр Герхард, если бы я хотела тебя отравить, ты бы уже был не в состоянии жаловаться на это.
Свет лампы едва пробивался сквозь густое варево, состряпанное Софьей из множества ингредиентов, добытых из ее холщовой сумки. Странновато выглядящее питье пахло травой и скисшим молоком. Герхард, морща нос и делая гримасы, все-таки взял стакан и осушил его одним махом. Проглотив лекарство, он рыгнул, фыркнул, брызжа слюной, и поставил стакан среди груды бумаг, после чего вызывающе скрестил руки на груди.
– Какая вопиющая наглость так обращаться с человеком моего положения! – заявил он.
– Считай, что тебе повезло, герр Герхард, – ответила Софья. – Любого другого просто заперли бы в темнице, соверши они твои преступления. Благодари посла фон Велтена за то, что ты ему еще нужен и он позволил тебе остаться в твоем доме.
– Меня держат весь день в кабинете, под постоянной охраной вооруженных рыцарей и этой старой гадюки! – Торговец ткнул пальцем в сторону Стефана, который сидел за роскошным дубовым столом Герхарда, за стеной, выросшей из стопок счетов и бухгалтерских книг в кожаных переплетах. На кончике его носа балансировало пенсне, гусиное перо металось по длинному пергаменту.
– Если бы ты спросила меня, Софья, – пробурчал Стефан, не поднимая взгляда от груды бумаг Герхарда, – я бы сказал, что надо дать ему сдохнуть от лихорадки. Получил бы по заслугам.
– Не ворчи, старый ты дурень. – Софья запихнула несколько кувшинчиков с травами и припарками обратно в сумку. – Посол просил меня позаботиться о том, чтобы этот тип не умер раньше времени, и я не собираюсь позволить ему это сделать.
– Еще бы! – Перо перечеркнуло пергамент наискосок.
– И что бы это значило? – угрожающе поинтересовалась Софья, поворачиваясь к Стефану.
– Ничего, – беззаботно ответил он. – Ровным счетом ничего.
– Хорошо, и я буду тебе весьма благодарна, если впредь ты придержишь подобные замечания при себе.
– Я же только сказал…
– Лучше молчи, – перебила она, и тут снизу раздался стук в переднюю дверь.
Женщина повернулась к Герхарду и спросила:
– Ты ждешь гостей?
V
К тому времени как Каспар и Павел переоделись в наряды, приличествующие для дворца, уже стемнело. Вместо того чтобы отправиться верхом, как он поступил бы в ином случае, сегодня посол согласился, чтобы его доставили в Зимний Дворец в карете. Четверо охранников посольства под командованием Леопольда Дитца устроились на запятках кареты, еще шестеро рыцарей скакали на лошадях рядом.
Коляска медленно ползла по кишащим людьми улицам города, прокладывая себе путь по проспектам Кислева к дворцовому холму.
Каспар, сгорбившись, сидел в карете, пытаясь точно сформулировать, что именно он скажет царице. Хорошо, конечно, что она согласилась принять его, но вот каков будет результат встречи на этот раз, он даже представить не мог. Посла не оставляло тошнотворное чувство, что каменную стену, на которую он до сих пор натыкался в своих попытках добиться аудиенции у Ледяной Королевы, кто-то разрушил с той стороны.
– Может, все не так уж и плохо, – предположил Павел, занявший место напротив Каспара. – Царица не глупа, она знает, что Александр – пустое место, и он ей все равно совершенно не нравился.
– Когда твой кузен тебе не нравится – это одно, а когда его убьют в чужой стране – совсем другое. На это трудно не обратить внимания, – вздохнул Каспар.
– Возможно, но ведь это был несчастный случай.
– Ты можешь себе представить, чтобы Карл-Франц подставил другую щеку, если бы кто-то из его семьи был "случайно" убит в Кислеве?
– Полагаю, нет. – Павел скрестил руки на груди и выглянул из окошка кареты. – Очень плохо.
– Да, – согласился Каспар. – Очень.
"Оценка Павла как нельзя лучше соответствует ситуации", – горько подумал Каспар. В письме от императора говорилось о "весьма прискорбном и достойном всяческого сожаления несчастном случае", происшедшем в одном из самых неблагополучных районов Альтдорфа несколько недель назад.
Слова "весьма прискорбный" и "достойный сожаления" лишь частично передавали суть происшедшего.
Пасмурной и туманной ночью, в Брауцайте, по Леопольдштрассе к улице Сотни Таверн двигалась карета с кузеном Ледяной Королевы, Александром, которую возле пользующейся дурной славой таверны "Полумесяц" остановил отряд вооруженных бейлифов, действующих от имени одной из крупнейших бирж Альтдорфа.
Закоренелый игрок и известный развратник, Александр задолжал вышеупомянутой организации крупную сумму денег, и судебные приставы, несмотря на его мольбы о снисхождении, швырнули царского кузена в ближайшую долговую тюрьму.
Под утро пробудившихся представителей власти осведомили о событиях прошлой ночи, и они пришли в замешательство от подобного нарушения протокола. Однако замешательство переросло в ужас, когда тюремщики, открыв темницу, обнаружили Александра изнасилованным и убитым сокамерниками.
Каспар едва мог представить ярость Ледяной Королевы от учиненного ее семье бесчестья, и при мысли о том, что придется предстать перед царицей, когда она пребывает в таком состоянии духа, в животе посла все переворачивалось. Он предпочел бы сразиться с войском буйных зеленокожих, чем встретиться с гневом могущественной колдуньи.
Поставив локоть на выступ рамы каретного оконца и подперев подбородок ладонью, посол вглядывался в сумерки, укутавшие площадь Героев, на которую они только что въехали. Тысячи людей, которым повезло попасть в город до того, как ворота закрылись, обосновались здесь, там и тут пылали их костры – на когда-то просторной площади раскинулся потрепанный палаточный городок.
– Молот Сигмара! – тихо выругался Каспар. – Сам дьявол не прокормит столько людей, когда подойдут войска с севера.
– Угу, – согласился Павел. – Как думаешь, скоро?
– Как только сойдет снег, – ответил Каспар. – Нахексен, самое позднее – ранний ярдрунг.
– Уже недолго.
– Нет.
Первый намек на неприятности возник, когда один из Рыцарей Пантеры приказал горстке людей расступиться перед послом Империи. В ответ послышались крики возмущения и брань, и Павел нагнулся, чтобы посмотреть в окошко кареты.
– Надо побыстрее…
– Что? – переспросил Каспар, стряхивая с себя горестную задумчивость.
– Надо ехать быстрее, – повторил Павел, показывая в окно.
Каспар тоже выглянул наружу и увидел сотни озлобленных лиц, окруживших экипаж, тесня рыцарей и понося их на чем свет стоит. Никто не осмеливался приближаться к ним вплотную, но Каспар видел, что дела плохи.
– Что они кричат? – спросил он.