– Также как не смогут помочь и остальные восемь купцов из Балидета, которых мы нашли в городе. Все они отказались, и я не скрою, их опасения весьма разумны. Керхи лютуют, а таких сильных самумов Сикелия не знала уже давно. Но чтобы бороться с Маргаджаном, нам нужно знать, с кем или с чем мы имеем дело. Сколько у него людей. Какое у него оружие. Откуда он сам, наконец. И как ему удается оставаться невидимым для наших отрядов. Несмотря на твою молодость, Сейфуллах, уверен, что у тебя достаточно опыта, чтобы помочь нам. Я не вправе настаивать, но…
– Вы можете рассчитывать на меня, наместник, – сказал Аджухам, и на душе у Регарди сгустились тучи. Мальчишка согласился слишком быстро. Неужели он не чувствовал подвоха, который скрывался в каждом слове наместника? Чтобы во всей Самрии не нашлось человека, знающего пески Холустая? Это звучало неправдоподобно. Аджухам, конечно, ходил с отцом по пустыням с пяти лет, но сам водил караваны недавно. И его опыт закончился неудачно – набегом драганских разбойников.
– Я надеялся на тебя, мой мальчик, – обрадовался Гебрус, а Шупелай издал едва слышный вздох облегчения. – Времени нет, поэтому вы отправляетесь уже завтра. Последний раз Маргаджана видели в районе Холустайского плато, у соляного озера. Если информация про Балидет подтвердится, то… Я не знаю, как поведет себя Сикелия. Когда человек теряет конечность, он испытывает шок, который помогает ему справиться с болью. Я надеюсь, что мы успеем подготовиться и не допустить паники. Самрия не выдержит всех беженцев. И северные города тоже. К тому же, в Иштувэга эпидемия. Город и так скоро закроют.
Наместник сделал паузу, собираясь с мыслями. Напряжение, повисшее в комнате, чувствовалось почти физически. Его можно было резать ножом и раскладывать по тарелкам. Аджухам нетерпеливо ерзал на стуле, словно был готов отправиться в поход сразу после собрания.
Гебрус полистал какие-то бумаги и тяжело вздохнул:
– Сегодня мы получили еще одну новость. На первый взгляд, с Маргаджаном она не связана, но вряд ли ее можно назвать хорошей. Два дня назад в Хорасоне погиб старший купец Морской Гильдии Хорасона, а вчера нам сообщили о смерти главы Торговой Гильдии Фардоса, которая произошла примерно тогда же. Фардосские купцы скрыли это, опасаясь огласки. Уже тот факт, что смерть торговцев случилась примерно в одно время, говорит о том, что вряд ли здесь замешана случайность. Канцлер ждет объяснений и собирается прислать для расследования комиссию Педера Понтуса. Только ее нам здесь не хватало. А поломать голову есть над чем. В том, что купцы были убиты, никто не сомневается, но вот то, как они покинули этот мир, вызывает много вопросов. В обоих Гильдиях уже всерьез говорят о демонах. Купцы – народ суеверный.
– А что с ними стало? – спросил генерал Багуар.
Наместник ответил не сразу.
– Если мой курьер не врет, то обоих постигла весьма печальная учесть, – мрачно произнес он. – Их нашли утром в своих постелях. Вернее, то, что от них осталось. Высохшие чучела, когда-то бывшие человеческими телами. В них не осталось ни капли влаги. Их даже похоронить не удалось. Когда к ним прикоснулись, оба рассыпались в прах. Сейчас урны с ними доставлены в Самрию, ждут приезда Понтуса, который должен их осмотреть. Родственники и обе Гильдии сильно недовольны, но Элджерон непреклонен. Он считает, что купцы были членами Белой Мельницы, за которой мы следим давно, но пока безрезультатно. Ходили слухи, что в следующем месяце в Самрии должно было пройти собрание Мельницы, но они не подтвердились. Не удивлюсь, если это связано с гибелью старших купцов из Фардоса и Хорасона. Канцлер считает, что их убрала сама Мельница, но мне кажется, что в свете недавних событий их смерти приобретают иное значение. В любом случае, я обращу на это внимание Элджерона.
Слушая Гебруса, Арлинг не мог отделаться от навязчивого ощущения, что гибель купцов была удивительно похожа на смерть Беркута во Дворце Торговой Гильдии Балидета. Связь этих убийств с Маргаджаном и его демонами была вопросом времени, а послание имана стало еще прозрачней – словно очищенная песком колодезная вода.
Неприятным холодком по телу отдалась новость о том, что Канцлер знал о предстоящем собрании Белой Мельницы в Самрии. Не могло ли быть так, что наместник заманивал Сейфуллаха в ловушку?
– Ваш отряд возглавит командир Евгениус, – продолжил наместник. – Он хорошо проявил себя в арвакских войнах, и его рекомендовал лично Канцлер. Повторюсь, времени у вас мало. Нам нужна помощь столицы, но я уверен, что мы справимся без Жестоких. Потому что если они снова попадут на наши земли, то останутся здесь надолго. И помните. Нам важна любая информация о Маргаджане. Если не найдите ее сами, отыщите того, кто ей располагает. Уверен, в Сикелии есть такие люди.
"Конечно, есть, господин наместник, – грустно подумал халруджи. – Этот человек находится от вас в двух шагах. Но он не скажет ни слова".
Даррен-Маргаджан был его прошлым, а прошлое неприкосновенно. Даже если оно уничтожало города и разрушало мир, который стал ему вторым домом.
"Это не твоя война, Арлинг", – попытался убедить себя халруджи, но слова прозвучали слабо и неуверенно, словно плохо придуманная ложь.
Какую бы цель не преследовал Гебрус, но теперь его предложение проверить слова Шупелая на честность, казалось Регарди верным решением. Игла тревоги вонзилась в тело давно и уверенно продвигалась к сердцу. В Балидете он научился жить заново. Там остались люди, которые были ему дороги, и смерть которых стала бы необъяснимой трагедией для всего его мира. Пожалуй, пока они не добрались до Холустая, он будет верить наместнику. Гебрус недаром занимал столь высокую должность и был мудрым человеком. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы в дела Сикелии вмешивались Жестокие или Канцлер. Они справятся сами. Маргаджан – недоразумение, а слух о гибели Балидета – не более чем мираж, который привиделся напуганному бурей купцу. Они с легкостью его опровергнут.
Но отчего на душе было так тревожно?
Когда они вышли от наместника и сели в карету, Арлинг забрался в кабину вместе с Сейфуллахом. Спокойствие мальчишки было подозрительным, и халруджи решил не оставлять его одного. Такое равнодушие могло пустить опасные корни. Но когда он участливо положил руку ему на плечо, Аджухам резко отстранился и предложил ему перебраться к кучеру. Вежливо так попросил, почти заботливо.
Тогда Регарди понял: рану, которую получил Сейфуллах, залечить будет трудно.
Глава 6. Голоса в каньоне
Они снова были в пути. Вокруг простирались барханы золотой пыли, нещадно пекло солнце, тоскливо завывал ветер. Дорога в Балидет была выложена камнями воспоминаний и присыпана песком давно минувших дней.
Их было семеро. Достаточно, чтобы не привлечь внимание керхов, которые рассыпались по всей Сикелии, словно крупа по ковру с густым ворсом. По зернышку не соберешь, а весь ковер вытряхивать хлопотно.
Командир Евгениус был молчаливым и серьезным, ведь его назначил сам Канцлер. От результата похода зависело слишком многое, в первую очередь, то, раздастся ли вновь на песчаных просторах суровая поступь Жестоких.
В отношении элитных войск Канцлера желания Евгениуса и наместника совпадали. Было нетрудно догадаться, что драгана манило место командующего регулярной армии, которое освободилось после того, как перестали поступать вести от сикелийских полков из Муссавората. А с появлением в Сикелии Жестоких ему пришлось бы делиться властью. В редкие минуты разговорчивости Евгениус ругал купцов за пристрастие к мохане и наркотикам, считая рассказ Шупелая о гибели Балидета выдумкой обкурившегося журависом кучеяра. Он искренне верил, что армия под Соляным Городом была на голову разбита хитрым разбойником, прежде всего, из-за плохого командования.
Капитан Ол Издегерд из Хорасона не имел амбициозных планов, а горел желанием узнать судьбу сына, который отправился к Муссаворату сражаться с разбойниками из пустыни, и от которого не было вестей уже много недель. Капитан провел в плену у керхов два года и хорошо знал их язык и обычаи. В землях, которые принадлежали детям пустыни, его знания были дороже золота. В Балидете жила его старшая дочь, поэтому кучеяр, как и Евгениус, не сомневался в лживости слов купца Шупелая.
С двумя наемниками из Фардоса тоже все было ясно. Они давно работали на Гебруса, хорошо владели мечами и брались за любое дело, не задавая лишних вопросов.
Самым подозрительным из их компании был Джавад Ром, молодой драган из службы Педера Понтуса, участие которого в походе было навязано Бархатным Человеком. Несмотря на свою молодость, придворный держался в верблюжьем седле так, словно в нем родился, с легкостью переносил тяготы пути и ни разу не пожаловался на жару или тухлую воду из бурдюков. Никто не сомневался, что решающее слово о необходимости появления Жестоких в Сикелии останется за человеком Канцлера.
Евгениус держался с ним подчеркнуто вежливо, тщательно контролируя каждое слово и жесты, словно опасаясь, что они сразу будут переданы в северную столицу. Джавад не спешил развеивать его тревоги, проявляя слишком большую общительность и любопытство. На одном из привалов во время шуточной драки он с легкостью поборол Дака, одного из наемников, вызвав у Арлинга подозрение в его причастности к тем самым войскам Канцлера, которых наместник так не хотел видеть на своих землях.
Что касается Сейфуллаха, то он держался со всеми открыто и непринужденно, словно они отправились проведать забытую старую дорогу, чтобы завтра пустить по ней караван, груженный тюками с пряностями и шелком. Вместе с Джавадом они болтали без умолку, приставая ко всем с дурацкими вопросами в самое неподходящее время, за что получали постоянные замечания от Евгениуса. Командир отряда страдал от внимания обоих. Арлинг подозревал, что им просто нравилось дразнить опытного вояку. Порой халруджи казалось, что лучше бы Сейфуллах разрыдался, чем продолжал скрывать мысли и чувства под маской общительности и показного веселья.
К присутствию в отряде слепого Евгениус отнесся настороженно, но убедившись, что Регарди умеет держаться в седле, потерял к нему интерес в отличие от капитана Издегерда. Старый кучеяр упрямо отказывался верить в слепоту Арлинга. Но так как халруджи оставлял без ответа многочисленные вопросы вояки, капитан сам придумал легенду, которую всем и рассказывал. По его словам, слуга купца Аджухама был укушен бешеным псом, от которого заразился болезнью, вызвавшей воспаление головы. В один день Арлинг решил, что он ослеп, хотя на самом деле прекрасно видел. Издегерд был уверен, что в повязке были проделаны маленькие дырочки, через которые халруджи смотрел на мир. Выдумка капитана очень смешила Сейфуллаха и раздражала Евгениуса.
Иногда Регарди казалось, что он был единственным человеком в отряде, который поверил купцу Шупелаю. Послание имана не оставляло надежды. Но слушая Сейфуллаха, рассказывающего Рому о красоте Багряной Аллеи в сезон весеннего цветения, он тоже невольно заражался всеобщей иллюзией, которую никто не хотел разрушать первым. Они шли к Балидету, к древней крепости на южной границе Великой Империи, которая стояла на берегах Мианэ тысячелетиями и никак не могла стать миражем времени. Здесь, на расстоянии многих сотен арок от родины Аджухама, рассказ Шупелая о том, что город занесен песком и больше не существует, казался выдумкой истощенного бурей сознания.
Они шли быстро, и вскоре пески Самрийской пустыни сменились многоголосьем Фардосских степей, которые встретили их крепким запахом цветущего чингиля и шелестом суховея. К облегчению Регарди гору Мертвец и деревню, где керхи, устроили им западню, решили обойти. И хотя поселение, скорее всего, было давно разобрано теми же кочевниками, он предпочитал держаться от таких мест подальше. Иман верил, что призраки убитых врагов навсегда поселялись там, где нашли смерть. Арлинг не верил в кучеярские суеверия, но осторожность еще никому не вредила.
Развалины древнего Рамсдута тоже оставались в стороне. Старая караванная дорога, по которой повел их Сейфуллах, удлиняла путь, но керхов на ней было меньше, чем на главных тропах. Если донесения лазутчиков Гебруса были верны, то дети пустыни попадались на них через каждый десяток салей. Дорога стелилась по такыру – сухой, глинистой почве, растрескавшейся, словно старый кусок халвы. Арлингу по сердцу были песчаные пустыни, где воздух звенел песком, а ветер строил гигантские барханы, никогда не застывающие на одном месте, но остальные путешественники были довольны. По твердой глине шагалось легче, да и песок в одежду не забивался.
А идти им предстояло долго. Если Аджухам не ошибся, то дорога должна была провести их мимо подножья Малого Исфахана вдоль Каньона Поющих Душ к Восточному Такыру, за которым начиналось Холустайское плато. Там они должны были выйти к истоку Мианэ и спуститься по реке до Балидета.
Несмотря на спешку, перед отъездом из Самрии Аджухам развил бурную деятельность, успев даже навестить капитана Гайса. Регарди был сильно разочарован, когда узнал, что Сейфуллах не отменил, а перенес время их поездки на острова на три месяца. В такой срок Аджухам оценил их путешествие к южным границам Сикелии, за который они должны были успеть повидать Балидет и собрать доказательства того, что Маргаджан не бесплотный признак, а его армия не пустынный мираж.
Когда они забирали вещи из гостиницы, Регарди порадовало, что у покоев Терезы Аджухам даже не задержался. И так было понятно, что путешествие в Карах-Антар не состоится. Об авантюре с Джаль-Баракатом Сейфуллах тоже не вспоминал. Это были приятные моменты. Из неприятных же было то, что ему так и не удалось найти верблюда Камо, которого Сейфуллах продал перед конкурсом. Выходить в пустыню на другом животном не хотелось, но пришлось довольствоваться тем, что подарил наместник. Арлингу досталась немолодая белая верблюдица, которая будто знала, что он предпочитал другого верблюда, и вела себя самым несносным образом.
Небольшим штрихом, который уже не влиял на общую картину их ухода из Самрии, стало желание Сейфуллаха забрать выигранный приз с собой, хотя сначала они собирались спрятать его в Южном Храме Омара. По мнению Регарди, только глупец мог возить в кармане награду за уродство, но так как хранить почетный груз досталось ему, то и вопросов, кто из них дурак, не возникло.
Первые семь дней пути прошли без приключений. Ни керхи, ни бури им не мешали. На вторую неделю они достигли предгорий Малого Исфахана. Песни сопровождавшего их ветра изменились, став более резкими и высокими. Воздух оставался таким же нагретым, но в нем появились едва заметные нотки свежести. И хотя тропа снова заворачивала, оставляя Исфахан в стороне, близость гор наполняла пространство ажурной чистотой и дерзким вызовом поднебесной высоты.
Такыр глухо гремел под ногами, не оставляя надежды на близость жизни. Высохшую под солнцем глиняную корку покрывали причудливые трещины, которые напоминали Арлингу морозные узоры на оконных стеклах Мастаршильда. Как удивительна память. Когда тело страдало от невыносимой духоты, мысли по-прежнему устремлялись туда, где клубы ледяного пара просачивались сквозь плотно закрытые двери прошлого, оседая сверкающим инеем в его сердце.
Редкие путники давно перестали попадаться, впрочем, как и колодцы. Керхи встречались нечасто, однако каждый раз отряду удавалось обойти их стороной или спрятаться. Верблюды тащили еще полные бурдюки, но они были их единственными источниками воды на многие арки вокруг, поэтому приходилось беречь каждую каплю.
Наконец, сухая глина сменилась разбитым, потрескавшимся от времени камнем. Они дошли до старой караванной дороги, заброшенной после того как столетие назад к Балидету был проложен новый путь – через Холустай. Караванщики не любили старый тракт по многим причинам, но больше всего из-за того, что он проходил через Восточный Такыр, самую засушливую пустыню Сикелии после Карах-Антара. Выбирая Холустайский Тракт, купцы предпочитали встретиться с керхами, от которых можно было хоть как-то откупиться, чем оказаться с пустыми бурдюками на раскаленной глиняной сковородке такыра. И хотя через неделю тропа должна была вывести их к истокам Мианэ, о реке Арлинг старался не думать. От воспоминаний о ее бурных порогах можно было сойти с ума.
Словно прочитав его мысли, ветер сыпанул ему в лицо горсть пыли, но халруджи успел наклониться. Вихрь пыли пронесся дальше, окутав облаком Сейфуллаха и врезавшись в Издегерда, который безуспешно попытался развернуть своего верблюда от ветра, но не успел. Капитан хлебнул песка, противно заскрипев им на зубах.
– Ах ты, пес ревучий! – невнятно выругался он, сплевывая на пышущий жаром такыр тягучую слюну. Плевок с шипением упал в сухую землю.
Тем временем, верблюд Джавада, который шел впереди, вдруг остановился.
– Глядите, – раздался голос Рома. – Здесь плита. Прямо на дороге лежит. На ней что-то написано, кажется, на керхар-нараге.
– "Мы, живущие в пустыне, сильны, горды и свободны", – прочитал подъехавший Издегерд. – Метка керхов. Эти сукины дети где-то рядом. Нужно поднажать, до Каньона недалеко осталось. А то мы здесь как прыщи на носу, со всех сторон видать.
– Это старая надпись, – вмешался Аджухам. – Кочевники свои памятники любят, кровью животных поливают, камни красивые оставляют, еду всякую. А этот чист, ни царапинки. Не было здесь керхов. Они все там, на Холустайском Тракте пасутся.
– Поехали, – махнул рукой Евгениус, остановив готовый разгореться спор, и отряд снова тронулся.
– Помоги нам, Господи, благослови твоей милостью, – прошептал Гренко, второй наемник из Фардоса.
Похоже, наемники не часто путешествовали по пустыням. Постоянные ветра и пустота, окружавшая их со всех сторон, заставляли бывалых вояк нервничать. На редких привалах они уже не сыпали шутками и не устраивали потешных драк. Арлинг их понимал. Каждый раз, когда под ногами расстилалось бескрайнее полотно пустыни, его наполняло чувство беспомощности. А вместе с ним – глубокое, беспощадное одиночество, не имевшее ни дна, на края. Близость Дороги Молчания, которая, если верить Большой Книге Махди, должна была проходить через Восточный такыр, настроения не улучшала.
"А ведь иман где-то рядом", – неожиданно подумалось ему. Пустошь Кербала находилась в полсотни арок от подножья Малого Исфахана. Если бы они немного отклонились от маршрута, то могли бы пролить свет на многие тайны. Но от его предложения заглянуть в цитадель Евгениус с Сейфуллахом единодушно отказались. Первый не хотел удлинять дорогу ради посещения каких-то отшельников, второй опасался идти к иману с людьми Канцлера.
И хотя Регарди понимал, что Аджухам прав, желание увидеть учителя еще долго не оставляло его в покое. Он не раз просыпался по ночам, борясь с искушением отправиться в Пустошь затемно, чтобы поутру вернуться обратно, и только огромным усилием воли заставлял себя оставаться в лагере.
Он был халруджи. И все его помыслы и интересы – это желания Сейфуллаха, который к цитадели идти не хотел. Значит, не должно было хотеться и ему, Арлингу.