Из всего моего персонала, помимо меня, только двое - Турнок и Клинтус - знали подлинное имя мальчишки. Сам он, конечно, не догадывался, что нам известно, кто он на самом деле. С назначенной Советом наградой за его голову у него, безусловно, хватало причин держать в тайне свое происхождение. С другой стороны, у него вообще не было личности: он был Фиш, мальчишка-раб, пустое место, и как раб мог рассчитывать лишь на ту индивидуальность, которую пожелает - если вообще пожелает - предоставить ему его хозяин. По горианским законам, раб - это животное, бесправное, зависящее от хозяина не только в выборе своего имени, но и обязанное ему самой своей жизнью, которой его владелец вправе распоряжаться, как ему заблагорассудится.
- Этот мальчишка-раб, Фиш, - сказал я кухонному мастеру, - без разрешения явился в мои покои и, по моему мнению, выказал недостаточное уважение своему старшему мастеру.
Мальчишка смотрел на меня, едва сдерживая подступающие к глазам слезы.
- Поэтому, - сказал я, - он заслуживает сурового наказания.
Мальчишка опустил глаза и сжал кулаки.
- Но начиная с завтрашнего утра, - продолжал я, - если его обязанности по кухне будут выполняться им в полном соответствии со всеми вашими требованиями, то - только при этом условии - ему будет позволено в течение одного часа в день заниматься тренировкой с оружием.
- Капитан! - не удержавшись, воскликнул мальчишка.
- И этот час, - продолжал я, - будет выделяться ему в вечернее время, после выполнения им всей дневной работы.
- Да, капитан, - ответил старший кухонный мастер.
- Я буду работать, Телиус! - воскликнул мальчишка. - Буду работать лучше всех!
- Ладно, парень, - сказал Телиус. - Посмотрим.
Мальчишка взглянул мне в лицо.
- Спасибо, капитан, - с благодарностью произнес он.
- Хозяин, - поправил его Телиус.
- А можно, - обратился ко мне мальчишка, - я буду называть вас "капитан"?
- Ну, если хочешь, - пожал я плечами.
- Спасибо, капитан! - радостно-воскликнул он.
- А теперь убирайся отсюда, - приказал я.
- Да, капитан! - гаркнул он и двинулся вслед за кухонным мастером.
- Раб! - позвал я его. Мальчишка обернулся.
- Если ты продемонстрируешь умение обращаться с оружием, - сказал я, - возможно, я поменяю тебе имя.
- Спасибо, капитан, - ответил он.
- Возможно, мы будем называть тебя Публиусом, - поделился я своими предположениями, - или Телиусом.
- Пощадите! - взмолился Телиус. - Только не это!
- А может, - продолжал я, - и Генрисом.
- Спасибо, капитан, - ответил мальчишка.
- Но тому, кто носит такое имя, нужно быть его достойным, - заметил я, - нужно уметь обращаться с оружием очень хорошо!
- Я буду! - воскликнул он. - Обязательно буду!
Он повернулся и, едва сдерживая переполнявшую его радость, выскочил из комнаты.
Старший мастер посмотрел на меня и усмехнулся.
- Никогда еще, капитан, я не видел, - сказал он, - чтобы раб так торопился получить наказание.
- Я тоже, - признался я.
Сейчас, на праздновании своей победы, я выпил изрядное количество паги. То, что я позволил мальчишке брать уроки обращения с оружием, сказал я себе, было проявлением минутной слабости. Больше такие моменты повторяться не должны.
Мальчишка принес с кухни второго зажаренного тарска.
Нет, повторил я про себя, мне не следует выказывать подобной снисходительности к рабам. Впредь я не позволю себе подобной слабости.
Я провел ладонью по широкой алой ленте со сверкающей на ней золотой медалью с рельефным изображением корабля.
Я - Боcк, пират, адмирал Порт-Кара и, возможно, один из богатейших и самых могущественных людей всего Гора.
Нет, впредь подобные минуты слабости недопустимы.
Я небрежно отвел свой серебряный, украшенный рубинами кубок назад, и Телима, стоявшая рядом с моим напоминавшим трон креслом, тут же налила туда паги,
Я окинул взглядом стол: Турнок со своей рабыней Турой и Клинтус со своей рабыней Улой пили и, о чем-то переговариваясь, весело смеялись. И Турнок, и Клинтус были неплохими людьми, но они - глупцы. Они слабаки. Мне вспомнилась их привязанность к этому мальчишке, Фишу, и то, как они помогали ему в обучении обращению с оружием. Нет, такие, как они, - слабые люди. В них нет того, что делает человека руководителем.
Я откинулся на спинку кресла и, держа кубок в руке, оглядел комнату.
Она была уставлена столами, за которыми пировали, отмечая мою победу, мои приверженцы.
В углу зала играли музыканты.
Перед моим столом, самым большим в зале, оставалось значительное свободное пространство, на котором в течение всего вечера выступали всевозможные артисты с довольно простыми, но иногда доставлявшими некоторое удовольствие даже мне номерами: факиры, кинжалоглотатели, акробаты, жонглеры и рабы, сражающиеся тупыми копьями, сидя один у другого на плечах,
- Выпьем! - крикнул я, заглушая разговор за столами.
Кубки одновременно взметнулись вверх и были осушены до дна.
Я кинул взгляд вдоль длинного стола и в самом его конце, справа от себя, увидел сидящую Луму - мою рабыню и одновременно старшую учетчицу. Бедная, тощая, услужливая Лума, подумал я, и какая она жалкая в этой своей тунике писца, не способной закрыть ее ошейника. Каким скудным приобретением ты была для пага-таверны. Однако она обладала блестящими способностями к вычислениям и, превосходно разбираясь в коммерческих делах моего дома, помогла значительно увеличить мои богатства. Именно в благодарность за это я позволил ей в этот вечер присутствовать на празднестве и сидеть в конце большого стола. Никто из свободных мужчин или женщин, конечно, не сидел рядом с ней, и, кроме того, чтобы остальные мои писцы и приверженцы не были возмущены ее присутствием, она сидела в кандалах, а цепь от ее ошейника была вторым концом прикреплена к ножке стола. Именно таким вот образом Лума, та самая, которая, возможно, имела для процветания моего дома самое большое значение, за исключением, конечно, меня самого, пусть даже сидя в одиночестве, закованная в цепях, но разделяла вместе со своим хозяином его заслуженную победу.
- Еще паги, - бросил я через плечо, поднимая кубок.
Телима тут же его наполнила.
- Тут есть певец, - заметил один из сидящих за столом людей.
Я недовольно поморщился, меня никогда особенно не интересовали всякие представления.
- Это настоящий певец, - осторожно заметила мне стоящая рядом Телима.
То, что она заговорила, вызвало во мне еще большее раздражение.
- Принеси с кухни та-винограду, - сказал я ей.
- Пожалуйста, мой убар, - попросила она, - позвольте мне остаться.
- Я тебе не убар, - недовольно заметил я. - Я твой хозяин.
- Пожалуйста, хозяин, - взмолилась она, - разрешите Телиме остаться.
- Оставайся, - раздраженно бросил я. Разговоры за столом стихли.
Певец был ослеплен, как поговаривали, Сулиусом Максимусом, считавшим, что слепота певца повышает качество его пения. Сам Сулиус Максимус, изредка пописывавший стихи, - довольно, надо признаться, любительские, - и разбиравшийся в ядах, считался человеком высокой культуры, и к его мнению в данных вопросах всячески прислушивались. Но как бы то ни было, присутствовала ли крупица истины в его суждениях или нет, певец навсегда остался в вечно окружающей его темноте, наедине со своими песнями. У него теперь были только они.
Я поднял на него глаза.
На нем было одеяние его касты, касты певцов, и по нему нельзя было разобрать, из какого он города. Большинство из них странствовали, бродили с одного места в другое, получая за свои песни хлеб и приют. Как-то, много лет назад, я тоже знавал одного певца, Андреаса из Тора.
В зале наступила такая тишина, что было ясно слышно потрескивание факелов.
Певец прикоснулся к струнам своей лиры.
"Я спою об осаде Ара, Блистательнейшего Ара.
Я расскажу о стенах Славного города Ар,
О давно минувшей осаде Бесстрашного города Ара.
О шпилях высоких на башнях Славного города Ар."
У меня не было никакого желания слушать эту песню. Я сидел и глядел в свой наполненный пагой кубок.
Певец продолжал:
"Я спою о прекрасной Талене,
О гневе убара Марленуса,
Убара бесстрашного Ара,
Из славного города Ар."
Мне совершенно не хотелось слушать эту песню. Меня раздражал восторг, написанный на лицах присутствующих, их внимание и безмолвное восхищение этим пустым набором слов, бессмысленными звуками, срывающимися с губ слепца.
"О том расскажу, чьи кудри
горели, как шкура ларла,
О нем, кто пришел однажды
Под стены города Ар.
О нем, о Тэрле Бристольском…"
Я взглянул на Телиму, стоящую рядом с моим похожим на трон креслом. Ее глаза были подернуты влагой, а взгляд, казалось, растворился в словах песни. Она - всего лишь девчонка с ренсоводческих плантаций, напомнил я себе. Ей наверняка никогда прежде не доводилось слышать певца. И ведь хотел отправить ее на кухню, а не отправил. А теперь еще и чувствую ее руку на своем плече. И делаю при этом вид, что ничего не замечаю.
Факелы уже догорали, а певец все рассказывал о вероломстве Па-Кура, предводителя убийц, возглавившего орды захватчиков, напавших на Ар после того, как из города был украден Домашний Камень; он пел о знаменах и черных шлемах, о взмывших вверх штандартах и о солнечных лучах, сверкающих на воздетых к небу стальных клинках, об осажденных башнях и героических деяниях их защитников, о ни на минуту не прекращающих посылать свой смертоносный груз катапультах из древесины ка-ла-на, о несмолкающем грохоте барабанов и реве рогов, о звоне клинков и предсмертных криках людей; он пел о любви горожан к своему городу и - такой глупый, так мало знающий о людях - о храбрости человека, о его верности и преданности; пел о поединках, продолжавшихся и внутри самого Ара, у центральных ворот, о сошедшихся в смертной схватке, взвившихся над башнями наездниках на тарнах и о поединке на крыше арского Цилиндра правосудия между Па-Куром и тем, о ком, собственно, и была эта песня, - Тэрлом Бристольским.
- Почему мой убар плачет? - шепотом спросила Телима.
- Молчи, рабыня! - огрызнулся я и сбросил ее руку со своего плеча. Она поспешно подалась назад, словно только сейчас заметив, где лежала ее ладонь.
Певец закончил свой рассказ.
- Скажи, - обратился я к нему, - а был ли в действительности такой человек - Тэрл Бристольский?
Изумленный, певец обратил ко мне свой невидящий взгляд.
- Не знаю, - ответил он. - Возможно, это всего лишь песня.
Я рассмеялся.
Протянул кубок Телиме, и она снова наполнила его.
Я встал с кресла и поднял кубок; собравшиеся тут же последовали моему примеру.
- На свете есть только золото и меч! - провозгласил я.
- Золото и меч! - хором подхватили мои приверженцы. Мы выпили.
- И песни, - добавил слепой певец. Над залом повисла тишина. Я взглянул на певца.
- Да, - сказал я, протягивая к нему кубок, - и песни.
По залу прокатилась волна одобрительных криков. Мы снова выпили.
- Хорошенько угостите этого певца, - усаживаясь в кресло, бросил я прислуживающим за столами рабам и повернулся к Луме, рабыне и моему первому помощнику в делах, сидевшей в конце стола в цепях и ошейнике.
- Завтра, - сказал я ей, - перед тем, как певец снова отправится в путь, наполнить его капюшон золотом.
- Да, хозяин, - ответила Лума.
Над столами поднялась буря восторженных криков; все восхищались моей щедростью и благородством, многие из гостей с силой ударяли сжатой в кулак правой рукой по левому плечу, что по горианской традиции означает аплодисменты.
Две прислуживающие рабыни помогли певцу подняться со стула, на котором он сидел, и проводили его к столу, в дальний конец зала.
Я снова отхлебнул паги.
Во мне нарастало раздражение.
Тэрл Бристольский жил только в песнях. Не было такого человека. В конце концов, в мире есть только золото и меч, да, может, тела женщин, ну еще, возможно, песни - эти бессмысленные звуки, которые иногда приходится услышать, срывающиеся с губ всяких слепцов.
Я снова был Боском - пришедшим из зловонных болот, пиратом, адмиралом Порт-Кара.
Я провел ладонью по широкой алой ленте с сияющей на ней золотой медалью с рельефным изображением корабля, который обегала сделанная курсивом надпись "Совет капитанов Порт-Кара".
- Сандру сюда! - приказал я. - Привести сюда Сандру!
Гости поддержали меня одобрительными криками.
Я обежал взглядом зал. Это было настоящее празднование моей победы. Раздражало только то, что Мидис не разделяла его вместе со мной. Она заболела и упросила позволить ей остаться в моих покоях. Таба тоже не было.
Послышался звон привязываемых к щиколоткам рабынь колокольчиков, и передо мной, своим хозяином, предстала Сандра - лучшая танцовщица Порт-Кара, впервые увиденная мной в одной из пага-таверн и приобретенная мной впоследствии, в основном для развлечения гостей, у ее тогдашнего владельца. Я окинул ее равнодушным взглядом.
Чего только она не предпринимала, чтобы понравиться мне, но все ее попытки были напрасны.
Она хотела быть первой девушкой, но я держал ее для своих гостей. Первой девушкой моего дома была Мидис, темноволосая, стройная красавица с умопомрачительными ногами - рабыня, пользующаяся моим наибольшим расположением. А Таб был моим первым капитаном.
Однако Сандра тоже вызывала у меня определенный интерес.
У нее было узкое продолговатое лицо и темные манящие миндалевидные глаза. Ее черные как смоль волосы были сейчас подобраны и заколоты на затылке. Она стояла, завернувшись в длинный лоскут прозрачного, тускло мерцающего в свете факелов золотисто-желтого шелка.
Ну что ж, подумал я, подобное соперничество не принесет Мидис большого вреда.
И усмехнулся приближающейся Сандре.
Она не сводила с меня глаз; стремление показать себя во всей красе и удовольствие от моего внимания преобразило ее.
- Можешь танцевать, рабыня, - бросил я ей.
Это должен был быть танец шести плетей.
Движением плеч она сбросила с себя шелковое покрывало и опустилась на колени в промежутке между столами, в центре зала, как раз перед тем местом, где сидел я. На ней были цепи, сходящиеся от щиколоток и запястий к ошейнику. К ошейнику же были прикреплены колокольчики, звеневшие при каждом ее движении. Она подняла голову и посмотрела на меня долгим взглядом. Музыканты начали играть. Шестеро из моих людей, с длинными кнутами в руках, приблизились и стали вокруг нее. Она плавно опустила руки и слегка развела их в стороны. Концы четырех черных хлыстов, полностью напоминавших рабовладельческие кнуты, были закреплены на ее запястьях и лодыжках, а еще два - уложены вдоль ее спины. Мужчины с хлыстами в руках стояли теперь по бокам от нее, по трое с каждой стороны. Она, таким образом, казалась зажатой между ними пленницей.
Я взглянул на Туру. Мне вспомнилось, что она была поймана на ренсовом острове, попав обеими руками в охотничью веревочную петлю, совсем как это изображала сейчас Сандра. Тура наблюдала за ней с неподдельной тревогой.
Сандра, демонстрируя свое гибкое тело, начала с кошачьей грацией потягиваться, словно пробуждающаяся ото сна женщина.
Она вела себя так, будто не знала, что она связана.
Из-за столов послышались легкие смешки.
Когда она стала опускать руки, стараясь прижать их к телу, в какой-то кратчайший миг ей это удалось; она нахмурилась, выглядя озабоченной, изумленной, но уже через секунду ей было позволено двигаться так, как она пожелает.
Я рассмеялся.
Она была превосходна.
Затем, все еще коленопреклоненная, она потянулась рукой к надменно поднятой голове, чтобы вытащить удерживающие ее волосы выполненные в форме рога каийлы заколки.
И снова хлыст, на этот раз привязанный к ее правому запястью, на краткое мгновение задержал ее руку. Она сердито нахмурилась. Смех в зале стал громче.
В конце концов, после нескольких попыток, ей удалось вытащить заколки из волос, и они рассыпались по ее плечам густой черной волной.
Затем она снова подняла руки, делая волосам новую укладку, но тут внезапно хлысты оттянули ее руки от головы, и черный веер волос снова закрыл ее тело.
На этот раз она разозлилась не на шутку и принялась упрямо поднимать свои волосы, но хлысты крепко держали ее запястья и сковывали ее движения.
Наконец, в гневе и, казалось, охваченная ужасом, она словно впервые осознала, что ее удерживают рабские оковы, и, яростно сопротивляясь, поднялась на ноги.
Музыка заиграла громче.
Танцовщицы Порт-Кара, подумалось мне, действительно самые лучшие во всем Горе.
Подняв тускло мерцающую в свете факелов золотисто-желтую шелковую накидку, с распущенными густыми черными волосами, она стала медленно, словно преодолевая натяжение хлыстов, кружиться в такт музыке, все убыстряя свои движения, сопровождаемые мелодичным перезвоном привязанных к ее щиколоткам и ошейнику колокольчиков. Она изгибалась и воздевала вверх руки и иногда казалась почти свободной, но каждую минуту удерживающие ее черные хлысты возвращали девушку в прежнее положение, доказывая, что она полностью находится в их власти. Время от времени она пыталась броситься то к одному, то к другому из стоящих рядом с ней мужчин, но остальные тут же натягивали свои хлысты, превращая ее кажущиеся свободными движения в замысловатый, полный грации танец рабыни, марионетки, полностью зависимой от того, что в данную секунду позволит ей сделать тот или иной привязанный к ней хлыст. Она извивалась и кричала, но вырваться из плотной сети хлыстов не могла.
Наконец, когда, казалось, охватившие девушку страх и отчаяние дошли до предела, мужчины постепенно начали укорачивать длину опутавших ее оков, а когда у нее совершенно не осталось возможности пошевелиться, они быстро стянули хлыстами ноги своей захваченной в плен жертвы и подняли ее извивающееся тело высоко над головами, демонстрируя свою добычу сидящим в зале.
Над столами понеслись восторженные крики, гости с силой ударяли кулаком правой руки по левому плечу. Танцовщица действительно была выше всяких похвал.
Затем мужчины церемониальным шагом поднесли свою добычу к моему столу и поставили ее, связанную, напротив меня,
- Это - рабыня, - торжественно провозгласили.
- Да! - крикнула танцовщица. - Рабыня! Музыка резко оборвалась.
Внезапно воцарившуюся тишину разорвал гром криков и аплодисментов. Я был доволен.
- Отпустите ее, - сказал я мужчинам.
Те сбросили с нее хлысты, и она быстро, как кошка, подбежала к моему креслу и стала рядом со мной на колени, все еще тяжело дышащая, мокрая от пота, с сияющими от возбуждения глазами.
- Твое выступление было не лишено интереса, - заметил я.