Напряжение образовавшейся паузы нарастало, буквально насыщая отрицательно заряженными электронами пространство вокруг меня и председателя. И как только возмущённая плоть Кузьмича скрылась за калиткой, Борис вначале робко, а затем всё увереннее начал последовательно разряжать накопившуюся энергию и снова увеличивать её напряжение посредством сбивчивого монолога, прерываемого мною порой весьма эмоционально.
– Фёдор Фомич, вы меня из…извините, – председатель так и не смог унять волнения и слегка заикался, – что я вот так вот – неожиданно, вас отвлекаю, а вы, судя по документам человек занятой…
– Бросьте, давайте без церемоний, что у вас? – сделал я психологический шаг навстречу, не смотря на сложившуюся между нами за пару мимолётных встреч устойчивую антипатию.
– Спасибо… Я п…постараюсь кратко. Так вот, не смотря на то, что вы при таких должностях и п…полномочиях, а я всего лишь председатель забытой даже чёртом деревушки осмелюсь предположить, что поскольку вы не местный, то рано или поздно улетите отсюда туда, откуда и прилетели…
– Ну, допустим, что из того? – перебил его я, не понимая к чему, он клонит, но при этом весьма насторожившись по поводу последней части его предложения: "Они что тут все такие ясновидцы – рентгенологи, что знают, кто я и откуда".
– Как что?! – удивился Борис, – вы же сами не отрицаете того, что улетите, а мы останемся здесь жить дальше…без вас… как и раньше…
– Да с чего вы решили, что я вообще должен куда-то улетать? – не выдержал я необъяснимой проницательности со стороны неприятного и, не по-детски начинающего раздражать меня во всех отношениях типа.
– Во-первых, п…повторюсь, вы сами дали это понять только что, а во-вторых – ваша высокая должность и б…беспредельный по полномочиям особый мандат подразумевают по исполнению возложенной на вас миссии, как минимум личного отчёта перед вышестоящим начальством, – убедительно возразил он.
– Какой ещё миссии, что за ерунда! – начинал я про себя тихо сходить с ума, от не возможности уже в который раз внятно объяснить себе пугающую осведомлённость жителей харловки, отдавая, тем не менее, должное логике въедливого, как назойливая муха, председателя.
– Как какой? – также, похоже, недоумевал Борис в свою очередь моей несообразительности, – секретной, разумеется, – уже вся деревня знает, что вы с космосом связаны, а скоро и…
– Послушайте, уважаемый! – вновь оборвал я его удивительные откровения, всё более распаляясь, выделив последнее слово интонацией так, что б у оппонента не осталось и тени сомнений в противном смысле оного в отличие, от общепринятого у Землян исконного значения. – Даже если это и так, хотя это не совсем так, – инстинктивно слукавил я, – это абсолютно не ваше дело; более того – я, по известным причинам, настоятельно не советую совать в него ваш длинный нос! И кончим этот бессмысленный разговор, если у вас ко мне всё…- перешёл я к откровенным полуугрозам и начал всем своим видом показывать, что собираюсь к дому Кузьмича.
– Ещё одну м…минуту, Фёдор Фомич, – было очень заметно, как председатель весь напрягся и даже как-то съёжился, собираясь с духом, что бы сказать, наконец, главное, -…оставьте Надежду – ничего у вас не выйдет…
На некоторое время я буквально "завис" как бортовой компьютер, переваривая сказанное, так как меня едва не расплющило, словно блоху кузнечным молотом от услышанного. Разумеется, что его необъяснимые пророчества о негативной судьбе миссии начали распалять во мне естественный закипающий интерес вперемешку с гневом, вызванный, как уже упомянуто выше, стойким не пониманием происходящего, не говоря уже о субъекте моей неистовой любви – Надежде. В замешательстве нахлынувших и перемешавшихся между собою чувств и мыслей, я даже не заметил, как соскочил с учтивого "вы", на строгое, в данном контексте – "ты", что со мной случается крайне редко. Таким образом, я медленно, но верно терял над собой контроль, с превеликим трудом удерживаясь в привитых с пелёнок кодексу поведения гражданина ВВС.
– Не понял… что ты сказал, повтори?! – кое-как я собрался, полагая, что под "оставьте Надежду" треклятый председатель подразумевает провал, готовящийся в тайне с моими новыми местными друзьями-товарищами, операции по спасению "малютки", а не мою драгоценную Наденьку.
– Так я же и говорю, – продолжал председатель, добавив едва уловимые басовые нотки агрессии, – вы по любому, рано или поздно, улетите отсюда к себе домой или ещё куда-нибудь – к чертям собачьим, а Надежда Ивановна – останется, как всегда, у разбитого к…корыта. – Она и так, бедная, в жизни с всякими залётными да непутёвыми намаялась по своей бабской доверчивости, – ещё немного повысив голос, окончательно подтвердил он мои худшие ожидания в связи с однозначной трактовкой слова "Надежда".
– Слушай, как там тебя?! – выпалил я, окончательно осознав, что этот мерзкий хам, сам того не понимая или что ещё хуже – намеренно своими намёками оскорбляет Наденьку за которую я готов был любого порвать на парсеки.
– Борис… – как-то потерянно ответил он.
– Так вот! – добавил я стали голосу уязвлённый ещё и тем, что это гнусное, метр с кепкой недоразумение в моём лице до кучи оскорбило ещё и цивилизацию, контролирующую почти треть видимой части Вселенной, – последний раз предупреждаю – иди ты отсюда лесом от греха, а не то – я за себя не ручаюсь!
Вы, как никто знаете Мудриус, как мне претят оскорбления, брань и уж тем более – насилие, хотя мне ничего не стоило в секунду растворить эту зловредную особь в прах на нулевые нейтрино, а затем законсервировать её на молекулярном уровне до решения особого комитета ВВС; даже столь ненавистная мной инструкция допускает эту крайность в случае чрезвычайной опасности миссионеру со стороны изучаемых объектов. Но ещё раз повторюсь как для вас, так и для неведомых мне читателей, которые возможно когда-нибудь проникнутся драматизмом описываемых событий, что я – Флудий Аквинский, как бы мне не было тяжко и телом и духом – никогда не использовал знания против личности, какой бы низкой и ущербной она не была.
– Ну, ведь вы же её поматросите и бросите, а я всю жизнь Наденьку люблю – отступитесь, не губите! – не унимался председатель, в котором, так же как и во мне со всей очевидностью разгоралось яростное пламя слепой, бессмысленной и безудержной ревности для меня нового, а потому и почти бесконтрольного чувства.
– Всё! Моё терпение лопнуло! мало того, что ты, никчёмный, низменный человек, влезаешь своим грязным языком в наши сугубо личные отношения, так ты ещё…
– Да чего вы… ты мне сделаешь?! инженер залётный…подумаешь…корочки у него…может они липовые, я твоему н…начальству напишу…и ещё к…куда следует! – в свою очередь грубо прервал меня, потерявший страх председатель.
– Ну, амёба плешивая – вешайся! – и я, начал сосредотачивать в себе энергию с тем, что бы, не причиняя разбушевавшемуся оппоненту физического увечья, для начала телепатически парализовать его чувства.
– Федя! Феденька! – вдруг раздался за взмокшей от напряжения, спиной, умоляющий голос Наденьки, – не трогай его, пойдём домой! Милый…- уже гораздо тише добавила она, подбежав и обняв меня, защищая своим тоненьким тельцем мою напрягшуюся плоть от чрезмерно возбуждённого председателя.
Если и есть Бог, а по нашему – Святая Бесконечность, то сегодня ко мне она явилась в образе Наденьки, которая упасла душу от греха, ибо техника нейтрализации угрозы, хоть и "отточена" нами почти до совершенства всё же существовала не нулевая вероятность летального исхода, а этого я бы себе никогда не простил…
И мы, повинуясь некой неведомой силе вложенной в уста Наденьки и в самый её образ, мгновенно прекратили весь этот сыр-бор и разошлись в разные стороны, ни проронив более, ни слова между собой, и даже, ни разу не обернувшись и не взглянув друг другу в след. Конечно, удаляясь от места несостоявшегося "поединка", каждый из нас нёс в себе пусть и тлеющие, но ещё обжигающие сердца и нервы угли, но их жар был основательно и бесповоротно потушен Надеждой, её выбором…
– А может, пойдём, Наденька, как вчера погуляем? – сказал я, как ни в чём не бывало, подойдя к калитке, но по её глазам понял, что сморозил очередную глупость.
– Ты с ума, что ли сошёл? – строго возразила она интонацией, не требующей разъяснения: и так дескать ясно что после того что случилось нормальные люди по домам сидят.
– Сойдёшь тут…- особенно не возражал я, про себя добавив: "с вами, ребята, не соскучишься – мало того что всей деревней насквозь видите, так ещё и на "залётных" как дикие бросаетесь".
– А я тебя предупреждала – не связывайся с Борькой – дурной он, – опять словно отсканировала мой мозг, ответила Наденька, – если б не папа…
– А причём тут твой отец? – опять я начал удивляться, перебив Надежду до этого, твёрдо дав себе слово ничему уже более не удивляться.
– Так это он мне сказал, что вы драку затеваете: беги, говорит, доченька, спасай своего, а то завтра его распрекрасное лицо, возможно, никакие чёрные очки от фонарей не спрячут, а у вас, мол, дело какое-то важное на зорьке намечается, может тебя, олухи бестолковые и послушают.
– Стоп! А он то, каким боком узнал, что я с тобой… того? а впрочем, чего это я спрашиваю…- подловил я себя же на только что данном слове впредь ничему не удивляться, – и что ж теперь делать? – реально озаботился я сложившимся положением дел.
– Не знаю, пойдём в дом, а там видно будет, – лаконично отрезала она и, как ребёнка, за руку повела меня к крыльцу.
"Мудро" – заметил я для себя. – В самом деле, чего заранее паниковать и впадать в уныние, если нам неведома реакция Кузьмича; и потом: в конце концов – мы что мешок муки украли? – нет, напротив – признались друг другу в чистом и прекрасном чувстве – любви, а в ней не может быть криминала, ибо она изначально – свята".
Войдя на крыльцо, Наденька тут же пошла к Машеньке в дом; я же, проводив её растерянным взглядом, неожиданно для себя ещё раз поздоровался с егерем, который хмурым сидел за столом и о чём-то сосредоточенно думая, густо расточал аромат самосада.
– Виделись, – резонно заметил он, и начал основательно гасить недокуренную козью ногу об импровизированную пепельницу из-под консервированных бычков в томате, – ну, что скажешь…инженер-конструктор…
– А что сказать-то? – вновь бестолково впал я в ступор недопонимания текущей напряжённой атмосферы, сильно гнетущую душу Кузьмича.
– Ну, не про Бориску же убого я тебя, Федь, спрашиваю: мне на него наплевать, растереть и забыть…- весьма резко ответил егерь, пристально вглядываясь мне в глаза.
– Так вы…ты…про Наденьку? – спохватился я, сбиваясь от нахлынувшего волнения.
– А то про кого же! мне, если честно, Фёдор Фомич, и твои эксперименты в сравнении с судьбой дочки – дело десятое, хотя и интересное.
– Так у нас с Наденькой, Надеждой Ивановной то есть – всё серьёзно, хоть у неё спросите…спроси, – так и не смог я подавить в себе волнение одновременной торжественности и ответственности момента.
– Побожись! – напирал егерь, требуя еще более весомых доказательств моему намерению.
– Вот тебе крест, – не задумываясь, ознаменовал я себя перстами, тем не менее, подсознательно отдавая себе отчёт, к чему этот традиционный и святой ритуал обязывает.
– Ну, коли так, – выдохнул Кузьмич полной грудью скопившуюся от напряжения переживания боль, – другое дело – я тебе Федь, как себе верю – даже не знаю почему – хочешь режь меня, а хочешь – полосуй.
И он в чувствах, еле сдерживая слёзы отцовской радости за дальнейшую судьбу дочери, крепко обнял меня и трижды, как заведено на Руси с испокон веков, расцеловав меня, позвал Надежду, которая как мотылёк на свет выпорхнула к нам и без лишних расспросов сразу всё поняла.
– Эх…по-хорошему – обмыть бы такое событие, да жаль нельзя – завтра…на зорьке, да почитай что уже сегодня – работа важная, так что ли зятёк? – подмигнул он мне весело отчего мы с Наденькой зардели как маки.
– Так точно! – тем не менее, успел я взять себя в руки, подражая любимой воинской риторики Кузьмича.
– Ну, ладно! так и порешим значится: завтра помолвку отметим, ну и заодно, дай Бог, успех нашего общего, государственного дела, а теперь – спать, – поставил точку счастливый егерь в обсуждениях удивительных и пёстрых событий уходящего в историю дня.
Вот так всего в пять минут я де факто стал суженым Наденьки, доселе особенно не задумываясь: как мы будем жить, где, на что, а если Бог детишками наградит, то каковы они будут…и т.п. А ведь по-своему прав был зловредный председатель, и эта тяжёлая мысль очередной занозой застряла во мне, и ноет не проходящей болью до сих пор, но, об этом – позже: слишком серьёзная и больная для меня тема.
Может быть, еще по чуть-чуть Леивки, Командор, а то что-то у меня под сердцем опять заныло? Спасибо…дружище – вы настоящий товарищ…
XII
Итак, наконец, наступил долгожданный для меня алый рассвет дня, от исхода которого зависел успех или провал операции по спасению "малютки" и как следствие – судьба возложенной на меня ВВС миссии. Если мой летательный аппарат в результате экстренной жёсткой посадки под Тверью окажется без существенных повреждений, то, как иногда абсурдно говорят местные, можно с уверенностью констатировать, что дело – выгорело.
Ровно в 5 утра, как и было ранее оговорено, без опозданий и в полном составе мы стояли у ворот кузницы, во всеоружии, готовые приступить к исполнению тайного государственного задания. Мои психологические тренинги с коллективов не прошли даром – лица товарищей были преисполнены осознанием важности, ответственности и даже – некоторой гордости от сопричастности к секретной операции в которой им было доверено мной участвовать.
Эх…если бы они знали кому в действительности помогают, то портреты моих дорогих друзей, полагаю, на порядок были бы ещё выразительней, хотя казалось бы куда уж больше, но не будем о грустном – продолжаю.
До места экстренного падения "малютки" было примерно 1,5 часа ходу лесом. И мы, за Кузьмичом, как за Моисеем: след в след, вереницей выдвинулись исполнить, каждый свой долг. Я – осознанно и в соответствии с заданием ВВС, а мои друзья – фактически "вслепую", ведомые, впрочем, как и я, такими благородными чувствами как: помощь ближнему, любовь к Родине и служению высокой идее. Ведь по большому счёту, как бы пафосно это не звучало: и по духу, да и, по сути, наша операция в итоге служила налаживанию межцивилизоционного контакта с землянами в лице моих товарищей на первоначальном этапе сближения. Что бы потом интегрировать в ВВС, если, конечно, их культурный уровень будет к тому времени соответствовать нашим минимальным этическим стандартам.
Между тем, Кузьмич, видимо, вдохновлённый вчерашней помолвкой, летел по лесу, меж деревьев, кустов, оврагов и всего что попадалось на его пути, как молодой лось весной на зов юной особи противоположного пола и мы – молодые и здоровые – едва поспевали за ним, что в итоге позволило сэкономить нам четверть часа.
– Кажись тута, – откашлялся, взмокший и тяжело дышавший егерь, горящими, как у охотника добравшегося, наконец, до вожделенной цели, глазами осматривая полянку у Ташнилова болота.
– Похоже, – подтвердил я, с трудом отыскав сквозь молоко медленно рассеивающегося тумана собственноручно оставленные лазерным тесаком зарубки на дубе, похожим на большой, мускулистый кукиш.
– Факт! – окончательно и бесповоротно, как главврач на консилиуме, отрезал Кузьмич, убирая набросанные им почти неделю назад ветки, – вот она, Фёдор Фомич, дыра твоя, дождалась родимая, снимай рюкзаки ребята, перекур пять минут.
И все как по команде, синхронно сняв с себя амуницию, невольно вытянули шеи, что бы заглянуть в зияющую мраком таинственности, отверзшую, как пасть затаившегося и готового к атаке хищника, углубление искусственного происхождения. Но даже первые лучи солнца уже обильно поглощающие собой уходящую в бытие ночь, не помогли нам разглядеть в чреве, хранящую надежду на успех нашего предприятия ямы, ничего кроме глухой, безразличной ко всему внешнему кромешной тьмы.
– Тёмно, хоть глаз коли, – резюмировал Пётр.
– Да уж, без фонаря не углядеть, – заключил Кузьмич, пыхнув сигаркой и расточив ядрёный аромат махорки в свежесть нежного, непорочного утра.
И вдруг, тут же, из непроглядной тьмы норы, послышался нарастающий грозный рык, и началось какое-то шевеление почвы под нашими ногами, которое было весьма ощутимо и вызвало неприятное ощущение подспудного, необъяснимого страха.
– Ч…что это? – спросил я, дрогнувшим голосом как бы всех и вся, и взволнованные взгляды Ломакина и братьев переметнулись в начале от ямы на меня, а затем на егеря, как наиболее бывалого из нас члена команды.
– А чёрт его знает, должно зверь какой или ещё кто, – со свойственной невозмутимостью и хладнокровием успокоил нас Кузьмич, основательно, по давно заведённой привычке, втаптывая окурок во влажный мох и снимая с плеча двустволку. – А ну, ребята, брысь на деревья от греха!
– Только мы, повинуясь мудрому совету егеря, начали, осторожно пятясь от зловещей норы, осматривать близлежащие деревья для спасения пропащих душ своих, как из подземелья с диким рёвом, выскочило бурое, лохматое существо округлой формы и в свою очередь, не оглядываясь, переваливаясь с боку на бок, сигануло прочь в сторону болота.
– Медведь, итиху его мать! – крикнул нам Кузьмич, и что бы окончательно устранить нечаянное препятствие на нашем пути к "малютке" по-молодецки свистнул ему в след, от чего, видимо, разбуженный нами зверь, толком не очнувшись, ещё больше прибавил со страха ходу. – Отбой тревоги, ребята! Слазь, с ёлок!
Оглядевшись, к своему великому стыду, я увидел, что был единственным из бесстрашной бригады, кто оказался на дереве: остальные хоть и отступили несколько шагов от временного медвежьего логова, но стояли на смерть, хоть и с застывшими лицами.
– Что, Федь, оробел малость?! – весело, и как всегда безобидно, подзадорил меня Кузьмич, – в столицах, поди, такого чуда лесного не встретишь.
– Это точно, Кузьмич, только в зоопарке дичь природная ещё и осталась, – и я нарочито ловко спрыгнул с ветки, как будто ничего и не случилось, ибо нужно было срочно реальными делами восстанавливать пошатнувшийся авторитет.
– Лишь бы, косолапый, аппарат не испортил, а то ко мне года три тому в кузню забрёл такой же – так, антенну чуть не ушатал, еле мёдом отвадил, – обеспокоился Пётр и начал доставать фонарик из рюкзака.
– Вряд ли, – задумался егерь, – он, наверное, из такого металла, сделан, что его и тротилом не возьмёшь, на край нагадит мишка по нужде природной так что ли Фёдор Фомич?
– Ну, насчёт звериных ароматов не скажу – не специалист, а вот за крепость сплава ракеты – ручаюсь: нет и не скоро ещё будет на всёй Земле такой силы, что б даже вмятину в оболочке аппарата сделать.
– Хорошо коли так, а то у нас такие колдобины, что не приведи Господь: так, бывает об ухаб, приложишься, что даже имя своё забываешь, а железо, что песок сыпется: на мой уазик без слёз не взглянешь, как ещё ездит – ума не приложу, – удовлетворился моим ответом Кузьмич.
– И со светом, блин, ни чёрта не видно! – перебил нас раздосадованный голос Петра, по пояс нырнувшего с фонариком в яму, которого братья своими мощными руками, как стапелями, удерживали за ноги, – только одна вонища аж глаза режет…
– Это что… – поучительно заметил Кузьмич, основательно принюхиваясь, – хорошо что, не кабаниха с выводком тут заседал – вот тогда бы мы всласть надышались…