- А что, собственно, моему именитому родственнику могло от меня так резко понадобиться? - бравурно рассуждал я, бормоча себе под нос. - Времечко вечернее, полк только поужинал, никуда не торопится, военные приказы, как правило, доставляются и оглашаются поутру. Да и кто я такой, чтоб со мной сам генерал Иловайский по служебным вопросам советовался? А если в плане наорать, потопать ногами, выпустить пар - так там и без меня всегда кто-нибудь под горячую руку найдётся. Вывод один: он по мне элементарно соскучился! Что, кстати, очень и очень греет…
После достопамятной "свадьбы с участием колдуна" местные калачинцы так уж рьяно на общение с моей эмоциональной персоной не нарывались. Сплетня о том, как казачий хорунжий, перекинувшись в зайца, вот такенному медведю по ушам надавал, уже шагнула за пределы губернии, широко обрастая дополнительными подробностями и малоизвестными деталями. Особенно восхищало новых и новых слушателей всё возрастающее количество медведей и уровень зверских увечий, которые я им причинил в процессе показательной сельской драки. Типа будь в нашей армии в 1812 году хотя бы шесть таких зайцев, хренушки бы француз Москву взял, мы б ему ещё под Бородином салазки загнули!
Во дворе снимаемой дядюшкой хаты, на завалинке у крылечка, сидели рядышком рыжий ординарец и мой денщик. Оба трезвые, ни в одном глазу, но выражения лиц подозрительно мечтательные. Не задумчивые, как у котов, слопавших хозяйскую канарейку, а именно мечтательные, словно счастье, только что проплывавшее мимо, помахало им лебяжьим крылышком и, пообещав жизнь райскую, скрылось в оранжевом сиянии уходящего предзакатного солнышка…
- Прохор, ау! - Я встал перед старым казаком, подпрыгивая и размахивая руками, как жертва кораблекрушения. - Ты чего тут расселся? Почему меня не узнаёшь? С чего лица такие благостные, к нам что, государь император со всем монаршим семейством на чашку чая заскочил, а по пути за верную службу расцеловал вас обоих в такие места, что забыть не можете?
- Дурында ты и есть, - беззлобно откликнулся ординарец, а мой денщик только покивал в знак согласия.
- Прохор, ты съел чего? Или опять запорожской смесью на конопляном семени баловался? Ты смотри, докуришься, ведь не дети вроде, с чего ж вас тут поперёк двора одновременно торкнуло…
- Ты шёл по делу? Вот и иди смело, а нам не мешай. Ишь прилип как лишай! - поэтично высказался бородатый стихотворец. - Эх, пошла молодёжь, сплошь один выпендрёж! Нет чтоб бежать не глядя и спасать дядю…
Ох ты плата материнская, чтоб у меня двухъядерный процессор на полшестого завис, как выражается любезная моя Катенька, стуча кулачком по волшебной книге - ноутбуку. А дело-то серьёзное… Я ещё раз подозрительно принюхался: вроде ни алкоголем, ни маковым отваром не пахнет, но двоих нехилых казаков что-то же должно было вот так срубить на корню?! Интересно, как всё это дело связано с неодолимым желанием дядюшки столь экстренно меня видеть. Я поспешно взбежал по ступенькам крыльца, прошёл сени, поправил мундир, забекренил папаху, подкрутил короткие усы и постучал.
- Звали, ваше превосходительство? - Я шагнул внутрь и…
- Звал, звал, друг мой любезный. - Заслуженный герой всех войн, награждённый всеми регалиями, дородный и солидный генерал казачьих войск Василий Дмитриевич Иловайский (родственник по отцовской линии) улыбчиво приподнялся мне навстречу.
А рядом с ним на оттоманке сидела… думаю, как минимум богиня! Стройная невысокая девица, лет восемнадцати, может, чуток помладше, в благородном платье, при шляпке и зонтике, с дивным личиком, естественным румянцем на щёчках и неземными голубущими глазами в обрамлении длинных загнутых ресниц. Вот, значит, чем наших так шандарахнуло у входа…
- Ну, Маргарита Афанасьевна, позвольте представить вам моего лоботряса! - Дядюшка, едва ли не виляя задом, подтолкнул меня вперёд. - Поклонись гостье, дубина! Скромный он у нас, застенчивый, да и то сказать, по Европам не езживал, в больших городах не жил, а в станицах какая культура, дикость одна природная…
- Bonjour, mademoiselle, je m'appelle Ilya Ilovaiskiy, - быстро поклонился я.
Гостья улыбнулась самым лучезарным образом и ответила на том же языке:
- Votre prononciation est parf aite! - Её голосок был схож с мягким переливом лесного ручья, звонким и обволакивающим одновременно, и продолжила уже по-русски: - Можете звать меня просто Маргарита, ваш дядюшка столько рассказывал о вас. Вы даже не представляете…
- Отчего же, охотно представляю, - покраснел я. - Ему дай волю, он вам и не такого понарасскажет. Вот, например, про…
- Иловайский! - строго напомнил дядя.
- Что, и про то, куда я ему обычно соль сыплю, тоже не рассказывал?
- Иловайски-ий!
- И куда? - сразу загорелась красавица. - Простите, Василий Дмитриевич, но ведь правда интересно, куда он вам её сыплет? А куда, вообще, можно сыпать соль родному дяде? На раны?!
- Я ж не зверь. В другое место сыплю, в…
- Иловайски-ий, - сорвался дядюшка, багровый, как свёкла в борще. - Пошёл вон! У тебя что, службы нет, заняться нечем?!
- Да ведь сами звали, - удивился я. - Вон Маргариту Афанасьевну разговорами развлекать. Видите, с одного вопроса сколь интересная тема образовалась…
- Пошёл вон, сук… щучий сын! - Он вовремя прикусил язык, испуганно косясь на жутко заинтересованную гостью. - Прошу пардону, болтун он и шалопай известный, но терплю, поскольку племянник и перед маменькой его мне быть в ответе. Так говорите, батюшка ваш, генерал-губернатор Воронцов, меня к ужину просит?
- Да, - улыбнулась девушка, не сводя с меня глаз. - Если колесо в бричке уже поменяли, то можете составить мне компанию до дома. Папенька ждёт…
Мой героический родственник быстро высунулся в окошко - с той стороны двора два казака быстро поправляли колесо на изящной бричке, запряжённой спокойной калмыцкой кобылой. Высокомерный кучер даже не слезал с облучка.
- Готово, мои молодцы дело знают. Прошу вас, Маргарита Афанасьевна!
- Благодарю. - Она легко встала с оттоманки, оперлась на предложенную дядей руку и, уже выходя вместе с ним, спросила: - А что же вы, Илья, с нами не едете?
- Ему нельзя!
- Мне нельзя, - подтвердил я, печально разводя руками. - Меня, видите ли, сегодня вечером расстреливать будут перед всем строем. Дел полно, надо успеть хоть исподнее подкрахмалить…
Дочь губернатора Воронцова прыснула в кулачок и вышла. Дядя высунулся из двери буквально через секунду, погрозил мне кулаком, пытаясь хоть что-то сказать, но ничего вразумительного не придумал и слинял, оставив меня в недоуменном размышлении…
И вот что это было, а? Та самая младшая губернаторская дочка, что предивнейше играет на фортепьянах и сама себя под одеялом трогает? Про фортепьяно слышал от дяди, следовательно, это факт проверенный, а про другое бабка Фрося могла и соврать. Хотя с чего б тогда девица вешаться побежала? Но, с другой стороны, ведь и не повесилась же! Значит, всё нормально…
Ох, если б я не знал нашего горячо и всеми любимого Василия Дмитриевича как облупленного, я бы предположил, что он меня ей… сватает?! Ну, старый хрыч, удружил!
Я молча проследил, встав у окна так, чтобы меня не было видно, как они двое плюс ещё рыжий оруженосец грузятся в бричку и уезжают. Только после этого вышел из хаты во двор. Мой Прохор сидел на завалинке всё в той же степени романтического офигения…
- Только не надо стихов и грустных военных песен, - сразу предупредил я, притуляясь рядом. - Да, она прелесть и чудо. Чем и пользуется безостановочно, благо возможности позволяют, а жертв кругом - хоть в штабеля укладывай. Причём на первый взгляд люди-то опытные и тёртые. Но если даже мой дядя купился…
- На что купился? - мигом воспрянул мой денщик. - Нешто не девка это, а ведьма старая в личине?! Ох, ёшкин кот, вышел задом наперёд, да не в ту дугу, как понёс пургу…
- Нет на ней личины, - честно вздохнул я. - Сплошная реальность, только обворожительная до сердечной недостаточности и проблем с затруднением дыхания. Но и это не самое худшее…
- А что ж хуже?
- А то, что я ей, кажется, понравился.
Прохор подумал, присвистнул и сострадательно покивал. Если кто не помнит, так у меня уже есть "дама сердца" и зовут её Катенька, а проживает она на данный отрезок времени под землёй в Оборотном городе, населённом всеми видами нечисти, как нашими, родными, так и иностранно-заезжими. И письмо её с любовным признанием по сей день так и лежит у меня за пазухой, грея сердце…
Но если мой шибко умный дядя уже принял решение и вбил себе в голову удачно подставить меня дочери своего давнишнего друга, так от столь выгодной партии и отказываться грешно. Более того, он и согласия моего спрашивать не будет: женит, и всё тут! У нас, казаков, с этим строго, он же мне взамен отца, и его мои "душевные метания" интересуют постольку-поскольку. Примерно в той же мере, как пропорция белых и чёрных овец в Туркестане и правильность произношения слова "антициклон" у говорящих попугаев под Архангельском. А может, и ещё меньше…
- А с Хозяйкой твоей что? Вы ить поссорились вроде?
- Помирились. Прислала письмецо, говорит, любит, - проинформировал я.
- Вот же незадача, не вовремя как…
Мы ещё глубокомысленно помолчали. Постепенно темнело, дядюшка возвращаться не будет, у благородных ужинают поздно, небось раньше полуночи и за стол не сядут, так что только завтра к обеду его и жди. Хорошо полк у нас дисциплинированный, каждый знает чем заняться, и есаулы суровые, в отсутствие начальства никому разболтаться не дадут. Хотя мы с Прохором от службы не отлыниваем, наша задача - генеральских коней в порядке содержать, ну и мне ещё туда-сюда с мелкими поручениями по капризам его превосходительства мотыляться…
- Пойдём-ка мы на боковую, ваше благородие. - Мой денщик потянулся, зевнул и встал, решительно хлопнув себя по коленям. - Утро вечера мудренее, глядишь, и рассосётся всё само собой. То ещё не беда, а так - вода, пустые слёзы да разбитые грёзы. Раньше горя ныть - только Бога гневить, ну как пошлёт не дилемму, а мировую проблему? Вот тогда, человече, рад бы плакать, да нечем…
- Слушай, ну я просил же, да? Давай без стихов. И так надо мной все смеются, у других денщики как денщики: пьяницы, картёжники, бабники, на руку нечисты, и только у меня… Поэт-народник!
- А ты скажи, кто смеётся, я им враз рыло-то начищу! Кто посмел моё дитятко обижать, а?!
- Уже никто, - успокоил я не к ночи воодушевившегося Прохора. - Было двое. Один теперь примочки ставит, другой ходит враскорячку. Твоё обучение. Доволен?
- Ножку-то не ушиб?
- Не, я коленом.
- Носком сапога надо, я ж тебя учил, вот так снизу да с подковыркой, коротенько, раз, и…
- Прохор! - рявкнул я, едва успев отпрыгнуть в сторону. - Прекрати сейчас же, меня без наследства оставишь, а я ещё не женился даже! Тоже мне взял моду… Хоть предупреждай, куда бьёшь, не на всё врачи протезы ставят…
Вот так в разговорах о боевых искусствах Казачьего Спаса мы дошли почти до нашего двора, где в уютной конюшне на девять стойл меня ждал сеновал, а Прохора - две попоны внизу с седельной подушкой под голову. Помню, что мы только-только распахнули ворота, как серая тень, метнувшаяся из-под забора слева, сбила старого казака с ног. Я выхватил из-за голенища нагайку, но поздно… Уж не знаю, кто это был, собака или волк, однако тварь быстрая, не догонишь. Прохор встал сам, без моей помощи, и с недоумением посмотрел на шаровары - поперёк красного лампаса горели два длинных разреза!
- Храни Господь… но крови-то вроде нет…
- Как это? - не поверил я, сглатывая подкативший к горлу ком. - Тебя какая-то зверюга рванула, я же сам видел. Ну-ка покажи! Иногда так бывает, человек от неожиданности, шока или страха временно не чувствует боли. Но кровь-то по-любому должна идти.
- Нет крови. - Мой денщик угрюмо покачал бородой. - А вот нога болит. И странно болит, ровно ледяную железяку к ней приморозило…
- Айда на конюшню, - приказал я, поддерживая наставника и друга.
Мы быстро заперли ворота, я зажёг свечу и подальше от сена осторожно осмотрел его рану. На вид ничего особенного, два длинных синяка, словно рубцы от узкой калмыцкой плети. Только странноватого зелёного цвета…
- Давай мокрой тряпкой замотаем, что ли?
- Дак и так холодно вроде. - Прохор прижал синяки ладонью и присел на чурбак. - Ничё, так полегче… К утру само пройдёт.
- Если не пройдёт, давай на заре к полковому лекарю! - строго напомнил я. - Мне хромой денщик не нужен, а наш врач хоть и глушит горькую, чертенят в колбу собирая, всё равно дело своё знает!
- Не кипешуй, хлопец, я ж не помираю, - улыбнулся старик. - Давай-ка проводи меня до места и сам марш спать. Завтра всё видно будет: и тебе и мне…
Я помог ему улечься на простое ложе, потом сбегал притащил старый тулуп и укрыл его до пояса. Прохор говорит, что в тепле боль уходит. Пусть будет тепло. Хотелось сделать ещё хоть что-то, но от чая он отказался, развлекаться разговорами не захотел и снова погнал меня спать.
Ладно, что с больным спорить. Я полез по шаткой лестнице наверх, удобно устроился в душистом сене и уснул действительно быстро. А пока засыпал, думал о том, на кого всё-таки больше была похожа эта серая тварь? На волка, на собаку, на перекинувшуюся ведьму Фифи, на цыгана или ещё на кого… С тем и уснул.
Встал рано, часов в пять утра, от невнятной тревоги и беспокойства. Это во мне "характерничанье" пробивается, не иначе. Не всегда вовремя, конечно, и редко когда так, чтоб в предупреждающей форме, то есть до того, как проблема только-только замаячит на моём жизненном горизонте. Обычно чувство опасности и тревоги даёт о себе знать гораздо позже, когда уже никуда не денешься. Да что ж это я, прости господи, разболтался? У меня же там денщик болеет…
- Прохор!
- Да не сплю я, не сплю, ваше благородие, - слабо откликнулся он, сидя на том же чурбачке у входа в конюшню. Лошади нервно фыркали, дядин арабский жеребец тихо и сострадательно ржал у себя в стойле, я не знал, к кому бросаться в первую очередь, пока вдруг не заметил, что мой денщик осторожно ощупывает левую ногу, ту самую, куда его вчера ударил бешеный зверь.
- Что, стало хуже? - Я присел на корточки перед верным другом, приложил ладонь к его лбу. - Да ты весь горишь, как печка!
- Ничё… это так… знобит просто…
- Жар у тебя! А ну ногу покажи! Мать честная! Распухло-то как…
Синяки увеличились едва ли не втрое, потыкал пальцем - они были твёрдые, как камень, и зелёные, словно тина. Плохо дело, очень плохо…
- Я за полковым лекарем!
- Да он спит, поди, опять пил вчера.
- А сегодня протрезвеет! - Я быстро выпустил из стойла рвущегося на выручку араба, накинул узду, вспрыгнул ему на спину прямо так, без седла, пустил в галоп. Ворота не распахивал, невысокий забор мы просто перепрыгнули, этот конь сигает круче горного козла, поэтому, перелетая через плетни и тыны, я добрался до хаты нашего лекаря за какие-то считаные минуты.
Как и предполагалось, он спал. Причём не один, а со своей домохозяйкой, у которой официально снимал лишь койку. О том, что койка сдаётся вместе с хозяйкой, они, видимо, договорились уже сами по ходу дела…
- Наумыч! Вставай, у меня Прохор заболел! - начал орать я ещё с крыльца. Тишина. Ну я толкнул дверь, не заперто, и добавил погромче уже в сенях: - Жар у него! Какая-то собака вчера укусила, а поутру ногу раздуло!
Опять ни ответа ни привета. Ладно, леший с вами, я два раза предупредил, кто не спрятался, я не виноват. Я пнул последнюю дверь и ворвался в хату, обнаружив нашего лекаря Фёдора Наумовича Бондаренко, тощего как глист, кучерявого как еврей и любвеобильного, как три армянина сразу, дрыхнущим в объятиях крепенькой сорокалетней бабёнки в длинной исподней рубахе…
- Ты чё орёшь, басурманин? Видишь, спит Феденька. Тяжёлый день у него был, пущай твой, как его там… попозже зайдёт… ближе к вечеру.
- Вставай, Наумыч, не доводи до греха!
- А я говорю, ты чего орёшь, ирод?! - едва ли не громче меня взревела тётка. - А ну вон из моей хаты! Не то сёдня ж твоему генералу жалобу подам, что ты на меня сам напал и сильничать грозился-а!
У меня не нашлось слов. Вот бывает так иногда, перемкнёт в груди, и всё! И дышать нечем, и убить эту дуру нельзя, и переорать её, чтоб ещё громче, тоже не получается, со всех сторон одни обломы - это ж какой стресс для психики! Очень полезное слово, Катенька научила…
Так о чём это я? А-а, вспомнил! Я бросился назад в сени, схватил лохань с водой для умывания и, вновь распахнув дверь ногой, выплеснул её содержимое прямо на сладкую парочку…
- И-ий-и-и-йя-а-а-а!!! - на совершенно невероятной ноте завизжала домохозяйка, так что мне едва удалось успеть натянуть папаху на уши, но половина посуды в доме точно перекололась насмерть.
Однако зато Фёдор Наумович сел в мокрой кровати, поднял на меня умеренно осмысленный взгляд и вежливо поинтересовался:
- Хорунжий Иловайский, в чём дело-с? По каковой причине имеете честь меня тревожить-с?
- Прохор заболел, денщик мой, вы его знаете. Вчера на него напала бродячая псина, а сегодня у него вся нога в жутких синяках. Как бы не заражение крови…
- Возможно-с, возможно-с. - Фёдор Наумович достал из висящих на спинке кровати уставных шаровар погнутое серебряное пенсне и водрузил его себе на нос. - Однако не стройте из себя врача-с, милейший! Не вам диагнозы ставить-с! Ваше дело…
- Да знаю, знаю, - взмолился я. - Ну простите меня, Христа ради, и пойдёмте к Прохору. Он там горит весь!
- Нет, я не могу-с так сразу, - зевнул главный лекарь нашего полка. - Мне надо умыться, одеться, позавтракать, похмел… В общем, привести себя в порядок. Буду как смогу-с, буквально через пару часов. Идите, юноша!
- Ах ты скунс с пипеткой, - в чувствах выразился я, цапнул его за руку, одним рывком взвалил на плечи и ринулся вон.
Ни сам Фёдор Наумович, ни его верная пассия даже не успели сообразить, что, собственно, происходит, как я перекинул его на спину коня, поцеловал жеребца в умную морду и тихо попросил:
- Доставь по назначению. Только не урони!
Арабский жеребец понятливо кивнул и дунул с места так, что чёткая тень его ещё несколько секунд в недоумении оставалась лежать посреди залитого утренним солнышком двора.
- Иловай-ски-и-ий… - только и успел взвыть лекарь из необозримой дали сельской улицы.
- Мать твою-у… - слаженным дуэтом поддержала его сожительница.
"Не ложися на краю", - захотелось продолжить мне. Но толку-то вам теперь материться? Я забекренил головной убор, молодцевато козырнул и благородно отступил по улице, не дожидаясь, пока тётка опомнится и кинется на меня с ухватом или скалкой.