Надо честно признаться самой себе: она проиграла. Когда в детскую вползла огромная змея, Ника сразу это поняла, потому что, как ни старалась, пошевелиться не смогла. Тварь запросто могла на ее глазах сожрать ее детей, а она ничего бы с этим не сделала. Никогда еще она не чувствовала такого, только в кошмарных снах. Словно ей отняли руки и ноги. Словно ее разбил паралич. Она силилась двинуть хотя бы пальцем, но тело не подчинялось ей. И одновременно с этим она поняла – на этот раз они пришли не для того, чтобы их напугать. Они пришли, чтобы убить. С такой же легкостью, с какой они убили батюшку и свернули шею Азату. И змея с неподвижным взглядом молча сообщила об этом, положила мысль Нике в голову, словно леденец в карман ребенка.
Она всегда считала, будто сможет бороться за жизнь до самого конца, но реальность развеяла ее иллюзии. И когда она засыпала, отлично понимала, что никогда не проснется, но противиться этому не стала. Не потому, что не смогла пошевелиться, а потому что не захотела. Потому что сны, которые навеяла убаюкивающая песня кота, были чересчур хороши, чтобы от них добровольно отказаться. Была ли она так счастлива когда-нибудь, как в этом последнем своем сне?
И только глубоко на дне души копошилась печальная, бесстрастная мысль: это конец. Больше не будет ничего.
Может быть поэтому, проснувшись утром в избушке в объятьях плотника, она так испугалась. Смерть показалась ей соблазнительной, она боялась не тех, кто хотел ее убить, а собственную слабость и отсутствие воли. Словно, стоя над черной пропастью, она сама шагнула вниз. И только когда поняла: пропасть – это не полет, а падение, спохватилась, но вернуться назад не смогла. Необратимость шага вперед – вот что напугало ее больше всего.
Они заставили ее желать смерти! Вот что самое страшное!
Ника вывела машину из гаража, и решилась позвонить Алексею. Она просто поставит его в известность, что уезжает. Всему есть предел, и ее силам тоже. Жизнь слишком хороша, чтобы рисковать ею ради денег. Пусть он знает, что она больше не будет изображать счастливую мать семейства на лоне природы. Тем более ни одного покупателя за последнюю неделю тут не появлялось. Не считая Петухова, конечно.
– Алеша? Я тебя не разбудила? – спросила она, когда муж поднял трубку.
– Нет-нет, все в порядке. Как вы там?
– Очень плохо, Алеша. Сначала убили Азата. А сегодня ночью хотели убить нас.
– Никусь, я что-то не понял. Ты шутишь?
– Нет, Алеша, я не шучу, – тихо ответила она.
– Ну возьми себя в руки, кто может хотеть вас убить?
– Я уезжаю отсюда, Алеша. Я не останусь здесь больше ни на минуту.
– Не говори глупости… – он смешался, она чувствовала, как он испугался.
– Я уже собрала вещи и сижу в машине.
– Послушай… Тебе некуда ехать…
– В смысле? – насторожилась она.
– В прямом. Тебе некуда ехать. Я продал квартиру. Я не мог ее не продать, иначе бы меня не выпустили из города.
– Как это "продал"? – опешила Ника.
– Очень просто. И квартиру, и "Мерседес" я продал. Это десять процентов от суммы, которую я должен выплатить в ближайшее время. Только поэтому они согласились ждать еще неделю.
– Я не поняла… Мы теперь что, бездомные?
– Ну, у нас же есть дом в долине… И я купил комнату, чтобы выписать нас и детей.
Ника поперхнулась:
– К…какую к-комнату? Как комнату?
– Ну, по закону положено выписываться куда-то. Так что у нас еще есть комната, зато в центре. Большая комната, и соседи приличные.
– Ты с ума сошел? – прошептала Ника, – ты хочешь, чтобы я поехала в коммунальную квартиру? Ты соображаешь, что ты сделал?
– Милая моя, речь идет о моей жизни. Я не думал, что тебе так срочно приспичит уехать из долины!
– Да? О твоей жизни? – заорала Ника в трубку, – А ты подумал, что речь идет о жизни твоих детей? И что мне теперь прикажешь делать?
– Никусь, не кричи. Я приеду и все улажу, подожди еще несколько дней.
– Я не могу ждать несколько дней! – рявкнула она и швырнула мобильный в приоткрытое окно. Он шлепнулся на асфальт и разлетелся на две половинки. Ну и пусть!
Большая комната? В центре? Это потрясающе! Приличные соседи? Да это просто… просто…
Ника разрыдалась, упав лицом на руль. Глаза, и без того опухшие и разъеденные слезами, зажгло еще сильней. Нет. Это невозможно, это происходит не с ней! Даже если через неделю Алексей привезет деньги, они уйдут его кредиторам, которые по ошибке называют себя инвесторами! И что им останется? Этот кошмарный дом, который нельзя даже продать? И большая комната в центре, с хорошими соседями? И что будет с детьми? Алексей вообще представляет себе, как из роскошного особняка девочки переедут в коммуналку? И как после закрытой элитной школы в Англии придут в районную школу? Да они за один месяц получат такую психологическую травму, которая переломает им всю будущую жизнь!
Ника случайно надавила на клаксон, "Рено" взвыл, и она в испуге отдернула руки от руля. Ну, нет! Хватит рыдать! Она достаточно сегодня наплакалась на плече у плотника. Спасибо ему, конечно, но больше она в его поддержке не нуждается. Надо немедленно уезжать отсюда, надо быть просто ненормальной, чтобы задержаться тут еще на одну ночь, а время явно близиться к вечеру.
Ни в какую коммуналку она, разумеется, не поедет. Она еще не сошла с ума! Да и адрес ей неизвестен, и выяснять его она не станет. Ника вышла из машины и подобрала выброшенный со злости телефон – он ей может пригодиться. Интересно, до которого часа работает большой поселковый универмаг? Может быть, они успеют?
Ника выехала из ворот и подрулила к рекламному щиту. Она еще вернется.
– Марта, Майя! Садитесь в машину немедленно! Мы уезжаем! – крикнула она девчонкам, сидящим на крылечке избушки вместе с Сережкой.
К машине подбежала Айша и преданно заглянула в глаза сквозь стекло. Ну вот, Ника чуть не забыла про собаку! Нет, она не оставит ее здесь. Ника вышла из машины и усадила зверюгу на переднее сидение. Им недолго ехать, пусть девочки едут вдвоем на заднем.
Они прощались с Сережкой. Нет, Ника не сможет попрощаться с плотником. С Ильей. Это выше ее сил. Она посигналила, девчонки оторвались от своего товарища и бегом бросились к машине.
Все. Прочь отсюда, прочь!
Выезжая на дорогу, она увидела в зеркальце заднего вида, что Илья вышел на крыльцо, и машет ей рукой. И лицо у него печальное, как будто он не мечтал всю жизнь о ее отъезде!
Когда они подъехали к универмагу, Ника едва успела схватиться за ручку двери, которую девушка в униформе собиралась захлопнуть у нее перед носом.
– Я хочу купить у вас очень дорогую вещь, но она нужна мне срочно, – Ника с силой потянула дверь на себя. Она еще в воскресенье присмотрела серебряный столовый набор. Пятьсот долларов – не деньги, ни бедней, ни богаче они ее не сделают.
– Мне без разницы, – равнодушно пожала плечами девица, – мы закрываемся.
Ника порылась в кошельке и сунула ей сторублевую купюру. Девица снова пожала плечами и пропустила ее внутрь.
Завладев набором из четырех серебряных предметов, Ника удовлетворенно вернулась к машине. Теперь спешить некуда.
– Мам, мы едем в город?
– Нет, мы едем в гости. На три дня.
– А к кому?
– К одной бабушке. Надеюсь, она не откажется нас принять.
Ника завела мотор – ведунья единственный человек в поселке, с которым она знакома, кроме, конечно, секретарши из приемной администрации.
Старуха открыла дверь, когда они всем табором только вышли на тропинку, ведущую к ее крыльцу.
– Я постелю девочкам на веранде, ну а тебе поставлю раскладушку. Надеюсь, собака переночует на улице.
– Вы ждали нас? – опешила Ника.
– Разумеется, – хмыкнула ведунья, – но учти, я не стану выслушивать твои идеи, и тем более принимать участия в их осуществлении.
Ника кивнула. С тех пор, как она выехала из долины, ее, не переставая, била нервная дрожь. Ее девочки будут счастливы. Они никогда не будут жить в коммунальной квартире, они никогда не узнают, что такое унижение, и голод, и страх перед завтрашним днем. Она отомстит тем, кто два месяца травил ее и пугал ее детей до обмороков, тем, кто убил Азата. Тем, кто собирался убить и их. Тем, кто заставил ее поверить в то, что смерть сладка и желанна.
И если на одну чашу весов положить благополучие ее деток, а на другую – милого, доброго плотника, то, очевидно, она выберет своих детей. Она уничтожит избушку. Чего бы ей это не стоило. И пусть ей за это грозит тюрьма. Что случится потом – не имеет значения.
На следующее утро Ника отправилась в поселковую администрацию. Она думала, что требующаяся ей бумага будет стоить больших денег, но секретарша напечатала ее под диктовку за пять минут и с радостью приняла в качестве оплаты двести долларов. Да еще и посчитала совершенную сделку чрезвычайно для себя выгодной. Разумеется, бумага ничего не стоила в глазах закона, но на это Ника и не рассчитывала.
Гораздо трудней оказалось найти тех, кто согласится осуществить ее замысел. Строителей вокруг было множество, поселок разрастался на глазах, но в четырех местах ее послали довольно грубо, с присущей строителям прямотой. А в пятом покрутили пальцем у виска и молча отвернулись.
Только на следующий день ей удалось найти бригаду, которая рубила просеку на другой стороне реки, километрах в восьми от долины. Мастер – мрачный бородатый мужик с папиросой в зубах – скептически глянул на фальшивое постановление поселковой администрации, хмыкнул в усы и сказал:
– Это дорого стоит.
– Сколько? – спросила Ника.
– С вызовом трейлера?
Она кивнула, и мастер назвал вполне приемлемую сумму. Правда, после оплаты наличности у нее совсем не оставалось, а есть ли деньги на банковской карточке, она не знала. Конечно, это были ее собственные деньги, но кто знает Алексея, он мог добраться и до них.
– Только… – попыталась сказать она.
– Да понял я, понял, что домик не ваш. И хозяева, я так полагаю, будут возражать.
Она снова кивнула.
– Стас! – крикнул он, – завтра поедешь деньги зарабатывать, хватит тут задарма горбатиться. Иди сюда, поговорим с дамочкой.
Ника не спала всю ночь – ее не отпускало нервное напряжение. Неужели она и вправду осуществит то, что задумала? Конечно, она приняла решение, а обычно она от принятых решений не отступала, но ведь еще не поздно передумать. Чем ей это грозит? Тюрьмой? Она уже свыклась с этой мыслью. Лучше сразу рассчитывать на самый неблагоприятный исход, чем обнадеживать себя иллюзиями. В конце концов, тюрьма грозит ей, а не ее детям.
За прошедшие два дня она успела вспомнить все, что знала о пребывании за решеткой, и страх время от времени сжимал ей грудь. Она слишком хороша, чтобы там оказаться, она слишком утонченная для того, чтобы очутиться в обществе уголовниц и прочего отребья. Но бросить из-за этого задуманное? Нет. Чересчур многое поставлено на карту. Будущее и… прошлое. Месть – не самый правильный мотив, на который стоит опираться в принятии решений, но Ника не могла справиться с непременным желанием отомстить. Два месяца кошмаров – кто-то должен за это ответить, расплатиться сполна. Никто никогда не смел безнаказанно издеваться над ней.
А может, ей просто не хочется чувствовать себя проигравшей? Вся ее жизнь – цепочка больших и малых побед, Ника просто не привыкла быть неудачницей.
Она должна снести избушку. Это вернет ей все – утраченное самолюбие, спокойную жизнь, достаток. И ради этого она пойдет на что угодно. Почему же тогда ей до сих пор хочется отказаться от этой идеи? Почему никак не успокоиться и не уснуть, преисполнившись твердой решимости?
Неужели ей жалко плотника? Но что, собственно, он теряет? Ему только кажется, будто без своей избушки он не сможет жить, это его иллюзия, его идея-фикс, и ради этой идеи рисковать благополучием детей Ника не станет. И если он попробует встать у нее на пути, это ее не остановит.
Нет, в ее сердце нет места жалости. Она стиснет зубы, она зажмурит глаза, но она не откажется от своего решения только потому, что плотник имел неосторожность спасти ей жизнь. Из-за этого перечеркнуть собственное будущее было бы несерьезно.
Проснувшись, Илья выглянул в окно – впервые за последние три недели стояла пасмурная погода, накрапывал мелкий дождь. Серое небо висело низко, и в избушке было темно.
– Уныло как, – сказал Мишка, натягивая штаны, – а сегодня, между прочим, самый длинный день в году. Так всегда и бывает, самый длинный день – самый плохой.
Сережка сладко сопел и просыпаться не собирался. Под дождь всегда спится лучше, особенно утром.
– Ерунда, – ответил Илья, – может, рассосется.
– Не, не похоже, – Мишка глянул в окно, – все затянуто, нигде просвета не видно. Да и дождь мелкий, такой надолго зарядит. Не пойду работать. Мокро.
– А и не ходи, – согласился Илья, поднимаясь, – я тоже не пойду.
С того времени, как Вероника уехала и увезла детей, приближение Купальской ночи перестало его пугать, но он и не подозревал, что с таким нетерпением будет ждать ее, и на тебе – плохая погода. В прошлый раз, когда Мара позвала его в лес, днем погода тоже была отвратительной, а ночь полнолуния выдалась ясной и теплой. Может быть, и сегодня к ночи прояснится?
Настроение все равно было прекрасным, никакой дождь его Илье испортить не смог.
Чего он от этой ночи ждал? Ведь не только же Мару и цветок папоротника. Просто его не покидало ощущение волшебного праздника, ему непременно хотелось снова оказаться на лесной поляне, снова заглянуть в глаза Каменному лику, пить легкий хмельной напиток из лилии вместо стакана, сидеть в окружении странных существ, которые считают его не просто добрым знакомым – другом. Впрочем, и цветок папоротника он тоже хотел увидеть. Да и мысли о Маре кружили голову, как школьнику перед первым свиданием.
Илья вышел в столовую, что-то фальшиво напевая себе под нос, включил свет и открыл холодильник в поисках съестного.
– Что-то ты сегодня больно весел, – Мишка толкнул его кулаком в бок, оттесняя в сторону, – не иначе радуешься, что мы тут одни остались.
– А почему нет? – Илья подвинул Мишку обратно, и покрепче взялся за дверцу, – я первый подошел, колбаса моя.
– Да ладно, не жадничай, тут на четыре бутерброда хватит. И сыр остался.
– Ты еще не умывался, – хохотнул Илья.
– Ты тоже, – ответил Мишка.
Они честно поделили колбасу и сыр, перед тем как начать толкаться у умывальника. Илья посмотрелся в зеркальце и решил, что побреется вечером, чтобы к ночи выглядеть прилично.
Сережка проснулся, когда они уже позавтракали. Мишка завалился обратно на кровать в обнимку с книгой, а Илья разложил на столе свои спички. Он недели две как собирался клеить модель бани, которую они начали рубить.
– Погода-то какая паршивая, – проворчал Сережка, выползая в столовую, – вообще вставать не хочется.
– А жарища тебе не надоела? – спросил Илья.
– Не-а, – ответил Сережка, – лучше уж жарища, чем дождь.
– Да ладно, посидим денек дома, кино посмотрим.
– Если денек – я согласен. Так ведь это, небось, на неделю.
Сережка сделал вид, что умылся, и перед тем как сесть завтракать, прошерстил полку с дисками.
– Чего-то у тебя старье одно осталось. Все нормальные фильмы я уже посмотрел.
– Смотри старье, – посоветовал Илья, – вот "Белое солнце пустыни", например, очень классный фильм.
Из спальни высунул голову Мишка:
– Давай "Белое солнце", я тоже его хочу. Я его, Серый, раз двадцать смотрел, и еще раз посмотрю.
– А про что? – поинтересовался ребенок.
– Что-то вроде вестерна, – хмыкнул Илья.
– Про ковбоев? – обрадовался было Сережка.
– Ну, почти, – рассмеялся Илья.
Сережка посмотрел на него скептически, но диск запустил, правда, без энтузиазма. Мишка выбрался в столовую, и уселся на лавку, поставив перед собой пакет с конфетами – с тех пор, как он подшился, шоколадные конфеты стали единственным его утешением.
– Эх, до чего же хорошо! – крякнул Илья, потягиваясь.
– Ага, – согласился Мишка, – а кто в магазин пойдет?
– Ты, конечно, – засмеялся Илья.
На экране Верещагин знакомился с Петрухой, когда на улице послышался шум мотора, а потом крики и возня. Илья вылез из-за стола, обойдя Мишку с Сережкой, и выглянул в окно: на повороте в Долину остановился огромный трейлер, вокруг которого суетилось четверо работяг, пытаясь спустить с него на землю здоровенный бульдозер.
– Кто это там? – спросил Мишка, останавливая фильм.
– Не знаю, – пожал плечами Илья, – бульдозер привезли зачем-то…
– Выйди, спроси, – посоветовал Мишка, – вроде, ничего не планировалось больше. Может, еще участок решили прирезать?
– Да ладно, пусть делают, что хотят… – проворчал Илья, как вдруг позади трейлера заметил маленькую зеленую машинку. Сердце ухнуло куда-то вниз живота, а потом застучало гулко и часто: Вероника. Она же уехала… Она же со всем согласилась… Что пришло ей в голову на этот раз?
Илья вышел на крыльцо, осмотрелся и увидел, как Вероника выходит из машины и что-то пытается объяснить работягам. Он робко махнул ей рукой, когда заметил, что она смотрит в его сторону, но она ему не ответила.
Он спустился со ступенек и остановился, приглядываясь. Бульдозер медленно сползал на дорогу по металлическим сходням, рычал и плевался дымом, и как минимум трое мужиков, размахивая руками, показывали ему, как это надо делать.
Вероника тоже размахивала руками и что-то кричала, но в реве бульдозера ее никто не слышал. Похоже, ей не понравилось, что машину спускают на асфальт, потому что она тыкала пальцами на грунтовую дорогу и на щебенку, рассыпанную по обеим сторонам от асфальтированной подъездной дорожки. Ну-ну. Интересно, сколько продержаться мужики под ее началом? Илья бы дольше пятнадцати минут работать не стал.
Бульдозер, качнувшись, остановился на асфальте и замолк, зато сразу стало слышно, как кричит Вероника.
– Вы что, не понимаете? Вы другого места не нашли? – донеслось до Ильи.
Кто-то из рабочих приобнял ее за плечо и что-то сказал. Вероника вырвалась с негодованием, но тут же умерила свой пыл, возмущенно шипя себе под нос.
Илья шагнул им навстречу, Вероника, очевидно, заметила его, но никак не отреагировала. Он снова остановился, недоумевая и обмирая от нехорошего предчувствия. Наконец, в его сторону направился один из мужиков, видимо, бригадир. Илья выпрямился и поднял голову – похоже, предчувствия его не обманывали.
– Вы – Максимов? – спросил бригадир, подходя поближе.
Илья кивнул.
– У меня постановление поселковой администрации о сносе этого строения, – бригадир показал на избушку.
– Да ну? – Илья напрягся, но вида не показал, – а не могу ли я на него взглянуть?
– Пожалуйста, – бригадир протянул Илье бумагу.
Илья пробежал постановление глазами: на бланке поссовета, с гербовой печатью, с неразборчивой подписью… "В связи с пожароопасностью и перепланировкой", "до 22 июня", "Возместить владельцу по рыночной цене", "В соответствии с кадастровой стоимостью".
– Так в связи с перепланировкой или пожароопасностью? – Илья скривился, – Это же филькина грамота.
– Я не знаю, – недобро усмехнулся бригадир, – мне велели – я делаю.