– Да мы… это… – мялись темные с лица работники. – Быстрее шоб хотели… Долбили по-маленькому.
– "По-маленькому", б…! Зато настучали на вас по-большому! Дебилы…
С комендантом Рома улаживал конфликт с глазу на глаз. Я смиренно ждал на улице, отморозил правое ухо. Из головы не шли квартирные пространства, конфигурация которых упорно не хотела постигаться моим умом – пролетарским и с детства привыкшим к регламенту "тут вон тумбочка, а там – уборная". Честно признаться, я так и не разобрался в хитросплетениях зарождающейся квартиры. Одни коммуникации в ней чего стоили! В полу, в потолке свитки проводов, скопище причудливых реле, гротескные трубы для вентиляции, уловители дыма, сенсоры огня. Если, не дай бог, загорится что, ливень откроется повсюду, смоет все напрочь – и dolby surround, и подлинники Айвазовского, и ковры персидские, и персидских на них кошек. Все, все, без разбору! Вот это, я понимаю, жизнь…
От коменданта Рома вышел заметно успокоившимся.
– Каждый имеет свою цену, – сказал он мне. – Цена этого законника сто долларов.
По телефону он доложил о ситуации вышестоящим заинтересованным лицам:
– Ну что-что – жопа, вот что! Двести долларов… Почему-почему. Да потому. Начал мне – "дайте план, дайте разрешение". А я их с собой буду возить каждый раз? Тем более там не все подписи собраны. Какие-то документы есть только в копиях.
Поговорив с одним человеком, Рома тут же позвонил другому:
– С комендантом обошлось… Нет, денег не взял… Да. Вообще… Как-как – а вот так! Учиться надо. Так что с вас причитается.
Вернулись обратно. В плане нашем значилось распитие пива в ресторанчике неподалеку, где его начали давать нормальным, чешским и живым (насколько это возможно в наших краях). Для начала заглянули в гараж по соседству, взять опилок для крохотной морской свинки Ксении. Нас отчасти коробил регламент: идти в гараж, возвращаться домой, заносить опилки… бардак, одним словом. В итоге, подойдя к дому, Рома феноменально упростил действительность – запульнул мешок с опилками на балкон своей квартиры. Благо она расположена на втором этаже. Сие действие привело нас в необузданный восторг.
Вскоре мы увидели буксующую в снегу иномарку с девицей за рулем. Прошли мимо, несмотря на очевидность ситуации. Я, чувствуя себя неловко, заметил:
– В принципе могли бы подтолкнуть. Ничего ведь не стоит.
Рома только рукой махнул:
– Ай, ладно! Если ей нужна помощь, она может приспустить стекло и сказать: "Молодые люди, я вот застряла, толкните…"
Я пробовал возражать:
– Настоящие молодые люди не ждут, пока опустят стекло, высунутся на мороз, попросят…
– Мы не настоящие! – оборвал Рома. – Мы – учебно-тренировочные.
Со своей женой Юлией он познакомился на международном авиасалоне, куда отправился посмотреть "летающие штучки". Позвонил мне и, заходясь от восторга, сообщил, что "они летают" и что "это супер".
– Вот! Вот, надо мной пролетела! – кричал в трубку. – Ой, блин!.. А из нее говно какое-то высыпалось… листочки разные… народ за ними ломанулся…
Через полтора часа последовал второй звонок.
– Ты не поверишь, сейчас выступали итальянцы. У них самый большой отряд.
– Сколько машин?
– Десять. Они выпустили разноцветные струйки и нарисовали ими жопу… А?.. Вот Юлия мне подсказывает, это было сердце.
– Кто подсказывает? – насторожился я.
– Сердце нарисовали! – радостно объявил Рома. – Представляешь?
– С трудом.
– Но самая беда здесь – дефицит туалетов.
– А-а, – довольно осклабился я, – традиция. Возьми любой концерт в полевых условиях. Одна кабинка на тысячу желающих. И в результате все начинают опорожняться рядом. Причем бабы, мужики – уже без разницы. Всем все по барабану.
– Знаешь… – замялся Рома, – кажется, я здесь был сегодня первым…
– Молодца! И много людей последовало за тобой?
– Не знаю. Я просто метров на пять от толпы отошел, спиной повернулся, встал на колени, вытащил шланг… О, Юля презрительно отодвинулась.
– Бедная девочка…
– Нет, но посуди сам. Спаивать народ пивом и не давать возможности облегчить душу – по меньшей мере аморально.
– Я понимаю.
– Зато у меня сухие штаны.
– Отлично!
– Я тебе еще перезвоню.
– Договорились.
– Пока.
– Пока.
Он действительно перезвонил. Пока они веселились за городом, в квартиру Ромы залезли. Злоумышленник отжал стеклопакетную дверь на балконе, прошел внутрь, набрал какой-то мелкостоящей дряни, взял денег чуть-чуть, но основательно перерыл строительные бумаги. Видимо, думал, что основные капиталы лежат там. Из этого Рома сделал вывод, что вор – кто-то из нанятых рабочих, то есть, по сути, свой.
– Ужасно мерзкое ощущение, когда ты понимаешь – кто-то здесь без тебя шатался, трогал твои вещи. Можешь представить?
Я мог, но чисто теоретически – просто не знал еще всех прелестей совместной жизни, которые предстояло вынести "бедной девочке", столь безнадежно запавшей на него…
Мы вновь едим у никарагуанцев традиционный стейк с кровью. Кроме того, нам обоим нравится одна из официанток – стройная молодая дева с налетом заморского в облике. Правильные черты ее лица чуть утрированы в своем рисунке. Есть что-то такое вишенное в лице. Не вызывающе хорошая, земная фигура, чернющие волосы образуют густые локоны, очень гладкая смуглая кожа с еле различимой бархоткой пушка (живот и поясница обнажены), юбка из тонкой материи обнимает бедра достаточно низко, чтобы можно было видеть замечательные ямочки над ягодицами. Попка, впрочем, не слишком налитая, и вообще во всем внешнем виде присутствует толика упрощенности с достаточным количеством южного флера. Это обычно крепко заводит. Вспоминается мудрость Казановы, который, согласно легенде, утверждал: "Для нахождения в себе сил сношаться всю ночь, нужно выбирать девушку с простым лицом". В таком случае Роме повезло больше, чем мне. Но сегодня Рома грустен и даже отчасти разочарован.
– Их чем дальше, тем больше прет, – говорит он, подразумевая семейную рутину и отношение к ней женщин, – а потом они начинают уничтожать то, что полюбили.
Я с готовностью соглашаюсь с вынесенным приговором. Разливное чешское пиво упрочивает нашу мудрость.
– Вопрос дома! – подчеркиваю я, многозначительно поднимая указательный палец правой руки вверх. – Очень важен вопрос дома! Например, тот же Город Детства для меня – пуповина. И речь не о матери. Я говорю не о женщине, которая нас родила. А о жизни, из которой мы вышли.
– Сейчас бы набрать классных баб, – подхватывает Рома мысль, думая, что она – моя, – и забуриться на какой-нибудь остров, где никого нет.
Я всасываю желтое пиво, молчанием отметая любые провокации. Неожиданно из меня звучит признание.
– Знаешь… – говорю я. – Мысли об эмиграции становятся навязчивой идеей.
– Свалить хочешь?
– Уехать.
– А-а… и куда?
– Куда – не важно. Единственное, что имеет значение, – откуда. Я бы даже сказал не "откуда", а "от чего". Понятно, мы там не нужнее прошлогоднего говна, но ведь что-то же надо делать! Вот я и капаю на всякий случай Девушке на мозги. А невинное дитя попросту не понимает, о чем я толкую. Не понимает, кстати, большинство из нас. Одним попросту выгодно, а другие… так, принюхались. Но что, что делать?!
– Что-нибудь всегда можно сделать…
Рома вспомнил про мой период жизни, когда всю ее занимала очередная любовница и мы с ней круглые сутки пили, курили, слушали отвязную музыку, читали вслух, трепали друг другу нервы, дрались… Все было густо замешано на тяжелом, животном сексе без малейших признаков одухотворенности.
– Претерпел выдержку развратом в его классическом виде.
– У меня вот такого не было, – пожаловался Рома. – А так хочется…
– Да ладно, – усомнился я, памятуя о кое-каких его приключениях.
– Нет, что-то случалось, происходило, конечно. Но не так. У меня оно получилось в такой… тонкой нарезке, что ли. Как мраморная говядина. А вот чтобы как у тебя, одним большим куском – ни разу.
Уже какое-то время мы сидим "на троих". Юлия слушает нас абсолютно спокойно. Она выглядит как владелец птички, построивший совершенно надежную клетку для своей любимицы.
– Ну хорошо, – согласился я, – ты думаешь, если мне достался разврат цельным куском, мне не о чем больше мечтать? Я, откровенно тебе скажу, всегда хотел поучаствовать в глобальной групповухе. А теперь уж поздно, поезд ушел.
– Милый мой! – подала Юлия голос. – Ты не знаешь, что такое групповуха. Мы вечно представляем себе все предварительно – по фильмам, по журналам. У нас у всех воображение впереди скачет. А когда до дела дойдет, выясняется, что вместо гламура, роскоши и блеска мы имеем некрасивые потные тела с их запахами, гнилые зубы, волосы с перхотью. Тут тебе живот отвисший, там целлюлит. У кого член крючком – не знаешь, с какой стороны подойти, другая забыла, что у нее сегодня месячные. Вот тебе и удовольствие! Я уж даже не буду говорить, что в этом деле нужна элементарная физическая сноровка. Чтобы движения были согласованны, как в синхронном плавании, и чтобы партнеры знали друг друга с закрытыми глазами!
От столь неожиданно явленной квалификации я выпал в осадок. Рома слушал Юлию абсолютно спокойно.
Конечно, именно сейчас должна была позвонить Девушка. И конечно, она позвонила.
– Знаешь, я такая уставшая… Останусь сегодня у родителей.
Я профессионально изобразил разочарование напополам с тоской, но когда нас разъединили, удовлетворенно подытожил:
– Сегодня жизнь повернулась ко мне передом!
Рома немедленно воспользовался ситуацией и попросил меня переночевать у него, поскольку они с Юлией собирались уехать по каким-то срочнейшим делам. История с вором еще не утратила своей психологической актуальности.
Ближе к полуночи мы пришли на "место дислокации".
– Пиво – в холодильнике, виски можешь допить. Насыпь только свинке корма, порежь свежий огурец. И утром цветы полей.
Зачитав мне инструкцию, Рома подхватил Юлию и уехал.
Я все сделал аккуратнейшим образом. Порезал, насыпал, одно выпил, другое допил. Потом лег на диван в надежде побыстрее уснуть и взялся читать первую подвернувшуюся под руку газету. Шведский Центр суицидальных исследований, читал я, опубликовал доклад, в котором сообщалось, что по абсолютному количеству подростковых самоубийств Россия занимает первое место в мире. В нашей стране ежегодно добровольно расстаются с жизнью две с половиной тысячи несовершеннолетних.
В этот момент ко мне тематически вернулось … Я отложил газету в сторону. Потому что вспомнил девочку, решившуюся оборвать свою молодую жизнь, возможно, из-за отсутствия в ней должного смысла, которая путем своей гибели восстановила мистическое, не чаемое равновесие – заковала в одну цепь себя, меня, Бога и творчество.
Самоубийство, которое могло бы стать наиболее крупным бриллиантом в сокровищнице чувственных достижений, накопленных за всю жизнь, произошло за пару минут до моего появления на "сцене". Промозглым ноябрьским вечером я бродил по закоулкам Города Детства, пока не увидел нескольких человек. Они стояли у подъезда одной из шестнадцатиэтажных башен и рассматривали нечто у себя под ногами. В середине восьмидесятых шестнадцатиэтажные дома провинциальному жителю казались небоскребами. Находясь в эпицентре довольно-таки плоского архитектурного антуража, они успешно выполняли функцию достопримечательности. Редкие тусклые фонари скупо освещали двор; под электрическими лучами островки льда, кое-где покрывающие асфальт, грязно лоснились. Снега почти не было. У подъезда на боку лежало хрупкое девичье тело. Ноги слегка раздвинуты. Небольшая кровяная лужица выступила из-под головы. Кровь еще дымилась. Возможно, если бы не мои традиционные шизофренические измышления, в облаке которых я обычно совершаю моцион, звук удара при падении достиг бы ушей. Но, так или иначе, я непоправимо опоздал. Еще не приехали врачи, не вторглась милиция, я мог беспрепятственно разглядывать тело до того, как его укроют посторонней тканью, но все-таки, все-таки я имел дело пусть с теплым еще, но трупом – артефактом, являющимся памятником непоправимости. И я задал себе вопрос: "Остановил бы ее, эту бедную сверстницу, увидев стоящей на краю, или нет?" И со всей доступной ясностью сам же ответил себе: "Конечно нет".
Конечно нет.
Так или иначе, но я получил жизненное впечатление, в той степени гигантское, в какой только его может дать смерть. Имя девочки мне позже сказали, но память отнеслась к деталям крайне избирательно. Чаще всего меня интересует не название, а смысл. Поэтому гораздо легче запоминаются частности, которые обогащают картину нарождающегося смысла, делают пути достижения его прямыми. Например, я поразился тому обстоятельству, что тело при падении максимально расплющилось. Мертвая девочка выглядела ошеломляюще плоской – тоньше собаки, погибшей под колесами автомобиля. Я специально поднялся потом на общий балкон восьмого этажа, откуда, как утверждали, делался прыжок. Высота не показалась мне достаточной для произведения такого эффекта. Но удар тем не менее получился поразительно сильным. В волосах самоубийцы находилось несколько заколок; все они вылетели в момент приземления, я видел их рядом с головой жертвы. Три или четыре заколки. Я мог бы взять одну из них на память, но не взял, потому что гораздо больше меня интересовала кровь под ними. Растапливающая лед кровь. Две субстанции завораживающим образом смешивались. Не стесняясь присутствия других людей, я подошел к трупу вплотную и, присев на корточки, попытался заглянуть в лицо. Сквозь прячущие лицо волосы казалось, что глаза мертвой открыты, однако, куда направлен остановившийся взгляд, понять не удавалось.
До сих пор жалею, что смалодушничал, не решился "встретиться" с самоубийцей взглядом… Спустя двенадцать лет мной был написан текст под названием "Фото" – едва ли не лучший в моей жизни.
Надеюсь, когда-нибудь я смогу произнести "спасибо", которое она расслышит.
День на работе
Вошел к себе в кабинет вместе с Алиным, бросил ключи на стол, обогнул его и увидел на столе связку чьих-то ключей.
– О! Нормально! – говорю Алину. – Представляешь, Кузнетсов-то как отличился! Забыл от дома ключи!
– А это его? – спросил Алин.
– Естественно! Причем он даже звонил мне вчера вечером. Но о ключах не сказал ни слова. Интересно, как он попал домой, и вообще…
– Жена открыла, – зевая, догадался Алин.
– Э-э… ни хрена себе! – воскликнул я, внимательно рассматривая связку. – Да у него тут навороченные ключи! Как у меня!
Я достал свою связку.
– Ну! Точно! Это от очень дорогих дверей ключи. Фирма эксклюзивная, лучшая в вавилонах. Значит, у нас с ним одна фирма… Я ему позвоню ближе к полудню, когда проснется.
Ни ближе к полудню, ни после него до Кузнетсова дозвониться не удалось. Зато позвонила Девушка и сказала бледным голосом:
– Слушай… тут такое дело… Кажется, я облажалась.
– Угу-угу! Говори – мне некогда.
– Я уже весь дом перерыла. Это жопа! Полная!
– Ну что?! Что еще?!
– Ключи не могу найти…
– Какие еще ключи?!
– Мои ключи. Здоровая связка…
– Что за день! Одни сплошные ключи везде!
Я машинально взял в руку связку Кузнетсова.
– Ну, допустим, какие-то ключи! И что? Тут не только ключи. Тут и кнопки есть.
– У меня две кнопки.
– Одна помечена синей лентой.
– Да. Да. Синей!
Я тупо уставился на ключ от "эксклюзивной фирмы".
– Только не говори мне, что это ключи твоей жены, – произнес Алин.
Молчание мое оказалось выразительнее вопля.
Хотел сегодня не пить. Был настроен умеренно позитивно. Но Алин вдруг вспомнил, что у него день рождения, быстро материализовал шампанское, коньяк, торт и мандарины. Выпили шампанское, потом коньяк. Потом взяли еще коньяк и нашли еще шампанского. Для обеденных блюд, впрочем, место еще оставалось.
Алин поведал, что пьет с конца прошлого года, совершенно невинным образом. Называть свое гудение запоем он отказывался до тех пор, пока не наступила "ночь с пятого на седьмое января". Накрылись сердце и печень. Двое суток бедняга, подчиняясь диктату организма, не мог принимать еду и воду. Блевал каждые полчаса едкой жгучей слизью. Живот болел так, словно его резали. Сердце трещало, колотясь с частотой мышиного. Алин робко спрашивал у жены разрешения скончаться ближе к утру. Мысль о том, что жена без предупреждения проснется рядом с охлажденным телом, казалась ему невыносимой. В результате наступило Рождество, сердце вроде успокоилось, печень отпустила, все наконец закончилось, и… отмечание продолжилось своим чередом. На мой взгляд – прекрасная иллюстрация неисправимости человеческого рода. Чаша гнева Господня, безусловно, переполнится. Иначе и быть не может! Финал Библии переписать не удастся, так уж предрешено.
На обеде настроение заметно подпортилось. В здании, где я работаю, обретается некая компания из трех человек. Все начальственного вида: рубашечки, галстучки, пиджачки, которые при первой конечно же возможности по-барски развешиваются на спинках стульев, начищенные ботиночки с блескучими носами – в общем, такие уездные поручики в гражданском. Всем лет по сорок, вида успешного, несмотря на проскальзывающую, еле ощущаемую замызганность, все закоренело бодрые – как говорится, ни ветрянки, ни коклюша. В нашу столовую троица ходит непременно в полном составе. Я так понимаю, видят они друг друга минимум по девять часов в день, включая обеденный перерыв, но признаки усталости друг от друга у них патологически отсутствуют. Самое главное: они ежедневно, то есть, по сути, всегда, каждую минуту , смеются. А точнее, ржут. Каково? Чрезвычайно говорливая троица, в которой вечно кто-нибудь оживленно травит байку, остальные громко гогочут красными лицами, утирая глаза, делают замечания, доводят ими до гомерического хохота рассказчика, потом эстафету подхватывает следующий, ржание усиливается, и так – без конца. При этом они делают все, что в их положении должен делать обычный, здоровый человек. То есть заказывают блюда, едят, пьют, говорят по мобильным телефонам, вступают в контакт с кем-то из окружающих, но все, все это делают, ни на минуту не прекращая истерически кудахтать. Находиться с ними в одном помещении просто невозможно. Тем более утолять голод. На какое бы расстояние ни отсесть, голоса смехоточивых вас обязательно достанут. По сравнению с энергией их гогота потенциал кролика Энерджайзера – ничтожно малая величина. И вы думаете, смерть – самое страшное, что для них можно придумать? Нет. Самое страшное – перевести их на другую работу. Так, чтобы их разделяли города, а еще лучше – страны. Тогда – точно смерть!
Не успел вернуться в рабочий кабинет, как вспомнил, что обещал аудиенцию очередной соискательнице успеха. На фотографии присланного по электронной почте резюме (один и тот же трюк) выглядит значительно лучше, чем в жизни. Но в редактуре слаба и печатает медленно. Зато голос прекрасный. Таким бы голосом объявления для пассажиров делать во время авиакатастрофы. Парфюм удачный, бюст впечатляет, однако полужидок и посажен низко. Короче, пришлось отказать.