- Ты бы видел людей, которые приезжают в гостиницу. Уроды какие-то!
- Подожди-подожди, - удивился я. - А кто будет селиться в твоем замечательном комплексе, который ты построишь, не эти ли самые уроды?
- Ну, не знаю, у меня будут жить миллионеры и кинозвезды, наверное.
- А откуда вообще этот отель у тебя возьмется?
На этот вопрос я получил фантастический ответ:
- Кто-нибудь подарит.
Что взять с тургеневской барышни? Я зарекся - на "отельную" тему больше разговоров с ней не вести. Но это не изменило моего хорошего отношения к ней, и по мере возможности я придумывал для нее маленькие развлечения. Как-то я пригласил ее на дачу на уик-энд. Тем более что в городе стояла невыносимая жара. Анечка была не против того, чтобы поехать, но неожиданно возникла проблема. Ей не с кем было оставить кошку. Из телефонного разговора выяснилось, что эта кошка для нее самое близкое существо. Я Анечке предложил взять кошку с собой и заехал за ней.
Девушка жила со своей кошкой в съемной комнате коммунальной квартиры.
- Моя Матильда всю свою жизнь провела только в этой комнате, я взяла ее котенком. Даже коридора нашего она не видела. Из комнаты я ее не выпускаю, потому что у моих соседок аллергия на шерсть. А в машине ее не укачает?
Анечка погладила свою любимицу. Я постарался успокоить ее, объяснив, у меня на даче много места, кошке там понравится.
Надо сказать, что в машине Матильда вела себя прилично. Прошлась по салону, все обнюхала и устроилась на руках у своей хозяйки. А когда мы поехали, только вертела головой, с изумлением разглядывая дома, улицы, развязки и мелькающие мимо разноцветные бензоколонки. На даче ее поведение неожиданно изменилось. Пока мы обедали в беседке, Анечка не выпускала кошку из рук: боялась, что она убежит. Потом все же решилась отпустить Матильду погулять. Посадила ее в центре поляны, в надежде, что та будет ходить по травке, носиться за стрекозами. А мы уединились в доме.
На какое-то время мы с Анечкой, увлеченные друг другом, забыли про Матильду. Потом девушка вспомнила про любимое животное. Мы вышли из дома, остановились на крыльце и стали искать глазами кошечку. На полянке ее не было.
Анечка забеспокоилась и позвала:
- Матильда, кис-кис-кис… Куда же ты убежала?
Ответного "мяу" ниоткуда не последовало.
Анечка, громко призывая свою любимицу, принялась искать ее под каждым кустиком, под каждой елочкой, прошлась вдоль забора, обошла вокруг дачи. Никаких результатов.
Я пошутил:
- Может, она с каким-нибудь котом убежала?
Но это только добавило масла в огонь. Из Анечкиных глаз брызнули слезы.
- Зачем я только ее сюда взяла? Матильда, кошечка моя, отзовись!
Я тоже принял участие в поиске, заглянув в самые дальние закоулки участка. Увы!
Я обнял всхлипывающую Анечку:
- Ну, успокойся, дорогая, мы ее найдем.
- Как? Если ее нет на твоем участке, значит, она могла сбежать к соседям или уйти в лес. А там ее, бедненькую, наверное, уже разорвали собаки…
- Нет у нас в поселке никаких собак.
- Тогда чайки могли заклевать. Слышишь, как они галдят?
- Хорошо, пойдем поглядим.
Мы спустились к воде.
- Видишь, - успокоил я Анечку, - чайки сидят на причале и никого не трогают.
- Значит, она утонула… - зарыдала Анечка.
- Ну, почему ты думаешь только о плохом?
- Потому что, кроме меня, ее никто не любит.
- Ничего, найдем. Пойдем отсюда, кажется, стало прохладнее, - сказал я и обнял девушку.
А она все никак не могла успокоиться. Всхлипывала и вздрагивала. Мы поднялись к даче, а Анечка все причитала:
- Как же я ее одну отпустила? Она такая беззащитная. Куда она сбежала? Я вот здесь ее оставила. - И вдруг Анечка остановилась и прошептала: - Ой! Да вот же она!
Действительно, ее Матильда лежала ровно на том месте, где ее оставила девушка. Кошечка и не думала никуда сбегать. Мы ее просто не заметили. Вместо того чтобы бегать за местными котами, гонять за стрекозами или резвиться, играя с опавшей листвой, бедное животное сидело не двигаясь, ошеломленное раскрывшимся перед ним простором. Вокруг летали птицы, шумели могучие деревья, росли цветы, по небу плыли облака. Матильда внимательно разглядывала огромный, яркий, цветной купол, распростершийся над ней. Он так сильно отличался от тесного мирка комнаты, в которой она провела целый год своей жизни. Что по человеческим меркам почти десять лет.
И вдруг я понял, почему Анечка не пошла поступать в Академию сервиса - вовсе не из-за дождя. И почему ей не понравился холодный и сверкающий "Космос", со всеми его люстрами и зеркальными стеклами. Это был чужой и непонятный для нее мир. Ей было трудно в нем выжить.
А в коконе своих фантазий, как, впрочем, и в своей палатке, она чувствовала себя в безопасности. Там можно было существовать, грезить и надеяться, что кто-то подарит тебе Мечту.
– Вот тебе, дорогой Пьер, целых три истории про девушек, которых в старину называли чистыми и возвышенными. Говорю это без всякой иронии.
– Неужели есть такие? Я не встречал…
– Просто тебе не везло. Это исчезающий вид. Их можно заносить в "Красную книгу". А подавляющее большинство современных красоток примитивны и меркантильны.
– Они-то мне как раз и попадались. С ними скучно уже через пять минут…
– Ты не знаком с Жиляевой? Она модель. Жила тут в Париже.
– Не встречал.
– Вот кто не дал бы тебе скучать ни одной минуты…
Правда жизни
Жиляева - девушка редкой красоты. Но не это было в ней главным. Потрясала ее способность говорить в наше лицемерное время только то, что она думает, резать правду-матку в глаза всем окружающим и вообще жить так, как хочется. Выходить с Жиляевой в свет было опасно. Она могла посидеть в какой-нибудь компании высоколобых интеллектуалов минут десять, помолчать, послушать, какие мысли волнуют сегодня лучших представителей общества, и после этого заявить:
- Все вы тут дураки!
И уйти в наступившей тишине, ни с кем не прощаясь. А что про нее будут говорить - ей было до фени. Но самое занятное, что этой гражданке все сходило с рук, и обиженные ею интеллектуалы говорили о ней только в превосходных степенях, отмечая ее обаяние, красоту и прочие выдающиеся качества. То есть общество относилось к ней с опаской и уважением. А сама Жиляева видела это общество в гробу.
Короче, как-то летом звонит мне она:
- Привет, Саша! Давно не виделись. Вывези меня на природу.
Я подхватываю ее на Таганке, сажаю в машину. По дороге она начинает рассказывать очередную потрясающую историю из своей жизни:
- Я тут недавно решила выйти замуж. Хватит мне одной куковать. Все-таки мне уже девятнадцать лет…
"Интересное начало, - думаю я. - А видел кто-нибудь когда-нибудь Жиляеву одну. Без мужика то есть".
А Жиляева продолжает:
- Замуж я решила выйти в Париже. Опять же польза, в придачу французский вид на жительство можно получить. В общем, отправилась я туда по приглашению одного модельного агентства и объявила конкурс на соискание моей руки и, возможно, сердца. Кастинг был весьма многолюдным. Мужчины проходили тест на спортивную фигуру, сексуальную фантазию и материальное положение. Многочисленных конкурентов оттеснил замечательный парень: потомок русских дворян в третьем поколении, талантливый фотохудожник и гражданин Доминиканской Республики Артур Порт-Артуров. Правда, по паспорту он именовался Педро Рибейра. Так, по его словам, перевели на местное наречие его звучную русскую фамилию доминиканские придурки. Что же касается отсутствия у него французского гражданства, то это меня особенно не смущало. Ведь с доминиканским паспортом можно свободно жить и в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Мадриде.
В общем, зажили мы с Артуркой в Париже. Загуляли круто. Днем, когда я отсыпалась после вчерашнего, Артур-ка бегал по своим делам, приносил домой деньги. Где он их брал, меня не интересовало. А по ночам мы их прогуливали, благо в Париже для этого есть много хороших мест. Чем таким фотографическим Артурка занимался, я никогда не видела, но фотоаппарат у него точно был. Он любил меня обнаженную снимать. В постели, в ванной, на природе. У нас даже целая сессия была прикольная: вот идем мы по улице где-нибудь в самом людном месте, например по Елисейским Полям в час пик, я неожиданно останавливаюсь, юбку поднимаю, чтобы все было видно. Артурка меня фотографирует, народ отпадает, потому что трусиков я отродясь не ношу.
Словом, любил меня Артурка страшно. Подали мы заявление на официальную регистрацию брака и даже оплатили венчание в русском православном храме на рю Дарю. Но все сорвалось из-за совершенно дурацкого случая, когда он меня просто не понял.
Дело было так. За три дня до нашей свадьбы Артурка убежал доставать деньги на мой подвенечный наряд, а я зашла к художнику Милану Зарубеку, нашему общему приятелю. У него сидели двое заезжих русских музыкантов - муж и жена. Мы курнули травки и решили заняться коллективной любовью. Просто так, чтобы время убить. Делать-то было нечего, обед уже прошел, а до ужина далеко. Когда это занятие нам надоело, я позвонила Артурке и назначила свидание в кафе "Бобур", потому что там дают совершенно потрясающие блинчики с малиновым вареньем, а меня после секса всегда тянет на что-нибудь сладкое.
За блинчиками я, конечно, рассказываю своему жениху Артурке, как мы весело скоротали время с Миланом и этой парочкой русских сексуальных маньяков. И, представляешь, Артурка первый раз в жизни устраивает мне скандал. Выхватывает из кармана свой пистолет и с жуткими криками бежит убивать Милана. Я просто не понимаю, чего он так взъелся. Мне, конечно, стало жалко Миланчика, которому сейчас сделают дырку в голове ни за что. Я звоню ему по телефону и спрашиваю:
- Ну, как тебе понравился наш секс?
- Секс был потрясающий, - говорит он.
- Ты его запомнишь навсегда, ведь это был последний секс в твоей жизни, - грустно добавляю я.
- Почему? - удивляется Милан.
- Потому что мой жених Артур в ближайшие десять минут тебя застрелит.
- С какой стати? - все еще не понимает Зарубек.
- Видишь ли, он не совсем адекватно отреагировал на информацию о нашей сегодняшней "коллективке". В последнее время он вообще какой-то стал странный, дерганый. Ты не знаешь, у мужчин всегда такая реакция на предстоящую счастливую семейную жизнь?
Но Милан не отвечает на мой вопрос, бросает трубку и сразу звонит в полицию. Когда Артурка ворвался с пистолетом в мастерскую Зарубека, его уже ждала засада из трех полицейских, которые скрутили моего бедного жениха и доставили в участок. Там полицейские по компьютеру стали проверять его личность и выяснили, во-первых, что он никакой не Артур Порт-Артуров, потомок русских дворян из Доминиканской Республики, а Изя Куршниц из Винницы; во-вторых, что он не художник-фотограф, а рэкетир украинской мафии; и в-третьих, а это самое главное, что он давным-давно объявлен в розыск Интерполом по делу Педро Рибейры, бесследно исчезнувшего в Лиме четыре года назад.
Все эти подробности я узнала несколько дней спустя, когда меня пригласили в полицию для очной ставки с бывшим женихом.
Я прослезилась, увидев его в наручниках, спросила, хорошо ли кормят в тюрьме, не нужно ли принести ему что-нибудь вкусненькое. Также посоветовала не ссориться с полицейскими, а брать пример с меня, то есть всегда говорить только правду. В ответ он тоже прослезился и сказал, что проклинает день и час, когда встретил меня на своем жизненном пути. А напрасно. Я уже присмотрела в "Галери Лафайет" очаровательную плетеную корзинку, годную для тюремных передач. Она так замечательно подходила к моему голубому платью. Ну, и поделом ему. Сам виноват. Пусть ест теперь всякую тюремную бурду, а не питается, как все приличные люди, из магазина "Фошон", что на площади Мадлен.
В общем, я решила выбросить его из своего сердца и заехала ненадолго в Москву, где только летом можно терпеть этот жуткий русский климат. Но в городе, согласись, душно, и душа моя запросилась на природу. Тем более что есть повод выпить шампанского - я поступила в Литературный институт.
- Куда-куда? - изумился я.
- В Литературный институт, - подтвердила Жиляева и одарила меня своей очаровательной улыбкой. - Я теперь писательница.
- С каких это пор?
- Уже четыре месяца. Это началось в Париже. Как курну травки, меня тянет на секс, а если рядом нет партнеров, то моя шаловливая ручка "тянется к перу, перо к бумаге" - дальше ты знаешь. Между прочим, вышли уже две книжки с моими рассказами, одна в Париже, а другая в Нью-Йорке. Правда, пока только в десяти экземплярах. Друзья отпечатали на принтере. Хочешь, подарю?
- Хочу.
- У меня с собой нет экземпляра. Но если на даче есть бумага, я тебе на память рассказ напишу, а ты его потом можешь набрать на компьютере и распечатать.
Приехав на дачу, мы отметили двумя бутылками шампанского превращение Жиляевой в писательницу, после чего она, категорически отказавшись мыть посуду, улеглась голышом на солнышке и принялась сочинять рассказ "Про маленького монашка". Он был посвящен лично мне. Очевидно, Жиляеву вдохновила на этот подвиг моя благочестивая жизнь.
Как раз в это время ко мне зашел поболтать сосед по даче и друг детства Сеня Воробьев, режиссер "Мосфильма" и местный киноклассик.
- Саша, у меня завал. Я запустился в картину со съемками, между прочим в Париже, и мне нужна на главную роль умопомрачительная юная красавица. Современная, стильная, с неожиданным темпераментом. Мои ассистенты уже всю Москву перерыли и не нашли такой. А съемочный период на носу. Ты поройся в своих записных книжках и пришли мне на пробы десяток-другой претенденток, может, кого из них я прославлю.
- И копаться не буду, - отвечаю я.
- Это еще почему? - недоумевает Воробьев.
- Потому что пробы тебе не нужны, кастинг можешь отменить. Исполнительница главной роли у тебя уже в кармане. А еще она будет главным вашим гидом по Парижу.
- Где же такое сокровище? - спрашивает Сеня.
- Эй, красавица, - кричу я в сторону полянки, - с вещами на выход! Будешь играть главную роль! Ты готова?
Поднявшись из травы, Жиляева в костюме Евы подходит к потрясенному Воробьеву и протягивает ему руку для поцелуя.
Сеня смущается, краснеет, отводит глаза в сторону. Я вижу, что он уже повержен. И действительно, после символических кинопроб Воробьев берет ее на главную роль. Вывозит в Париж. Там для съемок одной из сцен фильма, где Жиляева, изображая знаменитую фотомодель, едет в открытой машине по французской столице, ее портреты развешивают на рю Риволи, авеню Шанз-Элизе и плас де ля Конкорд.
Занятая на съемках Жиляева пропадает из поля моего зрения на несколько месяцев.
Вдруг звонок:
- Саша, привет! Идем в ресторан.
- А что, есть повод?
- Разумеется. Я бросила Литературный институт.
- Почему бросила?
- Ой, там такие все дураки!
- Но ты же хотела стать писательницей.
- А Кафка, по-твоему, в Литинституте писать научился?
Крыть такой железный аргумент мне было нечем. Повел ее в ресторан.
- Ну, что, - язвительно спросил я, поднимая бокал, - выпьем за то, что Достоевского из тебя не вышло?
- Наоборот, - убежденно произнесла Жиляева. - Я много пишу, но у меня теперь новая эстетика и новые художественные принципы. Я описываю только правду жизни.
- А-а-а… - сделал я предположение, - теперь, наверное, подражаешь писателям-деревенщикам. Продалась натуралистам, сюрреалистка хренова.
- Как ты мог такое подумать?!!! - возмутилась Жиляева. - Я была, есть и буду сюрреалисткой. Ты же сам говорил, что моя жизнь - это самый потрясающий сюрреалистический роман. Теперь я описываю только ее.
- Что ж, ход интересный, - согласился я. - Только кто тебе поверит? Как ты убедишь читателей, что все это правда.
- А я придумала новый метод. Я проверяю жизнью все описываемые события.
- Ну-ка, ну-ка, поподробнее, - заинтересовался я, представив себе во всей красе подлинную жизнь Жиляевой.
- Все очень просто, - разъяснило мне юное дарование. - Вот, к примеру, после съемок в Париже я решила навестить одного своего бывшего любовника в Киеве. Еду на Украину. В поезде пишу рассказ о путешествии. Никого не трогаю. И вдруг мне приходит в голову потрясающий эпизод: будто состав остановился в поле. Мое перо тоже остановилось. Не могу больше писать. Не хватает деталей. Тогда я беру сигареты и выхожу покурить. А еду я в последнем вагоне. Там только один тамбур работает - передний, а хвостовой для пассажиров закрыт. Но я смотрю, в нем кто-то шевелится. Это молоденький прыщавый проводник пол выметает. Я говорю:
"Можно здесь покурить?"
"Не положено, - отвечает он, поднимает на меня глаза, краснеет, как светофор, и бормочет: - Но вам, девушка, конечно, можно".
Я остаюсь одна, закуриваю и думаю, как же мне выйти из творческого кризиса. И тут мне на глаза попадается красная ручка с надписью: "Стоп-кран". Недолго думая, я дергаю за нее. Жуткий скрип тормозов. Меня бросает к стене. Какая-то сирена начинает выть. Вижу, к моей площадке бегут с перекошенными лицами начальник поезда и этот прыщавый проводник, который на ходу все время причитает:
"Я так и знал… Я так и знал…"
Тогда я открываю дверь тамбура и выпрыгиваю на рельсы. Прыгаю, надо сказать, неудачно: слегка зашибаю коленку и разбиваю себе лицо, ударившись об рельсу. Но чтобы не попасть в лапы к разъяренным железнодорожникам, отбегаю подальше в поле и сажусь на камень.
А мне орут из всех вагонов:
"Девушка, идите сюда, возвращайтесь в поезд, вам ничего не будет…"
"Ой, - думаю я, - вот этой детали мне и не хватало!"
Тогда я встаю и кричу им в ответ:
"Какие вы все дураки! Уезжайте, уезжайте без меня на свою дурацкую Украину!"
И представляешь, поезд трогается, а я остаюсь одна, без вещей, в чистом поле, где-то в районе российской государственной границы. Иду через лес. Выхожу на дорогу. Едет "девятка". Голосую. Симпатичный парень в спортивном костюме и со спортивной стрижкой, явно местный хулиган, останавливается, улыбается мне и произносит:
"Девушка, куда вас подвезти? Как вас зовут?" Но осекается, увидев мое разбитое лицо и залитую кровью кофту: "Ой, что с вами? Как вы здесь оказались? Давайте я вас в больницу отвезу…"
Сажусь в "девятку". Стучу зубами от холода и переживаний, но отвечаю ему как светская дама:
"Здравствуйте. Меня зовут Елена. А здесь я оказалась, потому что я вас люблю".
После этого хулиган совершенно обалдел и начал разговаривать со мной исключительно вежливо, что было, наверное, первый раз в его жизни.
Я ему открылась. Рассказала, что, почувствовав непреодолимую тягу к прекрасному, внезапно выпрыгнула из поезда и теперь не знаю, где мои вещи и документы. Парень сказал, что нужно поехать в Брянск в линейную милицию, куда теоретически могли сдать мой багаж. Подвозит он меня к вокзалу и говорит: