Однажды вечером я смотрел по телевизору новости. Программа "Время" началась в девять часов, а в самом ее конце, перед прогнозом погоды, я сквозь дрему слышу сообщение, от которого мгновенно у меня на голове встают дыбом все волосы. Родное советское правительство заявляет, что по многочисленным просьбам трудящихся в целях упорядочения скопившихся на руках населения излишков денежных средств будет проведен их ограниченный обмен, который начнется в полночь, то есть через два с половиной часа. Дальнейший бубнеж диктора о том, что для обмена будет необходимо предоставить документы, удостоверяющие законность происхождения денежных средств, я слушал уже на ходу. Схватив мешок со всей имеющейся в доме наличностью, я выбежал на улицу, прыгнул в автомобиль и помчался на Центральный телеграф. Откуда-то из подкорки в моей голове появился и четко вырисовался спасительный план денежного перевода самому себе. Я еще надеялся спасти свои дензнаки от реформы. Такие фокусы мой мозг может выкидывать только в минуты крайней опасности. Это была единственная законная возможность без всяких идиотских бумаг обменять хотя бы те деньги, которые хранились дома.
Но оказалось, что не я один такой умник. Когда я подъехал к телеграфу, толпа таких же, как я, "погорельцев" уже штурмовала его огромные двери. Посыпались стекла. Милиция перекрыла вход и забаррикадировалась изнутри. В ответ тысячи возмущенных граждан остановили движение на центральной улице столицы.
Увидев эту картину, я понял, что главное теперь - не попасть с мешком денег в эпицентр народного гнева. Тогда мне пришлось бы несладко. Совершив какой-то невероятный маневр, я влетел на узкую боковую улицу.
"Задача меняется, - думал я. - Во-первых, надо скорее унести отсюда ноги, а во-вторых, срочно истратить деньги. Но где? И на что?"
Толстомордый премьер-министр Павлов точно рассчитал свой удар. Все магазины, лавки, рынки в то время уже позакрывались. Что же теперь остается? "А вот что - (и здесь во мне заговорила та часть русской крови, которой меня наградили предки) прогулять все до последнего рубля".
"Где прогулять?" - такого вопроса не возникало. Конечно, в родном Доме кино. Я помчался на Васильевскую. Взлетел по лестнице наверх…
Боже! Такого эти стены еще не видели. Весь ресторан был забит людьми. Сидеть было негде. Народ толпился в зале, хватал за руки официанток и кричал:
- Кариночка! Наташенька! Лариса Ивановна! Тащите все!
В этот день братья-кинематографисты съели, выпили и опустошили до последней крошки и до последней капли не только кухню и буфет, но и все склады и холодильники своего любимого ресторана. А деньги все еще оставались, и народ понимал, что в полночь, с боем курантов на Спасской башне Кремля, купюры превратятся в никому не нужную макулатуру. Точно как в сказке про Золушку, только наяву. Во дожили!
И действительно, ровно в двенадцать часов в зале запахло дымом. Самая передовая, самая мыслящая часть советского общества, какой всегда были кинематографисты, принялась жечь собственные деньги. Я не помню, кто первый начал. Но никогда не забуду этот дым над рестораном, вспышки зажигалок и факелы из денежных купюр.
Прав был поэт, когда написал: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!"
– Костер из денег - это сильно, - покачал головой Пьер. - Да тогда многое горело, - согласился я, - А что творилось в головах! Из мозгов наших соотечественников вмиг куда-то улетучились все принципы "Морального кодекса строителя коммунизма", про который мы вспоминали. Им на смену пришел лозунг: "Все дозволено!"
Русский бизнес
Моя сестра со своим шведским мужем прибыла из Стокгольма в Москву в разгар перестройки. В то время шведские газеты пестрели статьями о подданных трех корон, которые нажили огромные деньги на русском бизнесе. "А вдруг и нам повезет?" - подумали мои родственники и на несколько дней сделали мою московскую квартиру своей резиденцией.
График их работы был расписан по минутам. Каждые полчаса в дверь звонили новые посетители. Господи! Чего они только не предлагали! Сибирскую нефть, уральские самоцветы, якутские алмазы, камчатских крабов, каспийскую икру, уренгойский газ и золото Бодайбо!
Слухи о богатых шведских клиентах поползли по Москве. Меня останавливали малознакомые люди и просили вывести их на контакт с сестрой. И вот, когда я кормил родственников в нашем киношном клубе, к моему столику как бы случайно подошел Валентин Кузьмич, постоянный посетитель ресторана, - я знал его как ответственного партийного чиновника, курирующего медицину. Он завел отвлеченный разговор и присел на свободный стул. Я познакомил его с сестрой и ее мужем. Разговор перешел на цель их визита, и Валентин Кузьмич попросил об аудиенции, сказав, что у него, может быть, есть очень интересное предложение для Швеции.
- Кто это? - спросила сестра, когда он ушел.
Я рассказал все, что о нем знал.
- Пусть приходит, - сказал муж сестры. - Бизнес выше политики.
На следующий день Валентин Кузьмич явился минута в минуту в назначенное время, разделся и попросил меня дать ему возможность "поговорить со шведской стороной с глазу на глаз".
- Пожалуйста, - сказал я и ушел в кухню заваривать чай.
Минут через десять ко мне заглянул муж сестры. Прежде абсолютно спокойный и непробиваемый эмоциями, швед выглядел очень странно. Будто не видя меня, он налил себе воды в стакан и запил какую-то таблетку.
- Ты в порядке? - спросил я.
Но он только неопределенно махнул рукой.
В эту минуту я услышал разговор на повышенных тонах, а через мгновение Валентин Кузьмич пулей вылетел из комнаты, схватил свое пальто и, хлопнув дверью, исчез из квартиры.
- Что случилось? - спросил я у побледневшей сестры.
- Ты хорошо его знаешь? - спросила она.
- Я же тебе сказал, что только шапочно, а в чем дело? Что произошло?
- Ничего особенного, но сегодня мы больше никого не принимаем. От этого надо прийти в себя.
- От чего?
- От этого русского бизнеса. Ты знаешь, что он нам предложил?
- Нет.
- Любые свежие человеческие органы в течение двадцати четырех часов после заказа. С доставкой.
Изложив эту леденящую душу историю, я замолчал. Моих баек, если их как следует "распушить", Пьеру должно было хватить на увесистый том. Значит, я добросовестно выполнил его просьбу. Теперь можно было сворачивать на тему моих парижских неприятностей. Но сделать это нужно было плавно и ненавязчиво, чтобы все выглядело как естественное продолжение нашей безответственной трепотни. Прежде чем нагружать Пьера своими проблемами, я решил рассказать ему, как и почему я оказался на Западе. Тем более что приятель, размягченный шабли, настроился слушать.
И я продолжил:
– Жуткое это было времечко, скажу я тебе, Пьер. На границах великой империи начались религиозные и национальные войны. Всюду царил хаос. Бандитские разборки с перестрелками стали чем-то обыденным, улицы превратились в барахолки, на каждом перекрестке – бездомные дети, нищие. После перестроечного бума в советском кино тоже произошла катастрофа. Пузыри частных студий полопались, производство остановилось, а на "Мосфильме" павильоны стали сдавать под склады для ящиков с водкой и мешков с чаем. Многим сотрудникам пришлось уволиться из-за отсутствия хоть какой-нибудь работы.
Желтая хромосома
Я подался в "вольные фотографы", то халтурил на Арбате, то снимал по заказу свадьбы и даже похороны. Но душа моя к этому, как ты понимаешь, не лежала.
Однажды на том же Арбате я случайно заметил очень занятную парочку. Голубки сидели в открытом кафе и мурлыкали. Вот они - арбатские Ромео и Джульетта, умилился я. Вставил в свою "зеркалку" телеобъектив и принялся ловить их самые нежные моменты. "Щелк, щелк", - приговаривал я, когда нажимал на спуск. Дома я проявил пленку, сделал отпечатки, полюбовался и забыл об этих снимках. Но как раз в эти дни в мою маленькую мастерскую наведался приятель - журналист и хронический алкоголик. Мы с ним хорошенько выпили, и он остался у меня ночевать. А утром он перепутал дверь ванной с моей лабораторией, где сушились снимки.
Вадик, так его звали, вошел в кухню, где я заваривал кофе, с пачкой отпечатков в руках.
- Твоя работа? - спросил он.
- Моя.
- И куда ты собираешься эти снимки запихнуть?
- В архив.
- Шутишь?
- А что с ними еще делать?
- Ты знаешь, кто это?
- Какие-то школьники…
Тогда Вадик просветил меня. Разглядывая лица "Ромео и Джульетты", он узнал в них несовершеннолетнюю дочку известной певицы и оболтуса-сынка известного музыканта.
- А нам-то какое дело? - спросил я.
- Старик! - продолжил Вадик. - В твоих руках бабки. Знаешь, сколько на этом можно заработать?
- На чем? - Я упорно не понимал своего приятеля.
- Ты "Хромосому" видел?
После отрицательного ответа Вадик просветил меня по части новой русской журналистики. Я-то думал, что народ еще ходит кругами вокруг "Огонька", "Московских новостей" и "Известий" - эти перестроечные издания были тогда на слуху. Но оказалось, что интерес к ним начал падать и публика устремилась к чтению первых российских таблоидов, среди которых самым популярным оказалась "Хромосома" - скандальный еженедельник, выворачивающий наизнанку грязное белье наших так называемых звезд. Тиражи "Хромосомы" зашкаливали за миллионы, а авторские гонорары были там самыми высокими.
В этой самой "Хромосоме" Вадик, изгнанный за пьянку из центральной газеты, нашел свою гавань - пристроился ответственным секретарем. Он предложил мне там сотрудничать.
- Старик, это будет бомба! - восклицал он. - Ты хоть знаешь, с кем сейчас крутит роман эта самая звездная мамаша?
- Понятия не имею.
Эстрадная дива не отличалась особо примерным поведением. За ней тянулся шлейф бесконечных скандалов, связанных с любовными похождениями.
- А я имею! - потер руки Вадик. - Мне вчера принесли информацию…
- Да какая разница с кем?
- Разница большая. Узнаешь - упадешь.
- Ну, тогда не тяни!
Но Вадик сделал драматическую паузу и изобразил барабанную дробь:
- Д-РРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРРР!!!
- Говори уже… - не выдержал я.
- С папашей бойфренда своей любимой доченьки!
- Ну и семейка! - опешил я.
- И я о том же! - воскликнул Вадик. - У нас уже есть фотографии этих горе-любовников, а если добавить твои фотки… Такой материал сразу пойдет на обложку! А кроме того, мы посвятим этим двум парочкам по развороту. Текст я напишу убойный, ты в этом можешь не сомневаться! У этого номера будет дополнительный тираж! Мы всех умоем!!!
- Подожди, - попытался сопротивляться я. - Как я буду выглядеть во всей этой истории? Я еще ничего не решил…
- А тебе и решать ничего не надо. Считай, что эти фотки у тебя украл. И приходи за гонораром!
С этими словами Вадик начал демонстративно засовывать фотографии за пазуху своей рубашки.
- А если я запрещу?
- Запрещай! Мы все равно их опубликуем. А ты можешь подать в суд. Что ты выиграешь? Денежную компенсацию за нарушение авторских прав? Получишь через суд мизерную сумму. А мы можем заплатить тебе гонорар в двадцать раз больше!
- Во сколько?
- В двадцать, в тридцать - какая разница! А еще мы можем взять тебя на постоянную работу. Будешь нашим папарацци - свободным охотником за знаменитостями.
- Но это как-то противно - ковыряться в грязном белье.
- Что более противно - приставать к прохожим на Арбате, предлагая им "художественный портрет" за копейки, или же за большие гонорары фланировать из клуба в клуб и снимать наших доморощенных звезд, упавших мордой в салат, задирающих юбки выше головы и тэ де и тэ пэ?
Это были веские аргументы. Но окончательно я поддался на уговоры приятеля из чистой романтики. Тогда моим кумиром был герой известного фильма итальянского киноклассика Микеланджело Антониони "Блоу-ап" - модный фотограф, подрабатывавший репортером светской хроники. Я согласился отдать снимки в "Хромосому". Мои фотки опубликовали вместе с язвительной статейкой Вадика. Это вызвало громкие разборки в звездных семьях, порку несостоявшегося Ромео в Москве и отправку Джульетты в закрытый пансион в Англии. А я в одночасье стал модным папарацци.
– Представляю, сколько еще личных тайн ты узнал… - засмеялся Амель.
– Ты не поверишь, дорогой Пьер, эти тайны были не только личными, но и государственными.
– Как жаль, что ты не можешь их рассекретить.
– Для тебя, дорогой друг, я сделаю исключение. Одну тайну могу раскрыть.
– Ты сильно рискуешь?
– Как сказать. Представители спецслужб подписку о неразглашении с меня не брали, хотя настоятельно советовали помалкивать. Сегодня ради тебя я готов пойти на риск.
– Спасибо. А ты позволишь мне ее записать?
– Чтобы потом опубликовать?
– Если она пригодится для моей книги.
– Еще как пригодится…
– Ты меня заинтриговал. Так можно ее записывать?
– Записывай пока, а насчет публикации посмотрим…
Фигурант агентурного сообщения "Вешалка"
Случился тогда грандиозный международный скандал. А произошло вот что: на ту часть Красной площади, что именуется Васильевским спуском и располагается между Кремлем и храмом Василия Блаженного, сел маленький спортивный самолет, которым управлял гражданин Федеративной Республики Германии Матиас Руст.
Приземление произошло в ясный солнечный день, и было зафиксировано множеством фотоаппаратов и видеокамер. Толпы туристов обступили совершивший посадку самолет. Молодой пилот вылез из кабины и принялся раздавать автографы. Он вел себя как звезда шоу-бизнеса, а на деле был преступником, нарушителем государственной границы. Руст вылетел из Финляндии, не имея ни виз, ни разрешений, незаконно проследовал над нашей территорией и приземлился в Москве. Там его и повязали. Острые на язык москвичи с этого дня стали называть Красную площадь аэропортом "Шереметьево-3".
Воздушный хулиган был препровожден в тюрьму. Началось следствие. Его вели лучшие специалисты. Изучались все возможные мотивы поведения этого странного молодого человека. Из множества версий следователи склонялись к двум следующим: либо это коварная провокация со стороны реакционных сил империализма, либо поступок сумасшедшего. Впоследствии Руст был осужден за нарушение государственной границы СССР и несколько лет провел в советской тюрьме. Однако ни суд, ни освещавшая его мировая пресса так и не сказали ничего внятного о подлинных причинах прилета к нам немецкого любителя острых ощущений.
Я был одним из тех немногих, кто знал истину. Ее мне открыла "под страшным секретом" моя близкая знакомая - главная виновница всколыхнувших весь мир событий.
Конечно, никаким агентом международного империализма Руст не был. И хотя с головой у него было действительно не все в порядке, вовсе не "сдвиг по фазе" руководил действиями этого бледного юноши с взором горящим. Он понесся в Советский Союз на крыльях любви и "сессны" - так называлась марка арендованного им самолета. Его влекла всепоглощающая страсть.
С детских лет Матиас был одержим самолетами. Он экономил каждую марку, чтобы потом потратить ее на полеты в аэроклубах. Но в Германии это было дорогим удовольствием. Поэтому он облюбовал Финляндию, где аренда спортивных самолетов обходилась гораздо дешевле.
Руст прибыл в Хельсинки. И на свою голову остановился в отеле "Президент", где по стечению обстоятельств разбил свой табор Московский Дом моды. Десять умопомрачительных красавиц, приехавших из Москвы, тоже расположились там. Эти полпреды советского вкуса прикатили в Суоми с благородной целью - средствами искусства кройки и шитья рассказать финским аборигенам о благотворных переменах, происходивших в нашей державе.
Надо сказать, что к Домам моделей тогда прибивались настоящие красавицы. Среди этих счастливиц была и Нина, более известная в столице как Нинка-вешалка. Это прозвище она получила за тонкость и изящество своей модельной фигуры. Мужчины падали к ее невыносимо длинным ногам штабелями.
При такой красоте ум ей был ни к чему. Вообще-то и весь Московский Дом моды по своему интеллектуальному уровню мало напоминал Академию наук, но даже на фоне его записных дур легкомысленность Вешалки была феноменальной. О вытворяемых ею фокусах ходили легенды.
Однажды во время гастролей в Париже Нинка целую ночь гуляла с какими-то французами, а вернувшись под утро домой, заснула прямо на унитазе. Между тем именно этим утром должно было состояться выступление Дома моды перед первыми лицами парижской мэрии - ответственная акция, задуманная как важное дипломатическое мероприятие. Обойтись без Нинки было никак нельзя, поскольку на ней в основном и был построен этот маленький спектакль. Нинка была топ-моделью. В тот день представление чуть не сорвалось. Красотку искали по всему отелю. Ситуацию спасло чудо - ее соседка по комнате после долгих поисков подруги захотела в туалет, а дверь оказалась запертой. Нинке стучали, пытались ее разбудить, но тщетно. Перепуганный директор Дома моды приказал ни в коем случае не привлекать к скандалу администрацию гостиницы. Он лично улегся на пол и через щель между полом и дверью разглядел голые Нинкины ноги со спущенными до пола трусиками. Поскольку крики не приносили результата, директор нашел способ, позволивший разбудить пьяную манекенщицу, сидящую на унитазе. Он принес из буфета ножи и вилки и стал швырять их в щель под дверью, целясь в несравненные Нинкины конечности. В метании ему сопутствовала удача: столовые приборы вонзались в Нинкины пальцы, но девушка не просыпалась! И все же на пятнадцатой вилке она наконец что-то промычала, а потом и вовсе открыла дверь. Из ее ног сочилась кровь, но раны быстро обработали перекисью водорода, заклеили лейкопластырем, и наши красавицы отправились в мэрию. Выступление прошло с успехом, а маленькое опоздание французы простили. Очаровательным женщинам они прощают и не такое.
Другой номер Вешалка отколола в Японии. Дом моды приехал туда на гастроли, и надо ж было так случиться, что это совпало с государственным трауром в Советском Союзе. Только табун наших очаровательных манекенщиц успел добраться из токийского аэропорта до отеля, как там старый лифтер, который знал русский язык еще со времен нахождения в сибирском плену, сообщил им печальную новость. Он сложил руки перед грудью, учтиво согнулся и, улыбнувшись, сказал: "Русика-русика, васа президента умирала". Так девчонки узнали, что скончался Генеральный секретарь Леонид Ильич Брежнев, правивший страной целых восемнадцать лет.