Энтони довольно бесцеремонно повернули лицом вниз и, пока пограничник развязывал узел, он думал о том, что можно попробовать вцепиться зубами в горло предателя. Но когда мешок, наконец, сняли и вытащили кляп, ему оказалось не до того – он дышал, жадно хватая прохладный вечерний воздух, а потом так же жадно пил воду из фляги Лориана. Но не забывал при этом осторожно осматриваться. В свете воткнутого в землю факела он видел, что совсем рядом – кинжал, висящий на поясе разведчика. Если его развяжут, то можно успеть схватить…
Его действительно развязали. Лориан проследил взгляд Бейсингема и засмеялся.
– Перед тем как хвататься за ножик, ваша светлость, надо, чтобы руки отошли. Иначе никак.
Пограничник принялся растирать ему кисти, и Энтони невольно охнул – ощущение было омерзительным.
– Ну, скажите, ведь заколоть меня хотели, правда? – скалил зубы пограничник.
– Сначала в горло вцепиться. Зубами… – простонал Энтони. – Я, когда тут валялся, твой голос слышал.
– Ага, – согласился Лориан. – Я еще песенку спел, чтобы вам было не так одиноко.
– Мне было совсем не одиноко. – Энтони оттолкнул его руку и теперь уже сам разминал кисти. – Я все мечтал, как найду тебя после войны…
Руки, наконец, отошли, но пограничник повернулся, и до кинжала было никак не достать, а ноги по-прежнему связаны от самых колен. Да и глупости все это. С ним просто играют, как кошки с мышью – три большие ленивые кошки. Впрочем, кошки всегда кажутся ленивыми, но когда ты у них в когтях, все выглядит совершенно иначе. Что они собираются с ним делать? Отвезут в какой-нибудь свой поселок, посадят в подвал и будут ждать выкупа? Не так плохо. Но вдруг у них другие планы? Может, он чем-то обидел этих странных людей, и теперь они собираются рассчитаться?
Бейсингем поднял голову, исподлобья взглянул на стоявшего перед ним сотника.
– Ну, и что вы теперь будете со мной делать?
– Как – что? – пожал плечами Квентин Мойзель. – Назад поедем.
Энтони непонимающе уставился на него.
– Назад? Тогда зачем все это было нужно? Три голоса грохнули смехом.
– Ой, не могу! – вытер, наконец, глаза сотник. – Вы что ж, ваша светлость, думаете, мы с ними в сговоре были?
– А что я должен думать? – сердито спросил Энтони.
– И то верно, – согласился Квентин. – Сейчас расскажем. Кстати, вам и ноги надо бы развязать, да уж больно вы злой. Если слово дадите, что не кинетесь…
– Не кинусь, – буркнул Энтони.
Габриэль чиркнул кинжалом по веревкам на ногах, помог Бейсингему сесть поудобнее, накинул ему на плечи плащ и кивнул брату:
– Давай ты…
– Когда генерал Гален в лес побежал, – заговорил Лориан, – мы с Габриэлем уже там были. Цыганка нам сразу не понравилась, ну и решили к ней присмотреться. Только он на тропку вступил, мы его раз – и в кусты. Мол, вы куда это собрались, ваше превосходительство? Он на нас с кулаками, мы его носом в землю… Пока с ним разбирались, вас-то и пропустили. То, что еще и вы в лес сунетесь, нам и в голову не пришло. Вы-то тихо прошли, а вот солдаты, которые вслед побежали, те топали, как лошади.
– Какие солдаты? – не понял Энтони.
– Унтер тот, Артона, с командой за вами пошел. Ну, мы генерала им в руки сунули и велели назад возвращаться да Квентина известить – он-то знает, что в таких случаях делать. А сами быстренько побежали и успели шум услышать. Захватили-то вас тихо, а шли шумно… – Энтони вспомнил, как он спотыкался, запинаясь о корни, и кивнул: еще бы… – Если бы мы не знали, что случилось, то подумали бы, что это козы, или, скажем, гуляки какие-то далеко забрели. Но мы-то знали… Так что мы быстро нашли, где они в лес свернули. То есть нашли бы и так, но могли не успеть, вас бы уже увезли. А так мы их догнали, они еще и на лошадей не садились. Я Габриэля в лесу оставил и к ним вышел…
– Да кто они хоть такие? – спросил Энтони, плотнее заворачиваясь в плащ. Он начал согреваться, мир становился веселее и уютнее, не хватало только глотка чего-нибудь крепкого. Габриэль, словно прочитав его мысли, уже протягивал фляжку.
– Мойзельские пограничные жители на ольвийской службе. Рядом все живем, мы их знаем, они нас, да и на мозеле у нас каждый говорит. Я решил попробовать – может, удастся вас выручить, птичка-то другая попалась, силок ведь явно на генерала Галена был поставлен. Если бы они захватили того, кого нужно, тогда, конечно, дело было бы безнадежное, поскольку что сговорено, то сговорено, ну, а вы были их собственной добычей. Они как раз думали, что с вами делать – забрать с собой или просто прикончить, чтобы не возиться…
– А что, на самом деле могли прикончить? – Энтони старался спрашивать как можно небрежнее. Едва ли у него это получалось, но пограничники мужество явно оценили, потому что Квентин одобрительно хохотнул.
– Если бы они решили продолжить охоту, тогда точно бы зарезали. Ну, а кабы надумали возвращаться – сказать трудно. С одной стороны, добыча завидная, с другой – уж больно хлопотно: везти вас в Мойзельберг, стеречь, а ведь они на службе… Так что мы с ними легко сговорились.
– На чем?
– Пятьсот фунтов, – ответил Квентин. – Заплатил генерал Гален, а уж как вы с ним будете рассчитываться, дело ваше. Дурость у вас с ним сегодня была одинаковая. Ну что, ваша светлость, оклемались? В седло сесть сможете? А то там, небось, с ума сходят…
Когда они уже сели на лошадей, Энтони тихонько спросил у Габриэля.
– Послушай, ты сегодня, когда меня развязывал… Кто такой баран?
– Баран – связанный пленник. Так их на всей границе называют, – ответил тот.
Энтони опустил голову, радуясь, что уже темно и пограничник не видит, как он краснеет…
Они ехали почти в полной темноте, в которой видеть дорогу могли разве что лошади пограничников. Факелы погасили.
– Не хватало еще, чтобы какой-нибудь дезертир стрельнул, – проворчал Квентин.
Когда подъехали к городу, было уже около полуночи, но от самой городской ограды их окликали, освещали факелами лица, и вслед за этим темнота взрывалась приветственными воплями. Во дворе трактира стояла толпа. На крики из распахнувшейся двери вышли штабные. Энтони поднялся на крыльцо. Надо было что-то сказать, но ничего подходящего в голову не приходило.
– Ну, вот он я! – крикнул он столпившимся внизу солдатам. – Все в порядке! Спасибо, что любите! Приказываю: трезвым выпить, пьяным спать. Все!
Двор ответил хохотом, а зал трактира – радостными возгласами. Сразу с порога Бейсингем попал в объятия Одони, затем других, генералов и полковников, трогарцев и балийцев – всех, кто был сегодня в "зеленом дворце" – кроме одного человека. Пообнимавшись вдоволь со всеми, Энтони обвел взглядом зал трактира: генерала Галена не было.
Они подняли еще пару тостов за счастливое избавление, и Энтони, падавший с ног от усталости, отправился к себе. Пока денщик раздевал его, он спал сидя, но лишь только за солдатом закрылась дверь, а голова коснулась подушки, сон пропал напрочь. Едва в коридоре раздавались шаги, как он поворачивал голову к двери, но… мимо! Да и походка каждый раз была не той, которую он ждал: та должна быть стремительной и мягкой. Наконец, махнув рукой, Энтони поднялся, снова оделся и пошел в штабное помещение, где в одном ящике с армейской казной держал и свои личные деньги. Отсчитав пятьсот фунтов, прошел по коридору к комнате Галена, постоял немного, прислушиваясь к непрекращающимся шагам внутри, и толкнул дверь.
Теодор стоял возле стола, на котором было несколько бутылок вина и глиняная кружка. Когда Энтони вошел, генерал поднял голову и мрачно, исподлобья взглянул на него:
– Что тебе нужно?
Чего угодно Бейсингем ожидал от их встречи, но не такого приема. Он сам – да, он еще мог иметь какие-то основания злиться на Теодора, но чтобы тот злился на него?
– Ничего, – как можно равнодушней сказал он. – Ты заплатил за меня. Возьми деньги.
– Не возьму, – Гален оттолкнул его руку. – Все по моей вине случилось. Мне и платить.
– Ну, как знаешь…
Энтони забрал кошелек, однако медлил уходить. Что происходит, что за бред такой, в самом-то деле?
– Ты еще здесь? – снова поднял голову Теодор. – Убирайся! Убирайся отсюда вон!! Могу я напиться в одиночестве, чтобы никто меня не трогал?!
Цыган был страшен в своей свирепости, так что даже Бейсингему стало не по себе. Тяжелая бутылка ударилась в стену, брызнули осколки. Энтони повернулся, молча вышел и услышал, как дверь за ним захлопнулась с таким грохотом, что, казалось, содрогнулась стена.
"Получил? – насмешливо проговорил над ухом звучный холодный голос, показавшийся знакомым. – В следующий раз думать будешь, кому душу отдаешь".
Голос слышался так явственно, что Энтони невольно огляделся по сторонам. Однако в коридоре, кроме него, никого не было.
"Неужели я свихнулся с перепугу? – подумал он. – Вот уж позор так позор… Но в одном он прав: чтоб я еще хоть раз подошел к этому…" – Бейсингем не нашел слова и затейливо выругался. Стало чуть-чуть легче, однако он все же чувствовал себя как оплеванный. Неудивительно, что цыгана никто не любит – а он-то, дурак, старался…
Безумно хотелось поговорить с кем-нибудь, чтобы смыть мерзкое ощущение, оставшееся от встречи с Галеном. Он вышел на лестничную площадку – там, в темном углу, если приглядеться, можно было различить смутную тень. Это был Габриэль. Пограничник сидел на полу, вытянув длинные ноги и положив возле руки тесак. Энтони присел рядом на ступеньки.
– Что это вы ночью бродите, ваша светлость? – как обычно, без всякого почтения спросил Габриэль. – Я думал, вы спите давно…
– Тебя ищу. Генерал Гален деньги взять отказался.
– Еще бы он взял, – усмехнулся пограничник. – Тогда бы это был не он, а кто-то другой.
– И мы решили, что надо отдать их вам. Я бы в любом случае вас отблагодарил, но так будет лучше…
Пограничник не стал ни ломаться, демонстрируя бескорыстие, ни преувеличенно благодарить. Просто взял кошелек и сунул за пазуху.
– Спасибо, ваша светлость, – сказал он. – Мы, что бы о нас ни думали всякие там… не ради денег вас оттуда вытаскивали. Да и за деньги не ради всякого бы пошли. Но "спасибо" всегда приятно.
Энтони вспыхнул, вспомнив, что за всей этой суетой совершенно забыл о своих спасителях.
– Габриэль, прости меня, я вас даже не поблагодарил. Я… признаться, не в себе был. Спасибо вам всем… Братьям передай… и извинения, и благодарность!
– Передам, – кивнул пограничник. – А вы, ваша светлость, стало быть, с нашим генералом сегодня говорили?
– Говорил, а что? – нахмурился Бейсингем.
– Это хорошо… А то я к нему и сунуться боюсь. Как к двери подойду, он все ходит по комнате, ходит…
Габриэль снова откинулся к стене, а Бейсингем вернулся к себе в комнату. Спать по-прежнему совершенно не хотелось. Выпить, что ли? Едва он собрался выйти и кликнуть слугу, как в дверь постучали, и на пороге появился усатый капрал, не слишком трезвый и сияющий от радости.
– Ваша светлость! У вас свет под дверью, так я решился, хоть и поздно… Мы тут на радостях выпили. Сегодня, как вы и говорили, третий день. Так что я пришел.
– Ну и отлично! – обрадовался Бейсингем. – Тогда будь другом, принеси мне вина. И еды какой-нибудь прихвати, побольше… – он вдруг вспомнил, что забыл поесть, когда вернулся. Может быть, поэтому и не заснуть?
Артона ходил недолго. Вскоре он вернулся, неся бутылку и блюдо с хлебом и половиной жареного поросенка.
– Я мимо комнаты генерала Галена проходил, так он все ходит, – сообщил Артона. – Туда, сюда, как волк в клетке…
– Да какое мне дело, ходит он или сидит! – не выдержал Бейсингем. – Вы что, сговорились все, что ли?
– Потому что жалко его, ваша светлость! – горячо воскликнул капрал. – Не виноват он! Да если бы он мог с вами поменяться, то был бы самым счастливым человеком на свете! Ну так получилось…
– Да кто его винит! – окончательно потеряв терпение, стукнул кулаком по столу Энтони. – Дело же не в том, кто виноват. Дураки мы с ним были совершенно одинаковые, а уж что он себе там в голову вбил…
– Так ведь вы не знаете, что тут было, ваша светлость! Это вы его ни в чем не вините… А господа офицеры, им виноватого обязательно надо найти, они всю злость свою на него свалили.
– Что?! – И хмель, и усталость как рукой сняло, голова вмиг стала ясной. Энтони стремительно повернулся к капралу: – А ну, рассказывай…
Артона рассказал Энтони все, что происходило на поляне после возвращения Теодора.
– Вцепились в него, как волки. И уже здесь, в трактире… Все держатся вместе, а вокруг него пустое место, как будто он прокаженный. Ни один человек не подошел, ни из наших, ни из ихних. А ему ведь хуже всех, вы бы видели, какой он был! Он потом уже сел на лестнице, на ступеньке, возле самого верхнего коридора, и так там и сидел. А когда вы пришли, посмотрел, увидел, что все в порядке, и ушел потихоньку, пока вы его не заметили.
– Ты мне правду говоришь? – нахмурился Энтони. – Или это тебе у костра солдаты рассказали?
– Я весь вечер тут был и все сам видел! Это ведь я солдат в лес повел, вслед за вами…
– Хорошо, убедил. Сиди здесь. Поешь, тут на двоих хватит. Впрочем, погоди…
Он разрезал поросенка и хлеб, меньшую часть положил на тарелку и пододвинул Артона, а остальное взял и вышел в коридор.
За дверью комнаты Галена было тихо, должно быть, генерал наконец угомонился. Энтони остановился, прислушавшись.
"Ну и получишь ты сейчас!" – откомментировал голос.
"Да пошел ты!" – огрызнулся Энтони, перехватил поудобнее блюдо и толкнул дверь.
Действительно, Гален сидел у стола. Энтони вошел и поставил блюдо подальше, на другой край – вдруг этот сумасшедший еще скинет его на пол, с него станется…
– Ну, и что ты бесишься? – спросил он, не давая Теодору заговорить. – Как совершенно правильно заметили пограничники, дурость наша сегодня была одинаковой, друг друга стоим.
Гален молчал, мрачно глядя прямо перед собой.
– Кстати, они же сказали, – продолжал Бейсингем, – что тебя бы выкупить не удалось. Так что все к лучшему. Да не молчи ты, в конце-то концов!
Он взял Теодора за плечо. Тот вскочил как подброшенный, перехватил его руку, и Энтони потребовалась вся выдержка, чтобы замереть, не шелохнувшись.
– Ну, давай еще подеремся, – устало сказал он. – Будем завтра с битыми физиономиями, на радость обоим штабам…
Пальцы Галена разжались, и он снова опустился на табурет. Энтони сел рядом. "Нет, ну как же мне надоело возиться с ним!" – подумал он. То, что он сейчас скажет, говорить было нельзя, но если чем и можно привести цыгана в чувство, так это хорошей пощечиной.
– Знаешь что, дорогой мой! Я ведь к тебе в друзья не набивался. Ты сам, первый, если помнишь… Но уж коль скоро так вышло, что мы стали друзьями, то я отсюда не уйду. Раньше надо было думать, с кем на "ты" переходишь. Понял?
– Тони! – лицо Галена исказилось. – Знаешь, чем благородней ты себя ведешь, тем большей скотиной я себя чувствую. Ты спросил, отчего я бешусь – вот, я тебе отвечаю. Еще вопросы есть? Можно мне побыть одному?
– Нельзя! – ответил Энтони. – Мне надо тебе кое-что рассказать. Но сначала я хочу поесть. Кстати, ты сегодня ужинал?
Теодор покачал головой, и Бейсингем принялся разрезать мясо. Потом они долго молча ели, запивая по очереди вином из единственной кружки. Наконец, когда на блюде осталась лишь горка костей, Энтони взглянул на Галена. Как он и предполагал, злой энергии у генерала заметно поубавилось – и от еды, и оттого, что кружка была одна на двоих…
– А теперь рассказывай: что тебе эта цыганка наговорила? На тебе лица не было…
– Про сестру… – послушно отозвался Гален. – Зара вышла замуж, старуха ее недавно видела. Потом про мать. Оказывается, она умерла года через два после того, как меня забрали, от родов. Так что все зря. Пока отец был жив, я ее искать не решался. Он погиб, когда мне было двадцать два года, и тогда я начал, и получается… Получается, что все эти годы я искал мертвую…
– А в лес зачем кинулся?
– Уже когда она ушла, я сообразил, что про сестру-то ничего и не узнал – ни какое у нее теперь имя, ни в каком она таборе. Вот я и пошел за цыганкой.
Энтони содрогнулся от омерзения. Конечно, война есть война, но существуют вещи, от которых делается противно, словно в дерьме роешься голыми руками. Противно, зато просто и безошибочно: мать, сестра… Как его взяли – словно рыбу, подсекли и выдернули. Терри был весь черный после разговора с цыганкой, конечно, когда он в лес кинулся, то уже ничего не соображал…
– Ты прости, Тони, – теперь Гален был совсем смирный, он притих как-то сразу, – слишком много всего. Сначала про мать узнал, потом история с тобой, и еще всякое было…
– Что было, Артона мне рассказал, и кое-кто за это поплатится. Меня другое смущает: уж больно все хорошо было рассчитано. И то, что ты уже пьяный, и как разговор вести, чтобы сначала оглушить, а потом заманить… Скажи: о том, что ты ищешь мать и сестру, многие знали?
– Да половина таборов, если не все. На этом бы меня и пьяного не поймали. Тут другое: мое цыганское имя – вот оно действительно мало кому известно. И некоторые вещи она говорила из тех, что надо знать – имена, места… Поэтому я и поверил ей сразу и безоговорочно.
– И сейчас тоже веришь?
Гален пожал плечами и устало оперся головой на руку.
– Не знаю, Тони… Может быть, и хочу поверить. Надежда – страшная вещь, когда она длится годами, она выматывает хуже отчаяния. Давно бы надо все это бросить, но у меня ведь никого нет. Отец погиб, родных не имеется, друзей… Ну какие при моем норове друзья? Кто бы после сегодняшнего ко мне подошел, кроме тебя? Так ведь мне от твоего благородства еще хуже, и я буду на тебя кидаться, пока не пошлешь ты меня к Хозяину…
– Ну, сегодня все же не послал, хоть и собирался. Заступились за тебя – сначала Габриэль, потом Артона. А как дальше будет – посмотрим… Я ведь зачем пришел? Странная получается история. Охота шла именно за тобой, это совершенно ясно. Вопрос другой: зачем ты нужен живым ольвийскому штабу? Если бы они хотели от тебя избавиться, то проще было бы пристрелить.
– Я и сам об этом думал весь вечер. Ольвийцам я живым не нужен… – он коротко выдохнул и замолчал.
– А кому нужен?
– Ты что-то знаешь? – быстро спросил Теодор.
– Только то, что рассказали пограничники, когда мы ехали обратно. Тебе, думаю, тоже полезно будет это узнать. Когда Лориан отправился за деньгами, Габриэль остался с мойзельцами и кое-что выведал, да они и не скрывали особо. Им очень хорошо и точно объяснили, что именно следует сделать. Совсем немного: привезти цыганку, устроить засаду и взять живым того, кто пойдет вслед за ней. Неудивительно, что вышла ошибка, они ведь не знали, как выглядит тот, кого ловят. Затем они должны были проехать с пленником около сорока миль на юг – притом что ольвийская армия находится от нас на северо-востоке – и передать его тем, кто их нанял. А чтобы не ошибиться, этих людей им показали.
Энтони взглянул на Теодора. Лицо цыгана было непроницаемым, лишь в глазах то странное выражение, что и в день, когда он чудом избежал смерти на берегу Саны.
– Ну?! – спросил он.