Она. Вот тут я с вами решительно не согласна! Шейк возвращает человеку его индивидуальность, и она прорывается в танце совершенно непроизвольно. (Прислушиваясь к музыке, как бы в намеке изображает шейк, придавая ему какую-то незамысловатую эксцентричность.) Мне свободно, легко… Я вся выражаюсь в танце… И это оттого, что я совершенно не скована заранее определенной формой… Я счастлива. Я импровизирую!… (Заканчивает танец вместе с оркестром, который прекращает играть.) Ну, каково?
Он. Очень мило. Но все-таки безобразие.
Она. Вы просто варвар. Конформист. Ходячая добродетель – вот Вы кто! Представляю, каким увальнем Вы были в молодости.
Он. Вы полагаете? А известно ли Вам, что в разгар НЭПа я до упаду танцевал лезгинку и камаринского?… Из чувства протеста, правда, по поводу растленных танцев – шимми и этого чарльстона.
Она. Как? Вы никогда не танцевали шимми?
Он. Танцевал. И чарльстон тоже, что не помешало мне впоследствии осудить их самым недвусмысленным образом.
Она. Вы какой-то танцевальный двурушник. Нет, никогда не поверю, что Вы могли танцевать чарльстон. Этот танец требует неизъяснимого, пленительного изящества, искренности! Веселья!…
Он (упрямо). А я Вам говорю, что танцевал чарльстон.
Она. Докажите.
Он. Где?
Она. Здесь.
Он. Когда?
Она. Сейчас. Сию минуту.
Он. И докажу.
Она. Валяйте.
Он (встал со скамейки). Так. Погодите… Во-первых, так… Нет, не то… Постойте-ка… (Решительно.) Не могу.
Она. Почему?
Он. Я лишен музыкального сопровождения.
Она. Не приходите в отчаяние, сейчас Вы услышите его. (Напевает мелодию старинного чарльстона, прихлопывая в такт руками.) Ну – что же Вы? Стыдитесь… так оскандалиться…
Он (яростно). Никогда!… (Неуверенно проделывает несколько движений, отдаленно напоминающих то чарльстон, то лезгинку.) Прошу усилить музыкальное сопровождение. Громче!
Она. Ни за что.
Он. Громче!
Она. Нас отправят в милицию.
Он. Пусть! (С некоторым азартом и уже увереннее выделывает замысловатые па.) Ну как?
Она. Прогрессируете… Но, в общем, не ахти.
Он (перестает танцевать). Все понятно. Чарльстон – парный танец.
Она (настороженно). Что Вы хотите этим сказать?
Он. Его нельзя танцевать в одиночку.
Она. Уж не считаете ли Вы, что в Вашем танце должна принять участие и я?
Он. Несомненно.
Она. А милиция? Могут появиться и дружинники.
Он. Поздно. Меня не остановишь!
Она. Эх! Пропади все пропадом.
Они танцуют. До совершенства, конечно, далеко, но постепенно дело начинает налаживаться.
Он. Ага! Вот видите… танцуем!
Она. Мягче! Не надо так прыгать. И не выбрасывайте свои ноги с такой адской силой в разные стороны! Где чувство меры? Помните об изяществе. Достаточно… хватит.
Прекращают танцевать.
Он. По-моему, что-то вышло.
Она (вежливо). В какой-то степени.
Он. Вот видите (торжествуя) – я танцевал чарльстон!
Она. Вероятно. Но очень давно.
Он. Сорок лет назад! Некоторые па, конечно, могли выветриться из головы, но общий рисунок…
Она. Родион Николаевич, я Вам почти поверила.
Он {агрессивно, поблескивая глазами). Но я танцевал и шимми!
Она. Побойтесь Бога… Вспомните о Вашем сердце.
Он. Не побоюсь. Исполняйте мелодию!
Она. Вот уж не думала, что Вы такой неуемный…
Он. Никаких полумер – танцевать так танцевать!
Она. Эх, спета наша песенка!…
Аккомпанируя себе, они начинают танцевать шимми. Этот танец удается им, пожалуй, лучше.
Он (танцуя). Извольте – могу и шимми… Ага! Видите.
Она. Спокойнее. Вы слишком трясетесь.
Он. Но в этом танце надо трястись.
Она. Не в такой мере. Надо чуть трястись. Чуть – в этом весь фокус.
Он. Пожалуйста, могу и чуть. Танцуют почти хорошо.
Она. Довольно.
Они останавливаются.
Я не ожидала. Вы молодец.
Он. Вы тоже не промах.
Она. Но тем не менее нам решительно следует передохнуть.
Он. Пожалуй. В этой мысли что-то есть.
С удовольствием располагаются на скамейке.
Она. Боже мой, как прекрасно.
Он. Лучше не бывает.
Она. Но мы все-таки большие молодцы.
Он. Мне тоже это кажется. (Помолчав.) Что ни говори, а шимми и чарльстон значительно превосходят эти новые танцы.
Она. И почему же Вы с ними так яростно боролись в свое время?
Он. Но кто мог ожидать, что в конце концов они окажутся такими пристойными?
Она. Нет, жизнь прекрасна.
Он. Вы правы. Давайте поедем на пароходе в Каунас.
Она. Нельзя. Это может быть дурно истолковано.
Он. Как? Неужели мы еще в таком возрасте?
Она. А вы думаете!
Он (взглянул на нее). Черт возьми – Вы опасное существо.
Она. Но не для Вас. Как вы могли забыть – ведь Вы женоненавистник.
Он. Именно так. (Пылко.) Разве есть еще на свете женщины, с которыми хоть в малейшей степени можно было бы сравнить… Нету их. Испарились!
Она. Д-да, видимо, испарились… И мужчины тоже… которых можно было бы сравнить… испарились!
Он. И мужчины испарились… и женщины испарились.
Она. Все испарились.
Он. Вот ужас-то.
Она. Но нам с вами это безразлично. Мы помним, как нас любили.
Он. Вот именно. И нам этого достаточно.
Она (вдруг). Вы полагаете?
Он (встрепенулся). А Вы?
Она. Я?… (Слабо.) Почему бы и нет… Полагаю.
Он. Я тоже… (Осторожно.) Полагаю.
Она. Вот и хорошо. Мы оба полагаем.
Он (решительно). Полагаем – и все.
Она. А ведь находятся такие глупцы… уверяют, будто одиночество страшит…
Он. Надо же!
Она. Вот уж не страшит…
Он. Смешно подумать… (Неожиданно.) Хотя иногда под вечер… вдруг взгрустнется.
Она (подумав). Разве уж совсем немножечко…
Он. Еле-еле.
Она. Совсем чуть-чуть.
В ресторане оркестр заиграл вальс. Они встают со скамейки. Он берет ее за талию. Она улыбается, и они медленно кружатся в вальсе.
VII.
Ее двадцать третий день
На море только что зашло солнце, вот-вот начнет темнеть. По тропинке меж сосен медленно бредут Родион Николаевич и Лидия Васильевна.
Он. Отчего Вы смеетесь? Молчали, молчали – а теперь смеетесь.
Она. Все-таки мы замечательные молодцы с Вами.
Он. Вы твердо убеждены в этом?
Она. Вот уже второй час ходим-бродим, никак остановиться не можем.
Он. Да. Нечто новое в моей жизни. Например – только что наблюдал закат солнца.
Она. Он был на редкость удачный.
Он. Возможно. Но мне с Вами несдобровать. Есть все основания полагать, что я уже лечу в пропасть. Позавчера ночью танцевал чарльстон у ресторана!
Она. Да, это была картинка.
Он. Ужас! Вспоминаю наши бесчинства и содрогаюсь.
Она. И напрасно. Все было так мило. Я совершенно от Вас этого не ожидала.
Он. А если бы нас засекли? Кто-нибудь из моих врачей?
Она. Но какой Вы начальник, если боитесь ответственности?
Он. Вас послушаешь…
Она. Вот и слушайте. Не так уж долго осталось. (Замолкла.) Кстати, почему Вас целый день не было видно?
Он. Ездил в город. Сегодня у меня была операция в клинике.
Она. Странно… Неужели Вы еще и практикуете?
Он. По специальности я хирург… обязан быть в форме. Для нашего брата отсутствие тренировки смертельно. Хирургия – дело военное. (Усмехнулся.) А случиться может все.
Она. Все?
Он. Кто может поручиться.
Она (помолчав). Это ужасно.
Он. Еще как.
Они подошли к братскому кладбищу. Оно расположено у самого моря, там, где шоссе поворачивает чуть в сторону от высоких сосен. Мраморные четырехугольные постаменты – надгробия с именами погибших. Над ними барельеф из песчаного камня, на котором высечены три солдатские каски.
Она. Братское кладбище… Я здесь уже бывала.
Он. Идемте. Не стоит останавливаться.
Она. Почему?
Он. Не надо.
Она. Вы какой-то удивительный.
Он молчит.
А странное выбрали место для кладбища. У самого моря.
Он. В октябре сорок четвертого здесь шли жестокие бои. Противник сопротивлялся отчаянно… Мы понесли большие потери (Снова молчит.) Они погибли тут, у моря, на этой земле. Тут и похоронены.
Он. Вы здесь воевали?
Он. Нет.
Она. Откуда же знаете?
Он. Я слышал.
Она. И все это было. Вспомнить страшно.
Он. Но надо помнить.
Она. Тех, кто погиб?
Он. Тех тоже.
Она. И Вы все-таки думаете… это повторится?
Он. Надо жить так, чтобы не повторилось.
Она {посмотрела на него благодарно). Как верно… (Не сразу.) Я yстала. (Садится на скамью.)
Он. Ну что ж (Сел с ней рядом.)
Она. Помните, я обещала рассказать, почему разлюбила театр. Так вот – это произошло после Петиной смерти. (Усмехнулась.) После победы. Со мной случилось что-то необъяснимое… Когда за сценой начиналась бутафорская стрельба, мне становилось совестно… нестерпимо стыдно. Горе, гибель людей – это было свято для меня – тут кончалось искусство… И мне было не до притворства… Я оставила театр. (Снова помолчала.) А в цирке царило веселье, все смеялись вокруг, радовались… Это было спасение.
Он. Мне трудно это понять.
Она. Я знаю. Меня и друзья не понимали. Но что поделаешь – я люблю смех, веселье… Наверно, я малодушный человек. Но что поделаешь. (Помолчав.) Почему вы улыбнулись?
Он. Вспомнил ту минуту, когда впервые вас увидел.
Она. И что же?
Он. Я чуть не расхохотался тогда. Нет-нет, Вы вовсе не показались мне смешной… Просто мне вдруг стало весело.
Она. Право, не знаю, должно ли меня это радовать.
Он (не сразу). Вы уезжаете… послезавтра?
Она. Да. (Улыбнулась.) Уже.
Он (растерянно). А я к Вам привык.
Она (изумилась, но не подала вида). Отвыкнете.
Он. Наверное.
Она (рассердилась). Это радует Вас?
Он. Нет… Печалит… Если говорить серьезно – печалит. Хотя это, конечно, глупо.
Она. Но почему же глупо?
Он. Уж не знаю Глупо – и все. Ладно. Черт с ним. В конце концов, я привык к одиночеству. (Усмехнулся.) С ним не соскучишься.
Она. Вы не сердитесь, что я спрашиваю… Но Вы молчите, а я не могу понять, отчего Ваша жена оставила Вас. Что случилось?
Он (негромко). Война случилась.
Она. И что же?
Он. Она пошла воевать. Не вернулась. (Улыбнулся.) Вот и все. Вот такие дела. Очень все просто.
Она (тихо). Молчите. Ладно.
Он. Я и молчал. Это Вы велели. (Не сразу.) Хотя зачем молчать? Молчать о ней нет расчета. Она была хирург, как и я, а когда идет война, место ему на фронте. Это ведь ясно. Мы воевали на разных фронтах и не встречались с сорок первого… Она дважды была ранена и дважды возвращалась в армию… В сорок четвертом ее не стало. Убили все-таки. Целых три года она жила без меня. (Задумался.) Может быть, изменилась?… Не знаю. Но забывать ее мне нельзя. Не положено. (Помолчав.) Когда я в Ленинград вернулся, мне все казалось – она жива; иду по улице и думаю: она дома ждет. Дочке шесть лет исполнилось… Мы с ней по Невскому гуляли, по Летнему саду, дурачились… а думали о ней.
Она. А отчего Вы Ленинград оставили? Ведь это Ваш город… Вы любили его?
Он. Любил.
Она. А как же решили оставить?
Он. Так случилось.
Она. Но Вы могли вернуться в него.
Он. Нет.
Она. Но почему?
Он (почти грубо). Нельзя было – и все.
Она (тихо). А Вы очень были счастливы?… (Дотронулась до его руки.) Тогда… до войны?
Он. Наверно.
Она. А я не знаю – была я счастлива, нет ли. Вот веселая была, это я помню. Вообще-то совсем счастливых людей на свете не бывает… или они мало на глаза попадаются, что ли. Хотя… (Оживилась.) Вот интересная история: как-то я наблюдала на улице очень счастливую парочку… я их встретила поздно вечером на Арбате, они довольно медленно шли – очень уж были старенькие, но такие аккуратно одетые, приветливые… Он ее осторожненько под руку вел, и они при этом страшно смеялись. (Подумала.) Счастливее людей я не встречала больше.
Он. Вы завидовали?
Она (тихо). Да.
Он. Я тоже завидовал бы, наверно.
Она (с улыбкой восхищения). Они шли, поддерживая друг друга… И такие веселые.
Он. Вот что я Вам замечу, Лидия Васильевна… И не поймите, что в укор… Верность – высшее проявление силы.
Она. Правда? (Задумалась.) Может быть. (Посмотрела на него.) Может быть. (Оглянулась вокруг.) Я часто прихожу сюда… Даже не знаю отчего. Здесь так торжественно обо всем вспоминаешь… возвышенно, что ли… И такая глубокая боль трогает тебя – просто невозможно. (Подходит к надгробьям, читает.) "Сержант Акимов Петр. Родился в 1924 году- погиб 23 октября сорок четвертого года". Только-то двадцать ему было. А вот у этой надписи, когда ни приду,- свежий букетик положен. Необыкновенно, правда? Значит, каждый день кто-то сюда приходит… (Читает.) "Семенова Нина, майор медслужбы. Родилась в 1912 году, погибла 25 октября сорок четвертого года". Ей уж больше тридцати было, этой Нине… Сейчас совсем немолодая была бы. (Подняла с постамента цветок, понюхала.) Еще свежие… Кто-то утром положил.
Он (негромко). Не троньте.
Она, вдруг словно очнувшись, пристально смотрит па него, не решаясь спросить.
Она. Боже мой… Простите меня…
Он (улыбнулся). За что же?…
Она. А я все смеюсь… все шучу.
Он. Это ничего.
Она (вдруг разом поняла все). Вот почему вы остались здесь… Вот для чего.
Он (помолчав). Совсем уже стемнело. Идемте.
Он оглянулся, а ее уже нет.