К полудню стан уже почти весь свернули. Отпустив джунгаров под предводительством Джурджагана вперед, они неспешно ехали по изрытому копытами снегу. Баргузен, хоть и вертелся рядом, встревать не решался. Дорган с куаньлином трусили позади, почтительно держась позади свиты хана.
Под вечер ветер немного окреп, ясное небо затянуло мягкими перистыми облаками. Копыта всадников неспешно переступали, вспугивая мелкую степную живность, собравшуюся было покормиться на взрыхленной копытами проехавшей конницы земле. Один раз Илуге даже показалось, что он заприметил в росших небольшими группами зарослях тальника и караганы рыжий хвост лисицы, однако стрелять не стал: и свет был не тот, и в руке своей он был не слишком уверен. Илуге дал себе клятвенный зарок, что бы ни случилось, больше не терять голову настолько. Дорога давалась тяжело. Впрочем, и Чиркен против обыкновения почти всю дорогу молчал: надо думать, по той же причине.
Из-за затянувшихся сборов они въехали в стан джунгаров, когда уже давно стемнело, по молодой луне, и их уже никто не встречал. Сейчас Илуге думал уже только о том, чтобы добраться до постели. Мелькнула мысль, что кто-нибудь, – Янира или мать, – мог бы позаботиться разжечь очаг.
В его юрте кто-то был, – Илуге понял это по пробивавшейся полоске света у входа, и сердце Илуге затопила благодарность. Баргузен, Дорган и куаньлинский пленник, расседлав коней, вошли следом.
Янира и Ицхаль сидели рядом у полупогасшего очага. Мясо в плошках, явно приготовленное к праздничной встрече, давно остыло, однако чайник слегка дымился. Обеим хватило одного взгляда на его лицо.
Он шагнул вперед, поклонился онгонам. Молча сел. Принял из рук матери чашку. Баргузен, как ни в чем не бывало, уселся рядом, сверкнул глазами на Яниру. Дорган и куаньлин неловко топтались у входа. Илуге махнул им: садитесь, мол.
– Что так поздно? – одна бровь Яниры дернулась вверх, губы понимающе изогнулись.
– Отстань, – буркнул Илуге угрюмо, но не обидно.
Горячий горьковатый напиток растекался по телу теплом.
– Я бы не хотела сейчас тебя тревожить, – начала мать, и было что-то в ее тоне такое, что Илуге сразу подобрался. Да, и Джамцо с ней нет, хотя обычно она всегда старалась приносить его Илуге, просила подержать его, поиграть, словно надеялась завязать между братьями узы крови. Напрасно. Илуге не то что бы не любил малыша, – просто тот был чем-то совершенно ему чуждым, словно диковинный ручной зверек. Впрочем, быть может, это оттого, что он вообще не знает, как обращаться с маленькими детьми?
Илуге покосился на сидевших вокруг и, крякнув, поднялся. Ицхаль вышла следом как была – в одной безрукавке. Илуге потянулся было, чтобы скинуть шубу, накинуть ей на плечи, но мать подняла тонкие пальцы: ах да, она же туммо – владеющая внутренним огнем. И не только. Илуге даже прикусил язык, настолько ему хотелось спросить мать кое о чем.
Однако ее слова разом заставили его собраться. Гхи. Илуге имел с ними дело всего один раз, но этого ему было более чем достаточно.
– Это удивительно, – медленно выговорил он, когда Ицхаль закончила свой рассказ, – Зачем он приходил?
– Не знаю, – мрачно ответила Ицхаль, – Но… Не для того, чтобы убить меня или Цаньяна. Быть может, за тобой. Снова.
– Почему сейчас? – она, Ицхаль Тумгор, знает о мотивах своего брата, князя, намного больше.
– Возможно, что-то все это время…отвлекало его, – Ицхаль охватила себя руками, глядя на ровные столбы дымков, поднимавшиеся над юртами к нарождающейся луне. Илуге молча разглядывал ее точеный профиль.
– И ты не воспользовалась…своей силой? – он все же спросил это. Спросил.
Зеленые, раскосые, – такие же, как у него самого, глаза казались бездонными.
– Илуге, – тихо сказала мать, – Я думала, ты уже начинаешь понимать.
– Что именно?
– Ты задал вопрос не о том, – она покачала головой, – На самом деле, ты ведь хотел знать, отчего я, Ярлунга, – та, чьи желания сбываются, не пожелала своему сыну безоговорочной победы?
О, как же с ней трудно!
– Отчасти, – выдавил Илуге.
– Илуге, – она взяла его за руку, и от ладони к локтю, а потом дальше по плечу прокатилась приятная щекотка, – Желание должно быть настоящим. Признаться, в это время я, будто простая скотница, могла желать только одного: чтобы вы оба, ты и Янира, – остались живы. Живы. Остальное было неважно.
Илуге вспомнил один из самых неприятных моментов боя, когда хуа пао, казалось, летит прямо на него. Снаряд пролетел у него над головой, обдав ужасающей волной жара, и взорвался в пяти корпусах позади. Разорвав троих, шедших за ним следом, в клочья. Унда был четвертым – единственным, кто не умер сразу.
– Прости, – он выговорил это с трудом.
Отношения между ними все это время были натянутыми и странными. Будто они оба, если и хотели сказать друг другу что-то очень важное, то не могли. Илуге, привыкнув с детства ни на кого не рассчитывать и ни от кого (кроме Яниры) не зависеть, иногда просто не знал, о чем люди говорят с матерьми. Тем более – с такими. Иногда она казалась ему ужасающей, иногда – чужой, но всегда – недосягаемой. Ледяная принцесса из колдовских гор, такая молодая. Женщины степей, имея взрослого сына-воина, уже к сорока годам в большинстве своем выглядели старухами. Их следовало защищать, беречь, уважать, но никогда… опасаться.
– Я думала, что ты сам скоро поймешь это, – мягко сказала Ицхаль. Ее рука была теплой и мягкой, и это прикосновение странно трогало какие-то глубокие струны в его душе, – Власть, словно обоюдоострый меч, имеет два лезвия. На одном – твои желания, на другом – их последствия. Хороший воин не достает меча без крайней необходимости.
Это было, пожалуй, ему более понятно. Но не совсем. Не совсем.
– Такая необходимость была. Была!
– Возможно, – длинные светлые пряди волос упали, скрыв ее лицо.
– Пожелай теперь, чтобы мы нашли выход, – хрипло прошептал он, – Потому что, – я чувствую! – от этого зависит судьба Великой Степи. И не только, ты ведь знаешь.
Пальцы, мягко охватившие его запястье, слабо дрогнули.
– Знаю, – так же тихо произнесла она, – Это словно раздвигать бесконечные слои черных шелковых знамен. И за ними – предопределенность всего под небесами. Я – всего лишь орудие, мой мальчик. Щепка в водовороте.
– Иногда и маленький камушек может разрушить город – если он лежит на вершине горы.
Глава 7. Подземелья
Земли кхонгов встретили их свирепыми метелями: страшные зимние бури гнали с вершин Крох-Ог низкие серо-фиолетовые тучи, обрушивавшиеся на предгорья тяжелыми снегопадами и ветрами, сбивавшими с ног. Кхонги, как и охориты, спокон веков селились в горных лесах, однако у них местность была менее однообразной: попадались и выбеленные ветром плоскогорья, где, бывало, паслись крупные стада диких яков и красавцев-архаров, и глухие кедровые леса, звенящие во время глухариного тока. Весной тысячи ручейков низвергались с гор, собираясь в мелкие быстрые холодные речки. Ручейки стремились вниз, на равнины, вливаясь в могучую Горган-Ох, заставляя ее широко и привольно разливаться, насыщая весенней влагой топкие берега, – пристанище лебедей, чирков и цапель.
Однако пути в селения кхонгов, – а они, в отличие от большинства степняков жили оседло, в основном возле своих приисков, на большой высоте, – были нелегки и путаны. Тули прислал за ними проводника сразу после Аргун Тайлгана, который Илуге провел на редкость тихо, без особенной охоты выполняя все положенные обряды. Его снедало нетерпение, день за днем он в-основном проводил в юрте Ягута, – кхонгского кузнеца, который жил у джунгаров, даря им свои великолепные изделия по давнему уговору с ханом. К его облегчению, могучий угрюмец заинтересовался хуа пао и теперь вместе с Чонрагом раз за разом сооружал и испытывал орудия все большего размера, к восторгу ребятни. А теперь вот решил поехать с ними к кхонгам. Все уговоры Илуге, – он, признаться, к своему стыду боялся пожертвовать еще и кузнецом, – пропали втуне. Ягут просто приехал к его юрте в назначенное время сбора, и у Илуге не было над ним власти, чтобы отослать назад.
Зато Янира, наоборот, явно обрадовалась, – они давно дружили, еще с тех пор, когда была жива Нарьяна, а у них, случалось, не было на ужин и супа из деревянной ложки.
В результате, конечно, ехать вызвались храбрецы со всей степи. Мысль о том, что в страшные заброшенные штольни пойдут женщины, а мужчины-воины останутся ждать, была нестерпимой.
Илуге, тайком ухмыляясь, отобрал примерно две сотни человек, – передовой отряд. И постарался, чтобы людей из разных племен было примерно поровну.
Баргузен тоже поехал, хотя Илуге и не позволил ему взять больше никого из своей сотни. Чонрага же просто пришлось взять – он все это время ходил за Ягутом как привязанный. Да и сам Ягут пробурчал что-то вроде, что парень толковый, без него будет несподручно. А вот Турхга и братьев Нарьяны Илуге даже слушать не стал: хватит с него героев.
Конец зимы тоже выдался довольно мягким, – оттепели следовали одна за другой. В медвежьих берлогах, должно быть, уже родились крошечные слепые медвежата, а к концу ясного дня снег покрывался хрустким голубым настом – самое бы время ловить жирных тетеревов, пойманных в снежную ловушку.
Однако, за исключением случаев, когда добыча сама шла в руки, Илуге старался удержаться от соблазна. Торопил. Что-то внутри него вело неумолимый отчет времени, будто бы он предчувствовал. А, может быть, так и было. Быть может, что-то из магических способностей матери и передалось ему.
Становище кхонгов удивило его. В отличие от джунгаров и косхов, ставивших юрты плотным кольцом на случай внезапной атаки, кхонгские четырехугольные бревенчатые жилища были привольно рассыпаны в небольшой, поросшей редким лесом ложбинке. Видимо, они все же не слишком опасались нападения. Впрочем, – Илуге это оценил глазами воина, – местность сама по себе являлась наилучшей защитой. По узким и скользким горным тропам без проводника сюда было бы необычайно трудно добраться. Не раз его наметанный глаза различал еле заметные признаки оборонных ловушек: здесь из-под снега торчит конец бревна, тут вдруг проводник сворачивает с тропы, и строго-настрого предупреждает не заходить на нее…
В воздухе раздавался звон ударов молота о наковальню и, обернувшись, Илуге увидел на лице угрюмого горбуна улыбку.
Зажмурив глаза и жадно раздувая ноздри, Ягут счастливо вздохнул:
– Шахтовый уголь жгут. Уже руду отшлаковали, сейчас будут добавлять примеси.
Какие примеси, не сказал. Кхонгские роды свято хранили секрет своих покрытых странным травленым рисунком мечей, которые гнулись, но не ломались, сохраняя прежнюю остроту, и одинаково легко разрезали кость, кожу, – и лепестки цветка, оброненного на острие.
Их уже явно ждали, потому что никто в поселке не пришел в движение, не засуетился, продолжая свои обычные дела. Возле кузниц, – их было видно по черному маслянистому дыму, поднимавшемуся над крышами из дранки, – было особенно многолюдно, толклись мальчишки, как они толкутся у джунгаров возле объездчиков лошадей.
Тули с десятком воинов выехал им навстречу – приятный знак уважения. Тепло поприветствовал, проводил в гостевые дома. Илуге это было в диковинку – увидеть большие, сложенные из бревен домовины, в которых одновременно можно разместить не меньше пятидесяти человек. Однако для кхонгов это неудивительно, им часто приходится принимать торговцев, которые не ждут Пупа, – обычного места торгов, – а едут прямиком в надежде выбрать лучшее оружие по лучшей цене
Кхонгские женщины, – невысокие, со множеством мелких косичек, на концах которых болтались разноцветные бусины, уже расставляли на столах угощение с дороги. Обстановка домов тоже была непривычная: широкие лавки, высокие столы вместо низеньких столиков и подушек. Проследив за его взглядом, Тули усмехнулся, похлопал по плечу:
– Что, не доводилось бывать у кхонгов, угэрчи? Нам-то ведь нет нужны кочевать, грузить весь скарб на скотину, а потому мы можем делать вещи вот такими, – он хлопнул по широкому столу тяжелой ладонью, – основательными. Долгие годы прослужит такой стол. За ним, как говорят, еще мой дед сиживал.
Илуге украдкой погладил потемневшее от времени, гладко выструганное дерево. Ему, признаться, тоже бы хотелось иметь длинный и славный род. Иметь воспоминания о предках-воинах. О деде. Рассказы матери до сих пор звучали не как история рода, – как страшная и диковинная сказка. А еще она ни разу не заговорила о его отце.
Тули пригласил их двоих, – его и Ягута, – почтить вождя. Убедившись, что прибывших встречают достойно, Илуге привязал Аргола рядом с небольшим стожком сена, – тоже удивительно, в степи лошадей просто пускали пастись, – и широким шагом двинулся вслед за Тули.
Мэргэн, вождь кхонгов, был уже стар. Илуге встречался с ним, когда было назначено Тэнгэрин Утха, и теперь почтительно склонил перед вождем голову. Надо сказать, в юрту ему всегда приходилось входить, согнувшись чуть не вдвое, а здесь он не без удивления отметил, что в украшенную тяжелыми резными наличниками дверь может пройти прямо и человек выше него.
Мэргэн сидел в гладко оструганном кресле из серебристой лиственницы перед таким же высоким и широким столом. Позади вождя стояли пятеро его сыновей, – все очень высокие, густобровые, бледнолицые, с простыми ремешками, стягивающими вьющиеся волосы вокруг лба.
– Да будет милостиво к тебе Вечно Синее Небо, вождь, – ему, как гостю, приличествовало начать первым.
– И к тебе, угэрчи, – лицо Мэргэна прорезала скупая, словно трещина, улыбка, сделавшая вождя ужасно знакомым. В следующее мгновение Илуге обернулся на Ягута: как же он раньше не догадался!
Ягут шагнул вперед, преклонил колени, подставляя голову под благословение:
– Доброго здравия тебе, отец.
– И тебе, сын, – пальцы Мэргэна запутались в черных блестящих кольцах волос кузнеца, – Не жалеешь ли?
Это был какой-то давний разговор, который отец с сыном начали давным-давно.
– Нет, – твердо ответил Ягут, – у джунгаров мне хорошо, – Хан Темрик меня ценил, и хан Чиркен ценит тоже. Угэрчи Илуге вот… тоже задачки подкидывает. Интересные, – кузнец оскалился. Ему удалось выковать детали, двое превышающие размером те, что нужны были для постройки обычного хуа пао. Все их они привезли с собой. Ягут заверил, что деревянные детали срубят здесь, у кхонгов, незачем тащить их за собой.
– И ладно, – вождь снова улыбнулся, а потом Ягут пошел по могучим рукам своих родичей, и Илуге с восхищением и завистью отметил, что и горбуном он не смотрится увечным даже рядом со своими громадными братьями. Все сыновья Мэргэна были выше него самого. Старший из них был уже тоже сед, и рука у него была такая же твердая, черная и мозолистая, как у Ягута.
Появилась жена Мэргэна и две его дочери, хлопоча по хозяйству. Девушки явно с трудом сдерживались, чтобы не повиснуть на шее у Ягута, – наклонялись к нему, шептали что-то, толкали локтем, проходя. Наметанный глаз Илуге отметил, что живет вождь очень просто, – видно, не нужно ему обозначать свою власть показной роскошью. Правда, вся посуда на столе оказалась бронзовой или серебряной, удивительно тонкой работы.
За разговором Илуге понял, что вождь ладит и со своими сыновьями, и со своим военным вождем. Хорошо, когда племя управляется слаженно: это как сжатый кулак, который не сломать, точно пальцы, поодиночке.
Жена Мэргэна присела рядом с Ягутом, взяла его за руку и тихонько гладила, радуясь встрече. Она была маленькая, простая и домашняя, с сеткой густых морщин от постоянных забот и сурового климата этих мест. Но глаза у нее были большие и яркие, добрые глаза. Илуге сглотнул.
" Пожелай мне удачи, мама."
– Что ж, слышал я о твоей затее, угэрчи, – наконец, после чинной трапезы и важных, неторопливых разговоров, которыми обычай велел предварять серьезные дела, произнес Мэргэн, – И, скажу я тебе, что удивлен твоей мудростью. Правильно понимаешь, что на куаньлинов надо нападать сейчас. Правильно рискнуть хочешь. И правильно вождей прижал, – он с усмешкой стрельнул глазами в Тули, явно сконфуженного, – А что до того, что тебе говорили – это правда. Есть в старых штольнях такой путь. Найти его будет непросто, но тут тебе все мы поможем. Все кхонги.
Илуге вздохнул с облегчением: он приготовился долго уговаривать неподатливого старика. Помощь кхонгов будет неоценимой, как и каждая крупица знаний, которой они поделятся с ним.
– Мне тоже понадобится твоя помощь, отец, – вдруг сказал Ягут, – Того, что я выковал, еще недостаточно. Три хуа пао, захваченные в бою, мы оставили по приказу угэрчи. И почти весь запас снарядов к ним, что удалось захватить. Надо бы разогреть горны, да приниматься за работу. А еще тот порошок. Состав-то я определил: в нем есть сера, селитра и уголь. А вот изготовить его – тут наши знатоки нужны. И материалы. Селитряные ямы здесь есть, знаю. Серу вот где добыть…
Мэргэн только посмотрел на сына. В этом взгляде была и гордость, и любовь, и что-то еще неуловимое.
Илуге почувствовал, что сердце у него заныло. И как Ягут оставил такую семью, где можно всегда найти поддержку, всегда почувствовать любовь близких людей?
Следом за дочерьми, накрывавшими раньше, в залу вошли еще две кхонгки, – судя по покрытым платками волосам замужних женщин, жены сыновей. Обе были красивы. Илуге вдруг заметил взгляд Ягута, метнувшийся к лицу одной, – жадный, горящий взгляд, сменившийся хорошей, настоящей улыбкой.
– Рад видеть вас. Рада. Алия.
Старшая из женщин сверкнула улыбкой:
– И тебе счастья, Ягут. Бросай своих джунгаров, приезжай обратно. Мы тут тебе невесту сыщем.
Вторая девушка, Алия, чуть покраснела.
– Не надо мне невесты, – отмахнулся Ягут, – А надо будет, я и у джунгаров найду. У них знаешь, какие есть красавицы!
В голосе его звучали одновременно гордость и насмешка.
" Задирает", – подумал Илуге. Рада, старшая, добродушно фыркнула:
– Да уж видали парочку!
Мать Мэргэна, явно более осведомленная, чуть подняла бровь и Рада мгновенно умолкла. Илуге в общем, и не был против продолжения перепалки: на столь оживившегося Ягута стоило посмотреть, а состязание в красоте с кхонгками та же Янира, к примеру, уж точно бы не проиграла.
Разговор свернул в неспешное русло расспросов о жизни и здравии тех или иных родов, удачной и неудачной охоте, все возрастающих трудностях добычи руды, укреплении шахт после весенних оползней и тому подобное.